И перед тем как Джефферсон вновь вкатил в спальню столик с завтраком, Френсис Кеннеди понял, что отныне жизнь его может измениться кардинальным образом, возможна даже потеря контроля над событиями. И он сделал все, чтобы злость не мешала логике.
Он помнил заседания, на которых решались стратегические вопросы. Помнил Иран, помнил Ирак.
Память услужливо перенесла его на сорок лет назад. Семилетним мальчиком он играл на песчаных пляжах Хайяниса[11] с детьми дяди Джека и дяди Бобби. И оба дяди, такие высокие, стройные, светловолосые, играли с ними минуту-другую, чтобы потом, словно боги, подняться в ожидающие их вертолеты и улететь. Ребенком он всегда больше любил дядю Джека, потому что знал все его секреты. Однажды увидел, как дядя Джек поцеловал женщину, а потом увлек ее в свою спальню. Он видел, как часом позже они вышли из спальни. И до сих пор не мог забыть лица дяди Джека. Тот лучился счастьем, словно получил бесценный подарок. Они не заметили маленького мальчика, спрятавшегося за одним из столов, стоявших в холле. В те времена Секретная служба не держала президента на коротком поводке.
От детства у него остались и другие воспоминания. И мужчины, и женщины, даже много старше дяди Джека и дяди Бобби, относились к ним с безмерным почтением, как к особам королевской крови. Когда дядя Джек выходил на лужайку Белого дома, начинал играть оркестр. Все лица поворачивались к нему, все разговоры прекращались: люди ждали, пока он заговорит. Его дядья осознавали свою власть и воспринимали ее атрибуты как должное. С какой уверенностью они дожидались вертолетов, чувствуя себя в полной безопасности среди крепких людей, которые обеспечивали их защиту, как благородно они взмывали в небеса, с каким величием спускались с небес…
Он не мог забыть их лучезарные улыбки, светящиеся умом глаза, излучаемый ими магнетизм. И когда они находили время поиграть с маленькими мальчиками и девочками, сыновьями, дочерьми, племянниками и племянницами, проделывали они все это с предельной серьезностью — боги, навестившие юных смертных, которые находились под их покровительством. А потом. А потом…
Похороны дяди Джека он смотрел по телевизору рядом с плачущей матерью. Орудийный лафет, лошадь без седока, миллионы потрясенных горем людей, маленькие друзья, с которыми он играл на пляже, дядя Бобби, тетя Джекки. В какой-то момент мать взяла его на руки: «Не смотри, не смотри». Ее длинные волосы и катящиеся из глаз слезы ослепили его…
Полоса света, падающая из коридора, оборвала поток воспоминаний. На этот раз Кеннеди увидел и Джефферсона, и столик с завтраком.
— Это увези, дай мне час. И чтоб в спальню никто не входил.
Редко он позволял себе такую резкость. Джефферсон одобрительно посмотрел на Кеннеди: по его разумению, сложившаяся ситуация требовала от президента прежде всего жесткости.
— Да, мистер президент. — Он выкатил столик и притворил за собой дверь.
Солнце уже освещало спальню, но не набрало сил, чтобы превратить ее в парилку. Шум Вашингтона проникал в комнату. Автобусы с телекоммуникационным оборудованием выстроились вдоль тротуаров, моторы автомобилей гудели, как гигантский рой, над Белым домом то и дело проносились самолеты. Только военные, гражданским запретили появляться в небе над столицей.
Кеннеди старался подавить всесокрушающую ярость, во рту ощущалась горечь желчи. Его величайший триумф обернулся чудовищной трагедией. Его выбрали президентом, но его жена умерла от рака до того, как он вошел в Белый дом. Его великие программы по превращению Америки в Утопию завязли в Конгрессе. И вот теперь собственная дочь стала той ценой, которую пришлось заплатить за честолюбие и мечты. Тошнота подкатывала к горлу. Тело, казалось, наполнял яд, отнимающий последние силы, он уже чувствовал, что единственное спасение — дать волю ярости, но в этот момент что-то щелкнуло в его мозгу, и организм включился в борьбу за выживание. Импульсы, посылаемые мозгом, достигли каждой клеточки, наполняя тело энергией, выдавливая отравляющий его яд.
У него есть власть, что ж, он распорядится данной ему властью. Он может заставить своих врагов дрожать от страха, пусть желчь наполняет горечью их рты. Он может стереть с лица земли всех этих людишек, вооруженных жалкими пукалками, которые принесли столько горя и ему, и его семье.
Он чувствовал себя человеком, на долгие недели и месяцы прикованным к постели тяжелой болезнью, который, проснувшись однажды утром, понимает, что он победил болезнь и к нему возвратились силы. С тех пор как умерла его жена, никогда он не ощущал такого облегчения, такой умиротворенности. Он сидел на кровати, пытаясь взять под контроль свои эмоции, отталкиваясь в своих рассуждениях от осторожности и здравого смысла. Куда как более спокойно он рассмотрел возможные варианты, преграды, поджидающие на том или ином пути. И наконец, понял, что до́лжно делать, какие опасности предстоит нейтрализовать. В последний раз у него защемило сердце: его дочь умерла, но жизнь продолжалась.
