— Вы выглядите прекрасно, но чуть неряшливо. Приведите себя в порядок, подкрасьтесь, причешитесь. Телевизионщики нас ждут. Весь мир будет смотреть на нас, и я не хочу, чтобы кто-нибудь подумал, что я вас третировал.
Он отвел ее в туалет самолета, остался у двери. Услышал, как сливается вода, представил себе, что она сидит на унитазе, словно маленькая девочка, почувствовал, как чуть защемило сердце, взмолился: «Азазел, Азазел, будь со мной в эту решающую минуту». Потом до него донесся гул толпы, стоящей под ослепительным солнцем пустыни: люди прочитали его листовки. Он услышал, как автобусы с телекоммуникационным оборудованием подъехали к самолету.
Тереза вышла из туалета. Джабрил отметил грусть на ее лице. И упрямство. Она решила, что не будет говорить, не поддастся его уговорам сделать заявление. Такая чистенькая, хорошенькая, уверенная в своих силах. Она улыбнулась Джабрилу:
— Говорить я не буду.
Джабрил взял ее за руку:
— Я лишь хочу, чтобы они увидели вас.
Он подвел ее к открытому люку. Они встали бок о бок. Горячий воздух пустыни окутал их тела. Шесть автобусов телевизионщиков походили на доисторических чудовищ, подкравшихся к самолету. За автобусами толпились люди.
— Улыбайтесь, — попросил Терезу Джабрил. — Я хочу, чтобы ваш отец видел, что вы в безопасности.
И одновременно, проведя рукой по затылку, отбросил на плечо шелковистые волосы, обнажив бледную шею с маленькой родинкой.
Она дернулась от его прикосновения, повернулась, чтобы посмотреть, что он делает. Но его хватка стала крепче, он заставил ее смотреть в камеры, чтобы их объективы поймали красоту ее лица.
А потом чуть отступил назад, за Терезу, свободной рукой выхватил пистолет, приставил к шее и, прежде чем девушка что-то поняла, нажал на спусковой крючок.
Энергии пули хватило, чтобы вытолкнуть Терезу из люка. Она словно зависла в воздухе, в ореоле собственной крови, а потом тело перевернулось ногами верх, перевернулось еще раз, шмякнулось на бетон летного поля, который у ее головы тут же окрасился в красный цвет, и застыло. Тишину нарушало лишь жужжание телекамер. А в следующее мгновение пустыню огласил животный вопль ужаса, вырвавшийся из тысяч глоток.
Джабрила это удивило, он-то ожидал услышать крики ликования. Он отступил на шаг, повернулся и увидел на лицах своих людей тот же ужас, смешанный с отвращением.
— Аллах велик! — воскликнул он, но они ничего ему не ответили. Он долго ждал, а потом продолжил: — Теперь мир поймет, что мы настроены серьезно. Теперь они дадут все, что мы попросим. — Но он помнил, что в реве толпы не было ожидаемого им экстаза. Да и его люди отреагировали, мягко говоря, странно. Казнь дочери президента Соединенных Штатов, казнь символа власти, похоже, нарушала некое табу, которое он не учел. Что ж, пусть будет так.
На мгновение он позволил себе подумать о Терезе Кеннеди, ее нежном личике, запахе фиалок, идущем от белоснежной шеи, подумал о ее голове в кровавом ореоле. Подумал о том, что отправил ее к Азазелу, низвергнутому с небес в пустыню. Перед его мысленным взором возникло ее тело, тряпичной куклой лежащее на бетоне летного поля, в белых слаксах, сандалиях на босу ногу. Жар солнца врывался в самолет, Джабрил взмок от пота. «Азазел — это я», — сказал он себе.
Вашингтон
До зари, в глубоком сне, наполненном рокотом гигантской толпы, президент Кеннеди почувствовал, что Джефферсон трясет его за плечо. Но и проснувшись, он слышал все тот же рокот, на этот раз тысяч голосов тех, кто проводил ночь у Белого дома.
Он сразу заметил, что Джефферсон выглядит иначе, вышколенный слуга, который умел чистить одежду и знал, когда подать чашку горячего шоколада, исчез. Кеннеди видел перед собой человека, готового принять на себя смертельный удар.
— Проснитесь, мистер президент, проснитесь, — раз за разом повторял Джефферсон.
— С чего такой шум? — спросил уже проснувшийся Кеннеди.
В спальне горела люстра. За спиной Джефферсона стояла группа людей. Офицер-моряк, врач Белого дома, другой офицер, который носил ядерный чемоданчик, Юджин Дэззи, Артур Уикс, Кристиан Кли. Кеннеди почувствовал, как Джефферсон буквально вытащил его из постели, чтобы поставить на ноги. Затем ловким движением накинул на него халат. По какой-то причине колени Кеннеди подогнулись, но Джефферсон помог ему удержаться на ногах.
Лица всех мужчин превратились в меловые маски, не мигая, они смотрели прямо перед собой. Кеннеди в изумлении оглядел их, и тут же сердце его наполнилось предчувствием беды. На мгновение все померкло у него перед глазами, он словно оглох. Моряк раскрыл черный саквояж, достал заранее приготовленный шприц. «Нет», — остановил его Кеннеди. Он переводил взгляд с одного мужчины на другого, но никто не решался заговорить. Молчание нарушил сам Кеннеди:
— Все нормально, Крис, я знал, что он это сделает. Он убил Терезу, не так ли?
