Андрей перелистнул несколько пожелтелых от времени плотных картонных страниц с приклеенными фотокарточками, нашел ту, о которой говорил отец. На ней двое молодых людей и красивая девушка (все в белых лабораторных халатах) улыбались и махали рукой стоящему за кадром фотографу. Позади них высился бетонный Саркофаг над Четвертым энергоблоком ЧАЭС.
– Вы познакомились в Припяти? Мама там заработала этот проклятый рак?
– Доподлинно неизвестно, когда у нее появилась опухоль. Возможно, она стала результатом более поздних экспериментов.
– Каких экспериментов?
– Я потом о них расскажу, а сейчас, пожалуйста, выслушай меня, но прежде дай слово не делать поспешных выводов.
Андрей внимательно посмотрел на отца. Ему не понравился ни извиняющийся тон, каким были сказаны эти слова, ни то, что надо давать обещание. И все же он выполнил просьбу.
Владимир Александрович кивнул, потянулся к Андрею затянутой в перчатку рукой, словно хотел обхватить его ладонь, но передумал и прижал обе руки к подбородку. Сплетенные пальцы напоминали клавиши старого рояля. С минуту он молчал, будто не решаясь заговорить.
Андрей не торопил, понимая, что не просто так его попросили проявить благоразумие. Он терпеливо ждал. Правда, услышанное повергло его в шок. Он чувствовал себя так, словно на него опрокинули ушат холодной воды. Тело покрылось мурашками, дыхание перехватило. Оказывается, он всю жизнь называл отцом совершенно чужого ему человека. Мало того, этот человек был косвенно замешан в смерти его настоящего родителя. Мама знала правду и все равно жила с тем, кто, пусть не специально (а так ли это на самом деле?), но все же приложил руку к гибели ее любимого человека. Как она могла так поступить с памятью о нем и его сыном?
– Почему ни ты, ни мама ничего не сказали мне, когда я стал достаточно большим, чтобы знать правду? – От слов Андрея веяло холодом, в голосе звучали обвинительные нотки.
– Потому что хотел исправить ошибку, а твоя мама изо всех сил помогала мне. Помнишь, я говорил об экспериментах? Я нашел способ перемещаться во времени, но, как понимаешь, для этого нужна энергия. Много энергии. Если бы меня с твоей мамой оставили в появившейся на тот момент Зоне, с этим бы не было проблем. Там атомная электростанция под боком. Первоначально наше начальство так и планировало, но, как только стало известно о беременности твоей мамы, ее тут же перевели в Москву, а я сам попросил отправить меня вместе с ней. Я понимал, ей будет трудно растить тебя в одиночку, и хотел хоть как-то помочь. Потом, когда я построил прототип темпоральной установки, мне пришлось искать подходящие источники энергии. Обычные аккумуляторы были неспособны создать и долгое время поддерживать необходимое напряжение в случае перебоев с энергопитанием, поэтому я стал экспериментировать с необычными. То есть с такими, у которых мало общего с привычными нам физическими явлениями.
Владимир Александрович облизнул пересохшие губы, махом допил остатки остывшего чая из чашки и продолжил:
– Поскольку мы с твоей мамой работали в МИИАЗе, у нас был доступ к завезенным из Зоны артефактам. Новые, неизвестные науке экземпляры появлялись чуть ли не каждый день. На тот момент было собрано не так много сведений о свойствах тех или иных артефактов, так что нам приходилось работать наугад. Нередко мы брали артефакты голыми руками, даже не догадываясь, что многие из них радиоактивны. Так что рак у твоей мамы вполне мог появиться в результате этих экспериментов, как и мои проблемы со здоровьем. Ничего не поделаешь, такова цена за мое открытие. Мне все-таки удалось скомпоновать из трех разных артефактов подходящий источник энергии и провести успешные испытания темпоральной установки.
– Зачем ты это мне рассказал? Почему ни раньше, ни позже, а именно сейчас?
– Потому что мне очень нужна твоя помощь, сынок.
– Не называй меня так. Ты мне не отец! – Андрей скрипнул зубами и заиграл желваками на скулах.
Владимир Александрович болезненно скривил лицо.
– Ты дал слово хорошо все обдумать, прежде чем делать выводы.
– Как дал, так и взял! – запальчиво крикнул Андрей, вскакивая с кресла.
Он испугался, что может потерять самообладание, сотворить нечто непоправимое, и выбежал в прихожую. Владимир Александрович торопливо поковылял за ним. Андрей скинул тапочки, сунул ноги в туфли. Сорвал с вешалки куртку, накинул на себя, путаясь в рукавах и чертыхаясь.
– Я вижу, чего ты добиваешься, – сердито раздувая ноздри, крикнул он в лицо отчиму, щелкнул замком и шагнул одной ногой за порог. – Ты убил моего отца, убил мою мать и теперь хочешь убить меня. Придумал какую-то чушь про путешествия во времени. Ты вообще себя слышал? Это полный бред!
– Хотя бы завтра на похороны матери приди! Не срывай на ней зло из-за меня! – крикнул в спину пасынку Владимир Александрович. Ответом стал громкий хлопок дверью.
Андрей сбежал по лестницам на первый этаж и как ошпаренный выскочил из подъезда.
