…Медленно надвигаются сумерки. Горы вдали тонут. Какая тишина!
— Вы слышите?
Торес призывает к молчанию. За нашими каменными прикрытиями становится безмолвно. Мы все замираем и пронизываем взором поляну. Впереди, примерно в двух километрах от окопов, начинается лес. Все мы слышим протяжные, глухие крики, несущиеся из-за леса. Не слышит их только наш «глухарь». Но зато он первым распознает медленно надвигающуюся массу людей.
— Мавры, — спокойно произносит Луканди.
Эта новость ошарашивает нас. Мы крепче сжимаем в руках винтовки, и Луканди улыбается и кричит с непоколебимым хладнокровием:
— Сейчас четвертый батальон покажет мавру.
Это были первые марокканцы, которых увидели на испанской земле бойцы республики. Они шли, с винтовками наперевес, огромной, нескончаемой массой с каким-то диким шумом. Но почему молчал Салинас? Где его математики? Дельбаль взволнованно кричал по телефону:
— Что ты не стреляешь?
Салинас сердито отвечал:
— А чем прикажете стрелять? Камнями? Ведь нет уже ни одного снаряда.
Сомкнутые ряды марокканцев были уже так близко от нас, что мы распознавали звуки, казавшиеся нам непонятными на большом расстоянии. Это была не песня и не воинственный крик, а смех. Дикое зрелище потрясло нас. Марокканцы шли, не стреляя. Они смеялись.
Луканди отдает приказ Торесу, Луису Дельбалю и еще одному пулеметчику:
— Огонь, друзья!
И в ответ на эту команду пошел проливной свинцовый дождь. Никогда пулеметчики не имели более выгодной мишени, чем эта движущаяся колонна марокканцев.
Мы ощущаем горячую сухость в горле.
— Огонь, друзья!
Это уже и нас призывает вступить в бой Луканди. Мы видим, как падают марокканцы. Все они кажутся нам похожими друг на друга — осиленные белые зубы, свирепые лица обезумевшего врага. Они падают все чаще — и смех угасает. Один из бойцов батальона громко выкрикивает:
— Да здравствует республика!
…Страшный бег врага остановлен бойцами четвертого батальона, вступившими в свой первый день войны.
Поле усеяно трупами наемников. После боя мы узнали причины этого шествия марокканцев в бой, их безумного смеха и полного пренебрежения к нам… Взятые в плен марокканцы рассказали, что перед атакой им заявили, что у красных ничего нет, кроме палок и нескольких охотничьих ружей.
…Торес бегал от одного пулемета к другому. Никто не обладал таким точным глазомером и не умел так точно определять расстояние до цели, как он. Я лежал рядом с его пулеметом. Издали мы увидели вторую колонну марокканцев. Она двигалась без песен и смеха. Мавры шли, рассыпавшись по полю, припадая к земле.
— Мне кажется, — услышал я голос Тореса, — что пулемёт Дельбаля молчал в последнюю стрельбу.
И Торес неожиданно предложил:
— Давай поднесем им ленты, может быть, у Луиса кончились патроны.
Если вам будут рассказывать, что в первом бою не испытывают страха, — не верьте этому. Торес предлагал мне следовать за ним к пулемету Дельбаля — за двести метров отсюда. Это значило, что я должен пройти расстояние, где на каждом шагу меня ожидала смерть. Сумею ли я подняться, — вот о чем я думаю в эту секунду. Ведь над нашими головами свистят тысячи пуль, и только прикрытие спасает нас.
— Что ты сказал? — переспрашиваю я Тореса.
— Тащи, — говорит он мне совершенно равнодушно. — Тащи этот ящик. Дельбадь почему-то молчит.
И Торес поднимается и спокойно идет к пулемету Дельбаля. Я безвольно двигаюсь за ним. Вот как бесславно закончится моя жизнь! Вот где должен погибнуть Рамон Диестро! Какое дело Торесу до пулемета Дельбаля? Почему он решил, что пулемет Луиса молчал? Меня тянет к себе земля, я готов припасть к ней, но Торес, как на зло, оборачивается. Тогда я решаю: будь что будет, — и иду широкой походкой «черного Тореса». И все же я наклоняюсь, уверяя самого себя, что это не от трусости, а от тяжести ящика..
Двести метров! Как долго мы идем к пулемету Дельбаля!
— Почему вы не стреляете? — весело кричит «черный Торес» Дельбалю. — Может быть, нет патронов, так мы прине…
Внезапно Торес умолкает. Он вздрагивает и медленно падает. Пуля попала ему в висок.
Это была первая смерть, первая потеря в нашем батальоне.
Возвращаясь, я бежал теперь не сгибаясь. Пробравшись к «глухарю», я шепнул ему на ухо:
— Товарищ капитан, убит Торес.
— Торес? — упавшим голосом спрашивает капитан и берет меня за руку.
— Да, — киваю я.
Луканди отворачивается, и я вижу, как суровый человек, который поносил позавчера в специальной речи сентиментальность, плачет. Через несколько секунд Фелисе Луканди подавал уже команду, всегда произносимую им нараспев:
— Огонь, друзья!
Сейчас он подает команду с удвоенной яростью. Марокканцы были в каких-нибудь двухстах метрах. Они неслись на нас со страшным криком.
Первая контратака
Труслив хваленый солдат Муссолини. Бережет свою шкуру и немец. Не намного храбрее он своего итальянского собрата. По сравнению с ними смел только марокканец, обильно поливающий кровью незнакомую ему страну. Вначале он нам был очень страшен, этот новый иноземный враг, бесконечно презиравший смерть. По затем мавры перестали быть пугалом. Мы научились побеждать и их.
