– Куда тебе?
– Асю сменить.
По-настоящему срок Асиного дежурства еще не истек, но Гуля жалела и берегла свою товарку по санбату – ту самую худенькую, похожую на школьницу девушку, которая приехала с ней и Людой в одном эшелоне на фронт.
Гуля была старше обеих своих подруг. Ей было уже почти двадцать лет, а им еще не исполнилось и восемнадцати. И Гуля невольно относилась к ним обеим немножко покровительственно, называла их «милые мои девочки» и, не задумываясь, брала на себя самую трудную и опасную работу.
А работы становилось все больше, жизнь делалась все труднее. И уже какими-то сказочными, почти невероятными казались Гуле воспоминания о доме, о семье. Да и где этот «дом»? В Уфе, где мама и Ежик живут в случайной, чужой комнате, или в Киеве, занятом немцами, или в Москве, откуда отец посылает письма, полные забот и тревоги?..
«Нет уж, пожалуй, до конца войны дом мой здесь – в землянке, – думала Гуля, перебегая от одной землянки к другой. – И семья моя тут: Люда, Ася и все эти дорогие люди, с которыми вместе мы делим жизнь, такую близкую от смерти!»
Все больше привязывалась Гуля к своей новой большой семье.
«Ты спрашиваешь,
– писала она матери, –
как я встретила день рождения. У нас был очень жаркий бой, и в мою честь, как мне сказали, целый артполк и наша полевая артиллерия дали залп по врагу. А вечером, когда немного успокоились, мы в землянке поужинали, причем наш повар испек несколько пирогов и на одном из них выложил из теста надпись: «Будущему гвардейцу». В день рождения Ежика тоже дано было несколько залпов, а когда собрались ужинать, немцы начали контратаку, довольно яростную. Атака была отбита, кроме того, был занят один населенный пункт. А потом ко мне подошли бойцы и сказали, что эту победу они ознаменовали в честь рождения моего Ежа».
Письмо получилось большое, подробное, и все-таки о многом еще написала бы Гуля, если бы в письмах с фронта можно было обо всем писать и называть имена людей.
Она написала бы еще и о том, что пироги повару заказал помощник полкового командира, который часто по-отечески журил ее, если она уж слишком себя не берегла, и по-отечески о ней заботился.
Если бы можно было, написала бы Гуля в своем письме также и о том, что «гвардейский пирог» принес в землянку один из маленьких разведчиков – Саша. Он так деловито и осторожно нес обеими руками доску с пирогом, как будто это был не пирог, а мина.
А рядом шел Гриша, и видно было, что он отчаянно завидует товарищу: ему тоже хотелось передать Гуле именинный подарок.
Подруги
Начались заморозки. Черные, размытые дождями лощины и холмы побелели от инея.
В боях все еще было затишье.
Вернувшись на рассвете из первой своей разведки, в которую она сама напросилась, Гуля согрелась у печки, выпила горячего чаю (обо всем этом заранее позаботилась Ася) и легла. Ася укрыла ее кожаным полушубком.
– Это все не так уж страшно, Асенька, – сказала Гуля, потягиваясь от усталости и приятного тепла. – Страшно только, когда вдруг услышишь голоса. Ползешь по земле, кругом никого, и вдруг этот лающий говор. Фашисты! Тут действительно становится неважно… Хоть и знаешь, что ты не одна в разведке, что рядом свои, разведчики, а все-таки жуть берет.
И сбивчиво, забывая в полудремоте слова, Гуля стала рассказывать о том, что было сегодня ночью.
Слушая Гулю, Ася думала: «Почему это так? Вместе живем, все одинаково чувствуем, а такие мы разные? Я бы ни за что не пошла в разведку! Нет, пошла бы, конечно, если бы послали, а сама бы не вызвалась… Подумать только – вдруг немцы живьем возьмут…»
– Да ты не слушаешь, Аська! – сказала Гуля. – А я-то стараюсь… Ну, в таком случае – я сплю.
Она повернулась лицом к мерзлой стене своего земляного дома, и в ту же минуту Ася услышала ее спокойное, ровное дыхание. Ася сидела у нее в ногах, боясь пошевельнуться, чтобы не разбудить подругу. Но ее опасения были напрасны. Целые сутки, находясь в тылу врага, Гуля не сомкнула глаз, и почти на сутки уложил ее теперь здоровый, крепкий, молодой сон.
Ася то и дело забегала посмотреть, не проснулась ли Гуля, но та по-прежнему лежала так же, как легла, – лицом к стене, подсунув руку под голову. Ася беспокоилась за Гулю – уж не заболела ли она? Но еще больше сейчас тревожила ее судьба двух мальчуганов. Саша и Гриша сами напросились на задание и, натянув на себя свою старую одежонку, ушли высматривать немецкую оборону. Не раз им было строго приказано, чтобы они ничего не трогали, остерегались мин, но кто знает, что могло с ними случиться…
А Гуля все спала и спала. Только на вторую ночь она открыла глаза.
– Ну и поспала же я! По крайней мере часа два! – проговорила Гуля, потягиваясь. – Ася, ты здесь?
Ася склонилась над ней:
– Выспалась?
– Ой, как выспалась! На всю жизнь. Что сейчас – день или ночь?
– Ночь, Гуленька.
– Какая?
– Обыкновенная.
– Ничего не понимаю, – сказала Гуля. – Сегодня – еще сегодня или уже завтра?