Книга третьяКризис
Глава 8
Среда. Вашингтон
В среду, в одиннадцать утра, ведущие политики Соединенных Штатов собрались в Зале заседаний кабинета министров, чтобы определиться с ответными мерами. На совещании присутствовали вице-президент Элен Дюпрей, члены кабинета, директор ЦРУ, председатель Объединенного комитета начальников штабов, обычно не участвующий в подобных заседаниях, но по указанию президента приглашенный Юджином Дэззи. Когда Кеннеди вошел в зал, все встали.
Он махнул рукой, предлагая сесть. На ногах остался только государственный секретарь.
— Мистер президент, позвольте сказать, что мы все потрясены происшедшей трагедией. Примите наши глубокие соболезнования, нашу любовь. Мы заверяем вас, что в этот кризис, переживаемый и вами лично, и всей страной, вы можете рассчитывать на нашу абсолютную верность. Мы собрались здесь не только для того, чтобы дать вам политический совет. Мы собрались, чтобы заверить вас в нашей любви и верности. — На глазах государственного секретаря стояли слезы. А уж его-то всегда отличали хладнокровие и сдержанность.
Кеннеди на мгновение склонил голову. Из всех присутствующих только он не выказывал никаких эмоций, разве что побледнел. Он обвел всех долгим взглядом, показывая каждому свои признательность и благодарность. Зная, что в следующее мгновение атмосфера в зале заседаний разительно переменится.
— Я хочу поблагодарить вас всех, я вам очень признателен и рассчитываю на вас. Но теперь я прошу вас забыть о моей личной трагедии и никак не связывать ее с нашим сегодняшним совещанием. Мы собрались для того, чтобы определить наилучший выход из создавшейся ситуации. Это наш долг и наша святая обязанность. Решения, которые я принял, ни в малейшей степени не обусловлены личностными переживаниями.
«Господи, — подумала Элен Дюпрей, — он выбрал нападение».
— На этом совещании мы должны рассмотреть различные варианты наших ответных действий, — продолжал Кеннеди. — Я сомневаюсь, что соглашусь с вашими предложениями, но я должен дать возможность каждому изложить свои аргументы. Но сначала позвольте мне представить мой сценарий. Отмечу, что мои помощники полностью меня поддержали. — Он выдержал паузу, завладев всеобщим вниманием, встал. — Первое: анализ. Последние трагические события являются составными элементами блестяще продуманного и безжалостно исполненного плана. Убийство папы в первый день Пасхи, захват в тот же день самолета, непонятная задержка с требованиями, их нереальность, наконец, после того как я согласился на все, ничем не вынужденное убийство моей дочери этим утром. Даже захват убийцы папы в нашей стране учитывался этим планом, поскольку требование о его освобождении появилось лишь после того, как он оказался у нас в руках. В общем, доказательств, подтверждающих объективность и верность проведенного анализа, у нас более чем достаточно.
Он отметил недоверие, промелькнувшее на некоторых лицах, и продолжил:
— Но какова цель это чудовищного и невероятно сложного плана? Во всем мире растет презрение к власти, презрение к власти государства, но особенно презрение к властным структурам Соединенных Штатов. Происходящее выходит за рамки исторически обусловленного презрения к власти, исповедуемого молодежью. Последнее зачастую идет на пользу общества. Но цель данного террористического акта — дискредитировать Соединенные Штаты как фигуру власти. Не только в глазах миллиардов простых людей, но и в глазах государств всего мира. Вот почему мы без малейшего промедления должны ответить на этот вызов.
Для информации сообщаю, что арабские страны не принимают участия в этом заговоре. За исключением Шерхабена. Определенную поддержку в его реализации как материально-техническими средствами, так и людьми оказала международная террористическая организация, известная, как Первая сотня. Но имеющиеся в нашем распоряжении доказательства свидетельствуют о том, что осуществлением этого плана руководит один человек. А вот его самого не контролирует никто, за исключением, возможно, султана Шерхабена.
Вновь он выдержал паузу.
— Мы знаем наверняка, что султан — сообщник этого человека. Его войска охраняют самолет от нападения извне, а отнюдь не помогают нам в освобождении заложников. Султан заявляет, что действует в наших интересах, но в реальности взял сторону Джабрила. Однако надо отдать ему должное, у нас нет доказательств того, что он знал о намерении Джабрила убить мою дочь.
Он оглядел присутствующих, чтобы еще раз убедить их в своем спокойствии.
— Второе: прогноз. Это не стандартная ситуация с захватом заложников. Это умный и тщательно подготовленный план, призванный полностью дискредитировать Соединенные Штаты. Заставить Соединенные Штаты умолять освободить заложников после череды унижений, наглядно демонстрирующих наше бессилие. Это ситуация, которую пресса всего мира будет обсасывать долгие недели. И далеко не факт, что все оставшиеся заложники останутся живы. Поэтому, если не принять кардинальных