Я выгребала одежду из обломков бывшего шкафа, когда в дверь постучали.
— Войдите, — крикнула я, сбрасывая ворох тряпок на кровать.
Дверь открылась, и вошел Ксейден — с растрепанными волосами, будто только что с летного поля, — и у меня застучало сердце.
— Я просто хотел… — начал он, потом замолчал, оглядывая разрушения, оставшиеся в комнате после вчерашней ночи. — Я почему-то себя убедил, что мы не так уж и разошлись, но…
— Да уж, тут…
Он посмотрел на меня — и мы оба не сдержали улыбку.
— Слушай, чего тут стесняться, — пожала я плечами, стараясь снизить градус неловкости. — Мы оба взрослые люди.
Он поднял бровь со шрамом.
— Это хорошо, потому что я и не собирался стесняться. И как минимум могу помочь с уборкой. — Он перевел взгляд на шкаф и поморщился. — Честное слово, когда я уходил утром, в темноте все выглядело не так плохо. А еще вчера ты, оказывается, подпалила пару деревьев. Понадобилось двое кадетов — повелителей воды, чтобы погасить пожар.
У меня загорелись щеки. Кажется, тот пожар погасили не до конца.
— Ты рано ушел, — попыталась сказать я как можно более небрежно, подойдя к столу — уцелевшему каким-то чудом — и наклонившись за книжками, которые мы вчера сбросили на пол.
— У меня была встреча командования, ждали пораньше. — Его рука коснулась моей, когда он наклонился за моим любимым сборником сказок — тем, что Мира все-таки успела сунуть мне в рюкзак той ночью, когда мы вернулись в Монсеррат.
— А, — у меня стало легче на сердце. — Тогда понятно. — Я встала, сложила книги на стол. — То есть не потому, что я храпела.
— Нет. — У него приподнялся уголок рта. — Как там тренировка с Карром?
Неплохо съехал с темы.
— Я могу разбудить молнию, но не могу прицелиться, и еще это ужасно выматывает, — я поджала губы, вспоминая свой первый удар. — Знаешь, вчера на летном поле ты обошелся со мной как говнюк.
Он стиснул книгу в руке:
— Да. Я сказал тебе то, что, по-моему, тебе надо было услышать, чтобы пережить тот момент. Знаю, ты не любишь, когда другие видят тебя уязвимой, но ты…
— Все-таки была уязвимой, — закончила я мысль.
Он кивнул.
— Если тебе станет от этого легче, я тоже не удержал в себе завтрак, когда в первый раз убил человека. Я не стал думать о тебе хуже. Это просто показывает, что у тебя еще осталась человечность.
— Как и у тебя, — ответила я, мягко забирая книгу.
— Спорный вопрос.
Сказал человек со ста семью шрамами на спине.
— Нет. Не для меня.
Он отвернулся, и я поняла, что он вот-вот снова уйдет в глухую оборону.
— Расскажи что-нибудь настоящее, — попросила я, отчаянно стараясь удержать его.
— Например? — спросил он, прямо как тогда в полете, когда я набралась смелости спросить его о шрамах, а он бросил меня на горе одну.
— Например… — я панически искала, что бы спросить. — Например, куда ты отлучался в ту ночь, когда я застала тебя во дворе.
Он наморщил лоб:
— Давай поточнее. Третьекурсников все время куда-то отправляют.
— С тобой еще был Боди. Сразу перед Полосой. — Я нервно провела языком по нижней губе.
— А. — Он взял другую книгу, положил на стол, явно стараясь потянуть время и решить, открываться мне или нет.
— Я никому не расскажу ничего про тебя, — пообещала я. — Надеюсь, ты это знаешь.
— Знаю. Ты не сказала ни одной живой душе, что видела под деревом прошлой осенью. — Он потер шею под затылком. — Альдибаин. Тебе нельзя знать зачем, и больше никаких вопросов, но мы летали туда.
— А.
Я действительно ожидала не этого, но для кадетов обычное дело — доставлять что-нибудь на форпост.
— Спасибо, что рассказал.
Я хотела положить книгу на место, но увидела, что переплету старинного тома явно досталось, когда мы скинули его вчера ночью.
— Вот дерьмо.
Я открыла обложку сзади и увидела, что она отрывается.
И из нее что-то торчало.
— Что это? — спросил Ксейден, заглянув через плечо.
— Не знаю, — удерживая тяжелый том одной рукой, я вытянула наружу хрупкий клочок пергамента. Все поплыло перед глазами, когда я узнала почерк отца и увидела дату — за несколько месяцев до его смерти.
Моя Вайолет,
скорее всего, ты уже будешь в квадранте писцов, когда найдешь это послание. Помни, что фольклор передается из поколения в поколение, чтобы научить нас правильно понимать прошлое. Если мы утратим его, утратим и связь с историей. Хватает всего одного отчаявшегося поколения, чтобы эту самую историю изменить — или даже переписать.
Я знаю: когда придет время, ты сделаешь правильный выбор. В тебе всегда было все лучшее от твоей матери и от меня.
С любовью,
папа
Нахмурившись, я передала письмо Ксейдену и пролистнула книгу. Я хорошо знала все эти сказки и до сих пор слышала, как голос отца читает каждое слово, словно все еще была ребенком и лежала у него на коленях, свернувшись калачиком после долгого дня.
— Загадочно, — заметил Ксейден.