– Почти завтра, – засмеялась Ася. – Ты спала весь день и почти всю ночь. Скоро утро.
– А почему ты не легла?
– За тебя беспокоилась…
Подруги уселись у печки. Гуля поняла, что Ася всю ночь ради нее поддерживала огонь и грела ужин в котелке.
– Знаешь, теперь кажется, – сказала Гуля, хлебая оловянной ложкой из котелка горячие щи, – что мне все это приснилось: степь, хутор, немецкий часовой, которого сняли…
– Я бы лучше про это в книжке прочла, – проговорила Ася, – или, еще лучше, кино посмотрела. А сама я боюсь, я не такая.
Гуля засмеялась:
– Девочка ты еще совсем, Ася. И зачем ты только на фронт приехала?
– Зачем? – спросила Ася и отвернулась.
– Ты обиделась? – сказала Гуля и опустила ложку. – Прости меня, Асенька. Честное слово, я не хотела тебя обидеть. Сердишься?
– Мне спать хочется, – ответила Ася, не глядя на Гулю. – Думаешь, если ты выспалась, так уж никому спать не надо?
Она принялась стелить себе в уголочке. Поворошила сено, сверху бросила с размаху шинель.
– Ложись на нарах, – сказала Гуля.
Ася ничего не ответила, легла и повернулась к Гуле спиной. Гуля подошла к Асе, села рядом, поцеловала ее в голову.
– Перестань, Асенька. На войне нельзя ссориться. Потом пожалеешь, да поздно будет.
Ася посмотрела на Гулю и вдруг залилась слезами:
– Ты сама знаешь, как я люблю тебя! Только пойми, что я не могу быть такой, как ты. Но я стараюсь, я все делаю.
– Все, все, Асенька, – сказала Гуля. – Ты отлично работаешь… Но знаешь, я все-таки поговорю в штабе, чтобы тебя отпустили домой.
– Не надо! – вскрикнула Ася. – Я не хочу! Я буду здесь до конца. С вами.
– Ася… – Гуля погладила ее темные гладкие волосы. – Ася, я же вижу, что ты очень, очень устала. А жизнь здесь такая трудная. Ты думаешь, нам с Людой не трудно? Еще как! Но только мы покрепче тебя…
– Я привыкну, – сказала Ася и укрыла ноги краем своей шинели. – Только ты никому не говори, чтобы меня отправили в тыл. Ты слышишь, я не хочу!
– Ну хорошо, хорошо!
Ася смотрела на Гулю, и в глазах подруги Гуля прочла тревогу.
– Что еще, Асенька?
– Ничего, – сказала Ася.
Ей хотелось сказать, что уже третий день, как нет мальчиков, но она побоялась огорчить Гулю. Да и усталость взяла свое.
Ася скоро уснула, а Гуля еще долго сидела, опершись на шаткий самодельный столик, и смотрела на эту худенькую черноголовую девочку, по-детски свернувшуюся клубком.
Гуля знала о ней совсем немного: что она из-под Минска, что брат ее на другом фронте и давно не пишет, отец давно умер, а мама с младшей сестренкой в каком-то колхозе под Уфой и тоже давно не пишут. Вот и все. А какой родной казалась ей эта девочка! Будто родились в одном городе, выросли вместе и в одну школу вместе ходили…
«Да, хорошая школа – война!»
А утром вернулись Саша и Гриша. Голодные, оборванные, в ссадинах, они все же по-военному подтянулись перед офицером Фасаховым и доложили:
– Товарищ начальник! Задание выполнено!
И они подробно рассказали, где и сколько у немцев орудий и танков.
На перекрестке трех дорог
Гулю приняли кандидатом в члены партии. Это было для нее большим и радостным событием. Много раз перечитывала она боевую характеристику, которую дал ей, рекомендуя ее в партию, командир батальона:
«…Комсомолка Королёва личным примером храбрости и геройства вдохновляет бойцов на новые и новые подвиги».
«Неужели это про меня написано?» – с удивлением думала Гуля.
Ей казалось в эти дни, что она сразу выросла, повзрослела и должна готовиться к еще более трудным испытаниям. А время было напряженное, переломное. Наши части, сдерживая противника, готовили силы для будущего наступления, для решительных боев…
Люда Никитина только что кончила перевязывать новую партию раненых. Она мыла у себя в дежурке руки под жестяным рукомойником, когда на пороге неожиданно появилась Гуля.
– Ты почему не отдыхаешь? – спросила Люда. – Ведь всю ночь работала!
– Ты понимаешь, – задумчиво сказала Гуля, – меня сейчас вызывали в штаб.
– Зачем?
Гуля скинула полушубок и присела на табуретку.
– Как тебе сказать?.. Помнишь, в былине об Илье Муромце есть такое место. Илья Муромец остановил коня на перекрестке трех дорог и читает надпись на белом камне: по одной дороге пойти – богатым быть, по другой дороге пойти – женатым быть, по третьей дороге пойти…
Гуля не договорила.
«Убитым быть», – припомнила Люда, но тоже не решилась почему-то выговорить эти слова.
– Ну, так вот, – сказала Гуля, – я тоже стою на перекрестке трех дорог. Мне предлагают на выбор: работать в политотделе дивизии секретарем или поехать учиться. В Москву.
– А третье что предлагают? – спросила Люда. – Какая третья дорога?