На изможденных лицах женщин, стариков, даже детей отражался только что пережитый ужас войны.
Устроившись за длинным столом воинского клуба, Гуля писала письмо отцу.
Она подняла голову, взглянула на Пушкина, смотревшего с портрета. И ей вспомнились пламенные слова Лермонтова, обращенные к убийцам великого русского поэта:
И вам не смыть всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!
Гуля глубоко вздохнула и снова взялась за перо:
«Не искупить фашистам своей черной кровью тех зверств, которые наделали они на нашей земле!»
Гуля опять задумалась. Столько уже накопилось такого, о чем хотелось бы рассказать! Но всего, конечно, в письме не напишешь. И она написала вкратце:
«Зачислена я в медсанбат, а прикомандирована к политотделу дивизии, так как при дивизии есть бригада самодеятельности и я состою в этой бригаде».
Дописав письмо, Гуля принялась разбирать на полках книжки рассказов, стихов, сборники песен с нотами. Нужно было подбирать программу выступлений для актеров, находить песни, которые можно было бы разучивать с бойцами. Дел, как всегда, было много, тем более что приближался торжественный день, к которому надо было подготовить большой концерт.
Приближался день вручения оружия.
До сих пор, находясь в Башкирии, будущие воины всю зиму обучались на макетах: винтовки, пулеметы, минометы, орудия, радиостанция – все это было сделано из дерева или фанеры руками самих бойцов. Учились упорно, в морозы и пургу, но оружия еще у бойцов не было. И вот теперь дивизии предстояло получить оружие, сделанное руками рабочих и работниц тульских заводов.
Весь день шла разгрузка ящиков с оружием, а к вечеру тысячи людей – местных жителей – заполнили полукругом огромное поле.
И вот с высоких подмостков, построенных для концерта, Гуля смотрит, как проходит торжественный митинг.
Перед ней стоят два мальчугана. Одному десять лет, а другому – девять.
Еще совсем недавно, когда дивизия только что прибыла в город, начальник разведывательного отряда штаба Шафик Фасахов привел их в штаб и сказал:
– Сиротами остались. Что с ними делать будем?
Мальчики не стали дожидаться, пока в штабе решат, что с ними делать. Они жалобно протянули:
– Дяденьки, возьмите нас к себе! Дя-день-ки!..
– А как вас звать?
– Меня – Гриша, – первым ответил тот, что был поменьше, с веснушками на носу.
– А меня – Саша, – ответил другой, постарше, без веснушек, безбровый, с облупленным от загара носом. – Я, дяденька, шустрый! Я куда хотите могу сбегать! Хоть в разведку.
– И я тоже! – подхватил младший. – Я тоже больно какой шустрый! Я хитрый! Фашисты нипочем не узнают, кто мы такие.
И оба опять начали просить:
– Дяденьки, возьмите нас!
«Дяденьки» – офицеры штаба – весело засмеялись:
– А вы что – братья?
– Нет, товарищи.
– Ну что ж, возьмем товарищей? – предложил один из офицеров. – Доложим нашу просьбу командованию.
– Давайте доложим, – сказал Фасахов, тот самый офицер, который привел мальчиков.
И вот Саша и Гриша, уже в полной военной форме, сшитой специально для них, в новеньких сапожках и в гимнастерочках, туго перепоясанных ремнями с медными пряжками, стоят и смотрят на парад.
Зазвучали трубы военных оркестров. Начался парад войск, только что получивших оружие.
С волнением смотрела Гуля на эти совсем молодые, почти юные лица, на этих полных сил юношей, которым предстояло, может быть, отдать Родине самое дорогое – жизнь… И она понимала, что2 должен чувствовать сейчас каждый, кто получил сегодня оружие: защита Родины теперь в его руках. Рабочие руки свое дело сделали.
– Гуля, выступать скоро… – услышала она голос у себя за плечом.
– Я знаю, помню, – ответила она не оборачиваясь.
Ей трудно было оторвать глаза от нескончаемых рядов воинов, дружно шагающих в такт духовой музыке.
«Кто из них вернется к своим?» – невольно думала она.
И она еще острее почувствовала, как важно словом, песней поднимать дух у бойцов.
Ей бы сейчас надо было убежать куда-нибудь, в тишине вспомнить, повторить все, что ей предстояло читать и петь с эстрады, но хотелось смотреть еще и еще…
Началось самое интересное: показ учений с боевой стрельбой. В наступление двинулась рота. Настоящего противника впереди не было, но артиллерия, минометы, пулеметы, поддерживая наступление, заговорили по-настоящему. Бухнули орудия, завыли, засвистели снаряды, мины, разрываясь как раз там, где находились мишени, обозначавшие противника.
– Глянь, глянь! – с восторгом кричали, толкая друг друга, Саша и Гриша. – Ух ты, здорово! Видишь, Гуля?
– Вижу, вижу, – говорила она, ласково поглаживая коротко остриженные головы мальчиков.
Зрители хлопали, радуясь меткому попаданию не меньше, чем Саша и Гриша. Все вокруг ликовало и гудело, как на стадионе во время спортивного соревнования на мировое первенство.
Казалось, что зрители уже вволю насмотрелись всего и наслушались, но народ не расходился.
