И тренировка началась. Когда Гуля научилась входить в воду не сгибаясь и без толчков, Олеся сказала:
– А теперь будешь прыгать солдатиком.
– Как – солдатиком? – удивилась Гула и подумала: «Вот хорошо! Это, наверно, как раз от меня и потребуется».
Олеся снова стала лицом к воде, приложила руки к бокам так, как если бы руки у нее были припаяны к туловищу, и прыгнула в воду ногами вниз.
Гуля опять на мгновение закрыла глаза. Но Олеся, живая и невредимая, уже выходила из воды.
Гуля молча подошла к краю площадки. Выпрямившись, она застыла, словно вылитая из металла, и, как только раздалась команда «прыгай», она оторвалась от площадки и полетела вниз…
– Добре, – сказала Олеся, встречая Гулю на ступеньке бассейна. – Научишься – будешь прыгать ластивкой.
– Ласточкой! – обрадовалась Гуля. – А скоро это будет?
– Что, не терпится? Всему свое время. И птицы тоже не разом научаются летать.
– А мне бы нужно разом, – сказала Гуля.
Но «разом» ничего не делается. Дни проходили один за другим в спортивных упражнениях и в подготовке к экзамену. И все это надо было делать незаметно, между прочим, чтобы никто не догадался о Гулиной тайне.
И вот наконец наступил долгожданный день. Выйдя из дому, Гуля сама почувствовала, что держится теперь как-то по-другому, чем прежде. За последний месяц она выпрямилась и подтянулась.
На углу ее ждала Мирра Гарбель. Мирра была единственным человеком, которого Гуля посвятила в свою тайну.
– Ну почему им меня не принять? – рассуждала Гуля, шагая рядом с Миррой и по-мужски поддерживая ее под руку. – Как ты думаешь, Мирра, ведь примут? Здоровье – слава тебе господи. Мама говорит, что, когда мне исполнился всего один год, я уже получила премию за здоровье.
– А ты же потом болела, – напомнила Мирра.
– Ну когда это было! – сказала Гуля. – Было, да прошло. В санатории меня все-таки славно подлечили, спасибо Ольге Павловне. А выносливость у меня сама знаешь какая. Трусостью тоже как будто не отличаюсь. Да и с учебой теперь стало хорошо, почти отлично.
– Ну конечно, примут, – успокоила ее Мирра, но почему-то вздохнула.
Гуля пристально посмотрела на нее.
– Ты, видно, против?.. Не одобряешь?
– Я не хочу тебе мешать. Раз ты так решила, поступай. Но я бы на твоем месте пошла лучше в театральную школу. У тебя, наверно, талант…
– Вот еще! Какой там талант!
Гуля тряхнула головой и взялась за ручку большой, тяжелой двери. Мирра крикнула ей вдогонку:
– Ни пуха ни пера!
Поджидая Гулю, Мирра долго ходила по тротуару. Был яркий, солнечный день. Началась оттепель, и дворники лопатами сгребали с панелей потемневший, мокрый снег.
Мирре было чуточку грустно.
«Вот так люди на свете и расходятся, – думала она. – Теперь у Гульки начнется совсем другая жизнь. Пожалуй, и видеться не будем, не то что дружить. И почему ее так тянет к самому трудному?»
И Мирре вспомнились строчки из лермонтовского «Паруса»:
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой…
Прошло больше часу. У Мирры озябли ноги. Солнце перешло на другую сторону, и повеяло вечером.
Наконец тяжелая дверь опять открылась. Со ступенек, стуча каблуками и весело переговариваясь, сбежало несколько юношей. Они зашагали по улице, четко отбивая шаг.
«Вот этих, наверно, приняли, – подумала Мирра. – А девочек что-то не видно. Неужели одна Гуля поступает в военную школу?»
И вот наконец дубовая дверь снова скрипнула, и на пороге показалась Гуля.
– Ну что? – спросила Мирра одними губами.
Гуля махнула рукой.
– Нашли в глазах что-то, – сердито буркнула она. – Всю жизнь видела замечательно, даже в театр бинокля не брала, а тут заставили чуть ли не за целую версту какую-то бессмысленную чепуху читать – набор букв: «а»… «щ»… «ы»… Даже «ять» и «фита», кажется… Знала бы, что эти таблицы там вывешены, вызубрила бы их заранее наизусть… И все тут.
– А где бы ты их взяла? – засмеялась Мирра.
– Ну, где-нибудь раздобыла бы. У любого глазника – у Остроухова или у Финкельштейна.
– Да ведь у каждого глазника может быть своя таблица, – сказала Мирра. – Я-то это хорошо знаю.
– А ты, кажется, радуешься, что меня не приняли? Вон, даже повеселела. Хороша подруга!
– Не сердись Гуля, – сказала Мирра. – Я не то чтобы рада, но, по-моему, совсем не обязательно девочке учиться в военной школе. Ну подумай сама, почему тебе непременно нужна военная карьера?
– Да нет, совсем не в этом дело, – сказала Гуля. – Но ты понимаешь, мне иногда так трудно бывает жить. Я надеялась, что эта школа мне поможет… Приучит меня к настоящей дисциплине.
В это самое время мимо девочек быстро прошел военный в больших роговых очках.
– Видишь, видишь? – сказала Гуля так громко, что прохожий обернулся. – Военный – и в очках. Почему ему можно, а мне нельзя? Я говорила: «Если так, выпишите мне очки и примите в школу». А врач уперся – и ни за что.