— Он стал немного… загадочнее в годы после смерти Бреннана, — тихо призналась я. — Из-за смерти брата отец совсем замкнулся. Мне удавалось проводить с ним время только потому, что сама всегда сидела в библиотеке, училась на писца.
Страницы шуршали, а я пролистывала истории о древнем королевстве, простершемся от океана до океана, и Великой войне между тремя братьями, бившимися за владение магией в том таинственном краю. В одних сказках говорилось о первых всадниках, научившихся связываться с драконами, и как эта связь могла обратиться против человека, если он забирал слишком много энергии. В других — о великом зле, что расползлось по земле, когда людей совратила темная магия и превратила в существ, что именовались вэйнителями или вейнинами, и те создали стаи крылатых тварей под названием «виверны» и, алчные до власти, выжгли всю магию в той земле. В третьих рассказывалось об опасностях применения сил на земле, а не в небе, поскольку можно легко начать забирать магию из почвы у себя под ногами и в конце концов сойти с ума.
Одной из целей этих сказок было научить детей тому, что бывает, когда у тебя слишком много власти. Никто не хотел стать вэйнителем — чудовищем, что прячется под кроватью, когда нам снятся кошмары. И уж точно никому не хотелось контролировать магию без дракона. Но и только — ведь это всего лишь детские сказки на ночь. Так зачем папа оставил эту загадочную записку — и спрятал в этой книге?
— Как думаешь, что он пытался сказать? — спросил Ксейден.
— Не знаю. Здесь все сказки о том, что власть развращает, и может, он думал, это касается и кого-то в верхах, — я взглянула на Ксейдена и пошутила: — Я вот точно не удивлюсь, если однажды генерал Мельгрен сорвет маску и окажется страшным вэйнителем. У меня от него мурашки по коже.
Ксейден усмехнулся.
— Ну, будем надеяться, дело не в этом. Мой папа говорил, вэйнители выжидают в Пустошах и однажды придут по нашу душу — если мы не будем кушать овощи. — Он посмотрел в окно, и я поняла, что он вспоминает отца. — А однажды он сказал, что, если мы не будем осторожнее, в королевстве не останется магии.
— Мне жаль… — начала я, но, когда он напрягся, решила, что лучше сразу сменить тему. — Так с какой именно кучи хлама начнем?
— У меня есть план на вечер получше, — сказал он, положив мне на кровать еще одну охапку одежды.
— Да? — я оглянулась и поймала его темный взгляд на моих губах.
Пульс немедленно ускорился, от мысли о его прикосновении по мне пронеслась молния энергии.
«Не влюбляйся в меня…»
Его слова шли вразрез с тем, как он смотрел на меня сейчас.
Я отступила на шаг.
— Ты просил не влюбляться в тебя. Уже передумал?
— Конечно нет, — у него напряглась челюсть.
— Ясно. — Я и не ожидала, как от этих слов будет больно, но в том и проблема. Я уже слишком эмоционально привязалась, чтобы отделять секс, даже такой феноменальный, от чувств. — Есть проблема. Не уверена, что в твоем случае могу отделять секс от эмоций.
Ну все, призналась.
— Мы уже слишком сблизились, и если продолжим, в конце концов я в тебя влюблюсь.
Сердце загрохотало от скомканного признания в ожидании ответа.
— Не влюбишься. — В его глазах вспыхнуло что-то сродни панике, он скрестил руки на груди. Я готова была поклясться, что буквально вижу, как он отгораживается от собственных чувств. — Ты не знаешь меня настоящего. Мою суть.
А кто в этом виноват?
— Я знаю достаточно, — тихо возразила я. — И у нас полно времени все выяснить, если ты прекратишь бегать от чувств и признаешься, что тоже готов в меня влюбиться.
Он бы ни за что не стал придумывать седло и тратить столько времени, чтобы учить меня драться и летать, если бы не чувствовал хоть что-то. Ему тоже придется потрудиться, иначе ничего не выйдет.
— Я ни разу не собираюсь в тебя влюбляться, Сорренгейл, — он прищурился и отчеканил каждое слово, будто я могла понять его превратно.
Ну прям. Он уже подпустил меня близко к себе. Он рассказал о шрамах. Заказал для меня кинжалы. Он заботился обо мне. Он так же погрузился в отношения с головой, как и я, хоть и не торопился этого показывать.
— Ай, как жаль, — я поморщилась. — Что ж, очевидно, ты не готов признать, к чему все идет. Тогда нам лучше согласиться, что одного раза достаточно. — Я заставила себя вроде как безразлично пожать плечами. — Нам обоим надо было выпустить пар — и мы выпустили, так?
— Точно, — согласился он, хотя уже начал хмуриться, опасаясь, до чего я дойду в своих умозаключениях.
— И в следующий раз, когда мы встретимся, я буду вести себя так же, как ты, и притворюсь, будто не помню, что испытала, когда ты вошел в меня.
Горячий и твердый. У него правда невероятное тело — но это еще не давало ему права диктовать, что мне делать с моим сердцем.
Он подошел с усмешкой, словно подогревая взглядом каждый дюйм моей кожи.
— А я притворюсь, что не помню твои мягкие ноги на моих бедрах или как ты дышишь перед тем, как кончить. — Он прикусил нижнюю губу, и потребовались все мои запасы воли, чтобы не потянуться к нему.