– Чегой-то с ним такое там приключилося? – поинтересовалась баба Зина, провожая бегущего со всех ног Андрея недоуменным взглядом. – Туда-то он нормальный шел, а оттуда сам не свой выбежал. Ты хоть успела разглядеть его, Степановна? Я чой-то на руки внимания не обратила. Чистые али в крови перепачканы? Может, они там наследство материно не поделили, ась? Поди, убил отца-то?
Глафира Степановна уставилась на подругу круглыми от изумления глазами.
– Да ты что такое несешь-то, Прокопьевна? Совсем на старости лет из ума выжила? Я те давно грю: брось ты эти детехтивы смотреть. Тебе после них везде одни убийцы и маньяки мерещатся. Лучше б ты фильмы про любовь смотрела. От них хоть всякая чушь в голову не лезет.
Зинаида Прокопьевна повернулась вполоборота к подруге и уперла руки в бока:
– А чего он тогда как черт из табакерки выскочил? Нутром чую, чой-то здесь не чисто. Как бы участкового звать не пришлось.
– Типун тебе на язык! – рассердилась Глафира Степановна. – Мелет и мелет, как помело. Да мало ли что у людей произошло, столько лет не виделися. Мож, старый не то сказал, молодой не так понял, вот и поругалися. К тому же стресс-от у них какой – близкий человек умер. Оба на нервах.
Бабульки помолчали.
– А я бы все-таки вызвала Петра Евгенича. Для порядку, – сказала Зинаида Прокопьевна и поджала губы.
– Ну и вызывай! – Глафира Степановна отвернулась от подруги, сложив руки на груди. – Пущай он тебя, дуру старую, за ложный вызов оштрафует.
Пока старушки пререкались на лавочке, Андрей добежал до машины и сел за руль. Включил зажигание, услышал тихое урчание двигателя и только тогда осознал, что он, оказывается, сирота. И, что самое неприятное, его воспитывал человек, вполне вероятно, виновный в смерти его родителей. И как теперь с этим жить? Что делать?
– Для начала проститься завтра с мамой по-человечески, – буркнул он и покатил прочь со двора.
Глава 4. Сюрприз
Андрей приехал на кладбище за полчаса до назначенного времени. Он и сам не знал, почему так сделал. Наверное, хотел побыть в тишине, побродить между старых могил, подумать о вечном, да только вот реальность не совпала с ожиданиями.
Измайловское встретило его покоем и умиротворением. По дороге за кладбищенской оградой проносились машины, из раскрытых окон стоящих чуть ли не вплотную к территории вечного упокоения многоэтажек, долетала музыка и шумные голоса. Но вся эта мирская суета как будто таяла в пьяно пахнущем молодой листвой и весенними цветами воздухе.
Чуть в стороне от красностенной церкви с золотыми куполами, белыми пилястрами, полуколоннами и каменными наличниками толпились мужчины в строгих костюмах и женщины в скромных одеждах с траурными накидками на головах. Мужчины курили и негромко переговаривались. Легкий ветерок трепал их волосы и относил в сторону сизые облачка табачного дыма. Женщины, с красными от слез глазами, скорбно мяли платочки в руках и приглушенно всхлипывали.
Андрей окинул маминых коллег взглядом. Они работали вместе с ней и отчимом в московском институте изучения аномальной зоны и раньше довольно часто бывали у них в гостях. Он знал их в лицо, но не помнил, как кого зовут. За последние годы невостребованная информация выветрилась из головы. Ее место заняли более необходимые в текущих реалиях сведения.
Одна из женщин, та, что была в приталенной кожаной курточке и темной крепдешиновой юбке до середины голени, увидела Андрея. Цокая каблучками коричневых шнурованных ботинок, она подошла к нему и, комкая тонкими пальчиками носовой платок, сказала дрожащим голосом:
– Примите мои искренние соболезнования. Ваша мама была моей лучшей подругой. Незадолго до своей кончины она позвонила мне и попросила передать вам это.
Женщина щелкнула замком висящей на плече сумочки, выудила из нее сложенный вчетверо блокнотный листок и протянула Андрею. Тот кивком поблагодарил ее, взял записку и отошел в сторону.
«Андрюшенька, сыночек, я очень скучаю по тебе, родной. Так хочется увидеть тебя перед смертью, но, видимо, я так и умру, не попрощавшись с тобой. Видит бог, я желала тебе лучшего. Все мои поступки и чаяния преследовали одну цель: сделать тебя счастливым. Материнская любовь слепа. Прости меня, миленький, если я оказалась в чем-то неправа».
Написанные знакомым почерком строки задрожали и расплылись. Андрей почувствовал вкус соленой влаги на губах, отвернулся и торопливо провел пальцами правой руки сначала по одной щеке, потом по другой. Никогда в жизни он не ощущал себя таким подлецом, как в эти мучительные для него минуты.
Он поменял сим-карту в тот же день, когда ушел из родительского дома, и за все эти годы ни разу не позвонил матери, хотя наизусть помнил ее номер телефона. Ни разу не зашел в гости. Ни разу не поинтересовался, как она себя чувствует. Теперь хоть все волосы на голове вырви, это ничего не изменит. Мама умерла. Ее больше нет. Верно говорят: надо все делать вовремя и ничего не оставлять на потом. Иначе будет слишком поздно.