ю входили средства массовой информации практически всех стран мира. Высокий, красивый (сверкающие сединой волосы он завивал на манер римских императоров: этот стиль как раз вошел в моду в среде интеллектуалов и в Голливуде), разносторонне образованный, умный, сорокапятилетний Салентайн по праву считался одним из самых влиятельных людей в американской политике. Не было в США конгрессмена, сенатора или министра, который не перезвонил бы Салентайну по его просьбе. А вот с президентом Кеннеди его отношения не заладились. Враждебное отношение прессы к новым социальным программам, предложенным администрацией, Кеннеди воспринимал как личное оскорбление.
Луи Инч специализировался на недвижимости. В крупнейших городах Соединенных Штатов ему принадлежало больше земли и домов, чем любому другому человеку или компании Америки. Еще совсем молодым, сейчас он только-только перешагнул пятый десяток, Инч понял, сколь важна высотность дома. Он покупал права на надстройку зданий и вытягивал их на, казалось бы, невероятную высоту. И по стоимости его небоскребы в десятки раз превосходили исходные здания. Он, как никто другой, изменил облик городов, их освещенность, создав бездонные темные каньоны, которые многим пришлись по вкусу. В Нью-Йорке, Чикаго и Лос-Анджелесе его стараниями арендная плата поднялась до заоблачных высот, так что в этих городах теперь могли жить только богатые люди. Он запугивал или подкупал муниципальных чиновников, а потому мог не опасаться контроля за арендной платой и хвалился, что теперь в его домах квадратный фут стоит не меньше, чем в Токио.
Однако в политическом влиянии, несмотря на все его честолюбие, Инч заметно уступал остальным участникам ленча. Его личное состояние оценивалось в пять миллиардов долларов, но большую его часть составлял такой малоликвидный товар, как недвижимость. Он не стремился реализовывать свои идеи исключительно через политиков. Его интересовали только богатство и власть, а не ответственность перед обществом, в котором он жил. Он беззастенчиво покупал чиновников, строительные профсоюзы. Он приобретал отели-казино в Атлантик-Сити и Лас-Вегасе, выдавливая оттуда боссов мафии. Пусть это покажется странным, но в этом его поддерживали второстепенные фигуры криминальных империй. Службы его многочисленных отелей имели налаженные контакты с фирмами, поставлявшими персонал, посуду, постельное белье, спиртное, продукты. Все они в той или иной степени контролировались преступным миром. И через своих подчиненных Инч устанавливал с этими людьми деловые отношения. Разумеется, не афишируя их. Пресса особо и не старалась раздуть скандал, связанный с его именем. И дело тут было не только в его осмотрительности. Луи Инча отличало полное отсутствие харизмы: такие персоны публику не интересовали.
По этим причинам практически все члены Сократовского клуба презирали Инча. А терпели его только потому, что одна из его компаний владела землями, окружающими территорию клуба, и существовала опасность, что он построит рядом дешевые дома на пятьдесят тысяч человек и наводнит окрестности латиносами и черными.
Последний из приглашенных Гринуэллом, Мартин Матфорд, мужчина лет шестидесяти, в слаксах, синем клубном пиджаке и белой рубашке с отложным воротником, возможно, был самым влиятельным из всех четверых, потому что контролировал деньги в самых разных сферах человеческой деятельности. В молодости один из протеже Оракула, он хорошо усвоил уроки мэтра. И частенько рассказывал об Оракуле удивительные истории, развлекая членов Сократовского клуба.
Матфорд начинал свою карьеру в инвестиционном банке и поначалу, во всяком случае с его слов, наломал немало дров. В молодости он не пропускал ни одной юбки, и, к его изумлению, мужья некоторых соблазненных им жен приходили к нему не для того, чтобы отомстить, а за банковским кредитом. При этом они пребывали в прекрасном расположении духа и чуть ли не подмигивали ему. Кредиты он выдавал, хотя и чувствовал, что деньги назад не вернутся. В то время он еще не знал, что сотрудники кредитных отделов за подарки и взятки выдавали ссуды ненадежным заемщикам, главным образом, маленьким компаниям. По документам все выглядело в лучшем виде, руководство банков хотело одалживать деньги, в этом заключалась его работа, из этого образовывалась прибыль. Поэтому инструкции сознательно составлялись таким образом, чтобы упрощать жизнь тем, кто непосредственно принимал решение о выдаче кредита. Разумеется, приходилось заполнять необходимые бумаги, прикладывать протоколы собеседований и так далее. Так что Матфорд обошелся банку в несколько сотен тысяч долларов, прежде чем его перевели в другое отделение и в другой город по, как ему казалось, счастливому стечению обстоятельств. Лишь позднее он понял, что руководство просто закрыло глаза на его шалости.