Гулю охватило волнение: не провалить бы концерт – ведь она ведет программу!
Но опасения ее оказались напрасными.
Актеры старались вовсю. Лихо отплясывали на дощатом помосте армейские плясуны, особенно два молодых цыгана, стараясь изо всех сил переплясать друг друга, а Кадыр Хабибулин играл на своем курае так хорошо, как еще никогда. Под самый конец выступила и сама Гуля. Она прочла стихи, а потом спела веселую украинскую песню, полную лукавого задора:
И шумить, и гуде,
Дрибний дощик иде.
Ой, хто ж менэ, молодую,
Тай до дому доведе?
Все хлопали, улыбались, и, наверное, не один молодой парень рад был бы проводить «до дому» эту милую, красивую девушку. А Саша и Гриша радовались больше всех: они хлопали, прыгали и изо всех сил кричали: «Еще!»
…Начались напряженные дни боевой подготовки.
Окрестные поля превратились «в поле боя». Артиллерия, минометы, винтовки, автоматы, пулеметы, гранаты – все пускалось в ход в любое время дня и ночи. Стреляли боевыми снарядами, минами, патронами. Шли в наступление, забрасывая «врага» гранатами, бутылками с горючей жидкостью. В боевых порядках наступающих тоже рвались «мины» и «снаряды». И хотя они никого не убивали и не ранили, но взрывались, как настоящие, с оглушительным треском, поднимая комья земли и клубы дыма.
Никакие препятствия не могли преградить путь наступлению. Все преодолевалось по-боевому. Если встречалась на пути река, люди пускались вплавь, переходили вброд, да пpи этом с оружием и в обмундировании.
Все работало в полную меру сил и напряжения – штабы, связь, тылы… Это была настоящая школа боевой выучки.
Гуля трудилась без устали – таскала на руках «раненых», делала им перевязки, и все это так осторожно и тщательно, как будто и на самом деле могла причинить боль.
В немногие минуты отдыха ее как-то особенно манили к себе лесные поляны с их запахами трав и цветов. От их крепкого настоя, казалось, можно было опьянеть. И представлялось чем-то невероятным, что этой горячей, душистой, родной земле могли угрожать смерть и запустение…
Часто по ночам, лежа в палатке и вдыхая лесной, чистый воздух, насыщенный запахами трав, листьев, земли, Гуля не спала и все думала, думала… Перед глазами вставали пытливые, благодарные глаза бойцов. Да, бойцы принимают концерты замечательно, но покоя не давала забота: где найти новые песни, новые стихи и рассказы, такие, чтобы поддерживать у людей бодрость духа?
Ведь что греха таить: нет-нет, а прокрадется в сердце грусть, и не так-то легко с ней справиться. Гуля это знала по себе. Иногда такая тоска возьмет по своим, особенно по Ежику, что, казалось, сил нет терпеть.
Подолгу не спалось в такие ночи. Тысячи мыслей, воспоминаний теснились в голове.
Вот перед ее глазами встает костер на вершине Аю-Дага, Медведь-горы. Непроглядная ночь, лес, где на каждом шагу ее подстерегает держидерево. Как будто вчера все это было.
И вот она опять в лесу. И опять ночью. Только это другой лес, другая ночь, другое время. Война… Неужели в стране идет война?! Сейчас так тихо в лесу. С вечера все куковала кукушка. Гуля спросила, сколько лет ей жить осталось, попробовала сосчитать, но кукушка замолчала. «Может быть, ничего не осталось? – кольнула мысль. – Нет, нет! – строго оборвала себя Гуля. – Это все глупости, бабьи сказки. Буду жить!»
И она сладостно потянулась. Несмотря ни на что, жить так хорошо! Все, все интересно! Интересно изучать оружие, ходить на стрельбище, ездить верхом, делать перевязки, беседовать с людьми, выступать, видеть, как светлеют усталые лица.
Опять, как и тогда, когда Гуля снималась в кино, ей достался белый конь. Совсем такой, как Сивко. И куда бы ни прискакала она, всюду встречают ее, как желанную гостью:
– Гуля наша приехала!
– Артистка наша!
– Сестричка!..
Многое узнала Гуля за эти два месяца, многому научилась. Она радовалась успехам дивизии, гордилась ими, как и ее товарищи. Ей бы так хотелось написать домой обо всех событиях последнего времени: о том, как проходят учения, о том, что член Военного совета армии, дивизионный комиссар Абрамов, на красноармейском митинге сказал, что дивизия к боям подготовлена и выглядит кадровой, и о том, что дивизия получила от Военсовета армии благодарность. Но Гуля знала и еще одно: писать обо всем этом в письмах не положено.
Учения закончились. Командование армии занялось разбором проведенных учений. И в самый разгар его – в ночь на 10 июля – командовавший Первой резервной армией генерал Чуйков объявил приказ, полученный из Ставки Верховного Главнокомандования: немедленно двинуться в район Волги.
К Волге и Дону
Погрузка началась утром. И ровно в двенадцать часов дня 10 июля первый эшелон тронулся в путь.
Несмотря на то что железные дороги были так загружены в июльские дни 42-го года, перед воинскими поездами открылась «зеленая улица».