А потом приготовился услышать, что Кристиан скажет, нет, дело в другом, произошла природная катастрофа, взорвалась самодельная атомная бомба, умер политик мирового уровня, в Персидском заливе затонул авианосец… Но Кристиан, бледный как полотно, выдавил из себя короткое «да».
Кеннеди почувствовал, что какая-то застарелая болезнь, давно дремлющая лихорадка, внезапно дала о себе знать, прорвалась наружу. Он начал клониться набок, но в следующее мгновение Кристиан оказался рядом, словно хотел укрыть президента от остальных, потому что по его лицу покатились слезы, и он жадно хватал ртом воздух, словно вытащенная из воды рыба. А потом все сгрудились вокруг него, доктор вогнал иглу ему в руку, а Кристиан и Джефферсон уложили его на кровать.
Они ждали, пока Кеннеди оправится от шока. Наконец, взяв себя в руки, он начал отдавать приказы. Вызвать на службу всех необходимых сотрудников аппарата, установить постоянную связь с лидерами Конгресса, очистить от толп прилегающие к Белому дому улицы. Отрезать Белый дом от прессы. И назначил совещание на семь утра.
А потом, перед самым рассветом, попросил всех удалиться. Джефферсон принес поднос с горячим шоколадом и печеньем.
— Я посижу за дверью, — сказал он. — И буду заглядывать к вам каждые полчаса, если вы не возражаете, мистер президент.
Кеннеди кивнул, и Джефферсон вышел из спальни.
Кеннеди выключил все лампы. Комнату заполнил предрассветный серый сумрак. Он постарался вернуть себе ясность мышления. Враг рассчитывал на то, что горе затуманит ему рассудок, а потому он пытался отгородиться от горя. Смотрел на овальные окна, помня, что изготовлены они из специального стекла. Он видел все, но никто не мог заглянуть внутрь. И, естественно, они могли выдержать пулеметную очередь. Вся территория Белого дома, которую он видел перед собой, все дома, находившиеся на соседних улицах, контролировались агентами Секретной службы. Парк охранялся патрулями с собаками и суперсовременными электронными системами сигнализации. За свою жизнь он не опасался: Кристиан держал слово. А вот уберечь Терезу он никак не мог.
Все закончилось, она умерла. И теперь, после того как спала начальная волна горя, он удивлялся собственному спокойствию. Причина в том, что после смерти матери она настаивала на своей полной самостоятельности. Отказалась разделить его жизнь, потому что придерживалась гораздо более левых взглядов и считала его своим политическим противником. Или он недостаточно сильно любил дочь?
Нет, в этом за ним вины не было. Дочь он любил, и она умерла. Но удар этот не поверг его в нокаут, потому что последние дни он предчувствовал ее смерть. Подсознание посылало предупредительные сигналы.
Убийство папы и угон самолета, на котором летела дочь президента могущественной мировой державы, — два этапа единого плана. И угонщики специально тянули с оглашением своих требований, дожидаясь ареста убийцы в Соединенных Штатах. Чтобы в них фигурировало и освобождение убийцы папы.
Невероятным усилием воли Кеннеди сумел отмести все личное. Попытался выстроить логическую цепочку умозаключений. На поверхности все выглядело просто и понятно: папа и молодая женщина погибли. Факт печальный, но, по большому счету, не столь уж важный. Религиозных лидеров канонизируют, о смерти молодых скорбят. Но за этой простотой скрывалась куда более серьезная проблема. Во всем мире люди проникнутся презрением к Соединенным Штатам и их лидерам. Будут предприняты другие попытки расшатать власть. Предугадать их все невозможно. Если власть не может обеспечить порядка, на нее плюют. Загнанная в угол, терпящая поражения, власть не может защитить общество, которым она управляет. Но как в данном конкретном случае должна повести себя власть?
Дверь приоткрылась, в спальню легла полоса света из коридора. И растворилась в лучах уже поднявшегося солнца. Джефферсон, в чистой рубашке и отутюженном костюме, вкатил столик с завтраком. Изучающе взглянул на Кеннеди, как бы спрашивая, остаться ему или нет, потом выкатил столик из спальни.
Кеннеди почувствовал на щеках слезы и внезапно осознал, что они не от горя, а от бессилия. Потому что горе ему удалось подавить. Так же, как и волны ярости, бушевавшие в крови, в том числе и на своих помощников, на которых он полностью полагался, но которые подвели его. Той самой ярости, которую он не испытывал никогда в жизни и презирал в других. Но он совладал и с яростью.
Подумал о том, как его помощники пытались утешить его. Кристиан, с которым он дружил долгие годы, обнял его, помог лечь на кровать. Оддблад Грей, обычно такой бесстрастный, сжал его за плечи, прошептал: «Это ужасно, просто ужасно». Артур Уикс и Юджин Дэззи повели себя более сдержанно. Прикоснулись к нему, пробормотали что-то невразумительное. Он, во всяком случае, не разобрал ни слова. Но заметил, что Дэззи, как руководитель его аппарата, первым покинул спальню, чтобы сразу приступить к выполнению распоряжений президента. С ним ушел и Артур Уикс. Конечно, помощника по национальной безопасности тоже ждала срочная работа, но, возможно, он опасался услышать от главы государства какой-нибудь дикий приказ, обусловленный не логикой событий, а горем отца, потерявшего единственную дочь.