Ошибки молодости остались в далеком прошлом, прощенные и забытые. Усвоив ценные уроки, Матфорд начал путь наверх. И тридцать лет спустя в беседке Сократовского клуба сидел самый могущественный финансист Соединенных Штатов Америки, председатель правления одного из крупнейших банков, владелец крупных пакетов акций национальных телевещательных компаний. Он и его друзья контролировали автомобильную промышленность и значительную долю авиаперевозок. Он вкладывал огромные деньги в электронику и входил в совет директоров нескольких брокерских контор Уолл-стрита, которые содействовали созданию огромных конгломератов. В максимально сжатые сроки он мог аккумулировать астрономические суммы для решения тех или иных вопросов. Многие конгрессмены и сенаторы были обязаны ему своим избранием, а потому голосовали в полном соответствии с его пожеланиями.
Четверо мужчин сидели за круглым столиком в окружении ярких калифорнийских цветов и вечнозеленых кустарников.
— Что вы думаете о решении президента? — спросил Гринуэлл.
— Убийство его дочери — форменное безобразие, — ответил Матфорд. — Но уничтожать пятьдесят миллиардов долларов — тоже не дело.
Официант, латинос в белых брюках и рубашке с короткими рукавами с эмблемой клуба на груди, подошел, чтобы взять заказ на напитки.
— Если он это сделает, то станет национальным героем, — заметил Салентайн. — И на второй срок его изберут единогласно.
— Но мы все понимаем, что это излишне резкая реакция, — указал Гринуэлл. — Мы на многие годы испортим отношения с зарубежными странами.
— Сейчас нам грех жаловаться на управление страной, — заметил Матфорд. — Законодателям удалось установить хоть какой-то контроль над исполнительной властью. Выиграет ли страна, если маятник качнется в другую сторону?
— А что может сделать Кеннеди, даже если его переизберут? — спросил Инч. — Контроль остается за Конгрессом, а там решающим является наше слово. В Палате представителей не наберется и пятидесяти человек, которые попали туда без наших денег. А в Сенате заседают сплошь миллионеры. Нам нет нужды волноваться насчет президента.
Гринуэлл поверх теннисных кортов смотрел на залитый солнцем Тихий океан. Синяя гладь простиралась за горизонт. В эти самые минуты его воды бороздили сотни кораблей, перевозящих зерно стоимостью в миллиарды долларов. Он вдруг почувствовал себя виноватым за то, что мог уморить голодом или накормить весь мир.
Уже было заговорил, но его прервал официант, вернувшийся с полными стаканами. Гринуэлл помнил о своем возрасте и заказал себе минеральную воду. Отпил маленький глоток и, как только официант отошел, продолжил:
— Мы не должны забывать, что пост президента Соединенных Штатов таит в себе огромную опасность для демократического процесса.
— Это ерунда, — возразил ему Салентайн. — Другие чиновники в администрации удержат его от принятия опрометчивых решений. И военные, несмотря на их лояльность, не позволят ему выйти за демократические рамки. И ты это знаешь, Джордж.
— Разумеется, это справедливо. Когда в стране царят тишина и покой. Но вспомни Линкольна. Во время Гражданской войны он практически отменил гражданские свободы и положение о неприкосновенности личности. Или Рузвельта, который втянул нас во Вторую мировую войну. Посмотри на потенциальные возможности президента. Он же имеет право помиловать любого преступника. Это власть короля. Ты знаешь, что можно сделать с такой властью? Какие создавать союзы? Без сильного Конгресса власть его может стать абсолютной. К счастью, у нас есть такой Конгресс. Но мы должны заглядывать вперед, мы должны иметь гарантии того, что исполнительная власть останется подотчетной должным образом избранным представителям народа.
— С телевидением и другими средствами массовой информации Кеннеди не протянет и дня, если вдруг захочет стать диктатором. Да такая мысль просто не придет ему в голову. Сегодняшняя Америка превыше всего ставит индивидуальную свободу. — Он помолчал. — Ты это прекрасно знаешь, Джордж. Ты не подчинился печально известному эмбарго.
— Вы упускаете главное. Смелый президент может смести все эти препятствия. А Кеннеди слишком смел для этого кризиса.
— Ты клонишь к тому, что мы все должны выступить единым фронтом против ультиматума, предъявленного Кеннеди Шерхабену? — нетерпеливо спросил Инч. — Лично я думаю, что он выбрал верную тактику. Государства чувствуют силу так же, как и люди.
В свое время Инч не стеснялся демонстрировать силу в отношении тех арендаторов, которые, пользуясь своими правами, не хотели выселяться из домов, намеченных им под снос или реконструкцию. Он отключал тепло и воду, прекращал техническое обслуживание зданий, наводнял целые районы черными, чтобы выселить оттуда белых. Чиновники, что муниципальные, что федеральные, получали громадные взятки и закрывали глаза на его художества. Успех Инча строился именно на применении силы.
— Вновь вы упускаете главное. Через час мы проведем телеконференцию с Бертом Одиком. Пожалуйста, извините, что я организовал ее, не проконсультировавшись с вами. Я подумал, что времени нет, слишком быстро развиваются события. Не забывайте, что собственность стоимостью в пятьдесят миллиардов, которую собираются уничтожить, принадлежит Берту Одику, и он очень обеспокоен. А меня тревожит наше будущее. Если президент сможет сегодня проделать все это с Одиком, завтра та же участь может ждать и нас.