— Я не верю тому, что мавр ничего не боится, — сказал как-то Луканди, — таких храбрецов нет. Все были трусами, и храбр только тот, кто преодолел в себе трусость. Вот мы с вами, — заключил, смеясь, капитан, — теперь смельчаки, а ведь чего таить, трусили, как и все.
Четвертый батальон отбивал уже пятую атаку марокканцев.
— Вот видите, — шутил Фелисе Луканди, — вот видите, как металлисты, крестьяне и студенты заставляют генералов менять тактику…
Да, мы это видели. «Непобедимая» марокканская конница, грозившая прогарцовать по асфальту Мадрида, неожиданно переменила «профессию». После первого же нашего удара кавалеристы стали пехотинцами. Спешившись с коней, они не совсем хорошо чувствовали себя на этой земле под нашим обстрелом.
Второй день шли бои за Навальпералем. Мы не отступали ни на шаг. Колонна Мангады в те дни покрыла себя неувядаемой славой. Бойцы получали приветы и поздравления трудящихся столицы. Салинас, наш артиллерист, был уже с нами в траншеях. С пушки он перешел на пулемет, так как небольшой запас снарядов нашего батальона давно уже растаял. По той же причине молчала и мортира. Мы отражали атаки марокканцев с помощью одних винтовок, трех пулеметов, штыков и гранат.
Сотни трупов марокканских солдат лежат перед нашими окопами. Ветер разносит невыносимый запах тления. Мертвые, они кажутся еще более громадными. Маленький Гафос сокрушается:
— И нужно им было ехать так далеко за смертью.
В его глазах неожиданно вспыхивает надежда:
— Может быть, живые досмотрят на своих товарищей, и им захочется вернуться домой.
Но тысячи новых марокканцев шли в атаку. Мы видели, как они перепрыгивали через тела своих убитых товарищей, словно это были естественные препятствия, лежавшие на их пути.
В эти дни непрерывных атак никто из нас не спал. Наступали третьи сутки без сна и пищи. Была безлунная ночь. Нам, молодым бойцам, казалось, что к окопам со всех сторон ползут марокканцы.
С вечера Луканди подбадривал нас:
— Эта ночь последняя.
После этой ночи он обещал нам переход в контратаку, взятие Авилы, богатые трофеи, сулил батарею Салинасу, десятки пулеметов Дельбалю.
— Не спать, — проходя по траншеям, с отцовской нежностью говорил он.
В три часа ночи возобновилась атака. Мы беспорядочно стреляли, не видя врага и угадывая его только по длинным и неуклюжим теням. И когда он приблизился к нашим окопам, мы услышали громкий голос Луканди:
— На крыльях, друзья!
У нас еще не было опыта рукопашных схваток, но мы стремительно, выскакиваем из окопов и, как один, бросаемся навстречу врагу.
— Песню! — требует капитан, и мы откликаемся огненными словами «Красного знамени», которые заставляют еще сильнее стучать наши сердца и ускоряют шаг. Мы несемся со штыками и песней, и кажется, что в одно мгновение отбиваем мавров. Четвертый батальон располагается у новых укрытий, в пятистах метрах впереди старых окопов.
Марокканцы рядом с нами. Они укрываются за, камнями и баррикадируются трупами своих товарищей. Никто не стреляет. Мы, как и враг, терпеливо выжидаем рассвета. Но около пяти часов мы решаем испробовать то, что много раз проделывал враг — перейти в наступление. Это была первая наша контратака. Марокканцы не ожидали ее. Беспощадные в своем сокрушительном и неповторимом броске, мы устремляемся к баррикадам врага и забрасываем его гранатами. На одном дыхании мы пробегаем расстояние, отделяющее нас от мавров, и через несколько минут лежим за новыми укрытиями.
Весь день не раздалось ни одного выстрела. Вокруг стояла полная тишина. Мы были так обессилены, что даже звук голоса утомлял нас. Луканди разрешил спать. Уткнувшись в одеяло, мы прилегли за камнями, охраняемые зоркими часовыми.
После сна бойцы привели себя в порядок, распределили продукты, найденные в кожаных сумках марокканцев, отправили раненых в Навальпераль, подсчитали небольшие трофеи и пополнили запас патронов.
В восемь часов вечера, когда уже смеркалось, из-за пригорка в пятистах метрах от нас появилось несколько марокканцев. Они стояли, высоко подняв руки. У них не было никакого оружия. Мы не стреляли. Мавры медленно пошли в нашу сторону, не опуская рук. И когда кто-то из нас приветливо им крикнул, — ведь это были перебежчики, — они обернулись и кого-то позвали. Вскоре к ним присоединилось человек двести. Это было радостное зрелище. Марокканцы шли с поднятыми руками и, коверкая испанский язык, кричали:
— Братья, мы — красные!
Четвертый батальон ликовал. Бойцы вышли из-за укрытий, бросали вверх шапки и дружно кричали:
— Идите к нам, братья!
Мы были готовы броситься навстречу, им и обнять их, наших обманутых врагов, убивших уже десятки наших товарищей. С бронзовыми от загара лицами рослые марокканцы шли улыбаясь. Они были уже рядом с нами, как вдруг непонятная и страшная сила обрушилась на четвертый батальон. Вокруг рвались гранаты. В руках двухсот людей, назвавших нас братьями, были маленькие ручные гранаты, которы