Придя домой, Гуля легла в постель. Фрося звала ее обедать, но Гуля сказала только:
– Потом, Фросенька, – и повернулась лицом к стене.
К вечеру она уснула и сквозь сон чувствовала, как мамина рука осторожно щупает ей лоб. Гуле на минутку показалось, что она опять стала совсем маленькой и мама сейчас возьмет ее на руки.
– Ничего не болит, мамочка, – ответила Гуля, не дожидаясь вопроса, – не беспокойся. Полежу – и пройдет.
А что именно «пройдет», она и сама не знала.
«Как мне дальше жить? – думала Гуля, плотнее закрывая глаза и натягивая на плечи старый вязаный платок. – Мне уже пятнадцать лет, а я еще ничего, ничего не сделала хорошего, полезного. Сил хоть отбавляй, а куда их девать? Неужели опять на коньках, как проклятой, гонять все вечера? Уж лучше бы сниматься в кино. Все-таки настоящая работа. И потом, так трудно держать себя в руках, не срываться… Что бы такое придумать?
Если маме сказать, что мне хочется настоящего дела, она сразу же посоветует помогать Фросе по хозяйству. А Фрося ворчит: «Да ты ж и так скильки чашек побила! У тебя руки не таки». Вот и получается, что садишься за стол, как барышня. Все тебе подают. Даже совестно».
Гуля уснула одетая. А на другой день случилось такое событие, которое сразу сняло как рукой все ее огорчения и тревоги.
Третья высота
В школьном зале, как всегда на переменах, стоял разноголосый гул. Школьницы медленно двигались, обнявшись, а мальчики сновали взад и вперед, и девочки ворчали, что они «путаются под ногами».
Гулю сегодня раздражал этот беспорядочный, веселый школьный шум. Она вошла в пустой еще класс, села на свою парту, в третьем ряду у окна, и открыла наугад какую-то книжку.
Но в эту минуту дверь приоткрылась, и в класс заглянула Муся Лебедева, комсорг школы.
– А, Гуля Королёва! – сказала она. – Я тебя ищу. Мне как раз нужно с тобой поговорить.
– Со мной? – удивилась Гуля и подвинулась.
Муся села рядом.
– Дело вот в чем, – начала она как будто сухо и деловито, – мы заметили, что ты за последнее время сильно изменилась, Королёва.
– Как это изменилась? – переспросила Гуля, насторожившись.
«Неужели и здесь заметили?» – подумала она.
– Изменилась к лучшему, – объяснила Муся, улыбаясь. – Видно, выросла, что ли. Стала по-настоящему работать над собой, сознательнее к себе относиться… Ну, в общем, мы считаем тебя вполне достойной быть в комсомоле.
Гуля растерялась и обрадовалась.
«Это как раз то, что мне нужно, именно то, что мне нужно!» – подумала она и порывисто вскочила с места.
– Ты начала так, – сказала она, – что я могла подумать, будто я сделала что-то ужасное. Мусенька, да ведь это для меня счастье! Ты даже не знаешь, как трудно мне бывает одной. Я постараюсь быть настоящей комсомолкой!
Муся с улыбкой смотрела на Гулю и думала: «Интересный характер – порывистый, горячий, деятельный. Надо, надо ей как следует помочь. Из нее выйдет толк».
В коридоре весело и звонко залился колокольчик.
– Ну вот, пока все, – сказала Муся, вставая. – Сначала сами все проведем, а затем тебя проверят в райкоме.
– Это что, экзамен? – спросила Гуля.
– Да, пожалуй, еще поважнее экзамена, – ответила Муся.
Она ушла. Класс мигом заполнился тем шумом, который только что бушевал в коридоре.
«Ну что ж, – думала Гуля, – в военную школу не приняли, зато принимают в комсомол. Лишь бы выдержать этот экзамен!»
Спустя две недели Гуля возвращалась домой из райкома. Дул порывистый февральский ветер. Подняв воротники и кутаясь в вязаные шарфы, по тротуару сновали занесенные снегом люди. А Гуле казалось, что им всем так же хорошо и радостно, как и ей…
Влетев к себе домой, Гуля чуть не сбила Фросю с ног.
– Фросенька, где мама?
– Нема дома.
– Фросенька, поздравь меня, – сказала Гуля, – я комсомолка. Самая настоящая!
И она бросилась к телефону:
– Мамочка, у меня новость… Не беспокойся – хорошая! Райком утвердил! Да, да, утвердил! Нас всего пять человек приняли. Было совсем не официально, а как-то очень по-дружески. Меня спросили: могла ли бы я проявить силу воли, сделать что-нибудь особенное, ну, например, поехать куда-нибудь далеко, если пошлют. Или другое что-нибудь. В общем, проявить смелость. Я сказала, что постараюсь. А сейчас я иду в бассейн… Не могу сидеть одна дома… Хорошо, хорошо, не простужусь и не утоплюсь…
Гуля повесила трубку.
– Ой, Фросенька, как я рада, прямо-таки счастлива! Понимаешь, приняли в комсомол. Мне будут поручать всякие дела, очень ответственные. И, если я не справлюсь, будет ужасно стыдно.
Фрося слушала молча, кивая головой, а потом вытерла глаза кончиком фартука.
– Фросенька, ты чего это? – испугалась Гуля.
– Це я з радощив, – сказала Фрося. – Така молода, а вже в комсомоли.
Гуля засмеялась:
– На то же это и комсомол, чтобы молодых принимать. Знаешь, Фросенька, я сегодня буду прыгать ласточкой!