«Нью-Йорк таймс мэгезин» недавно опубликовал статью о сексуальных нравах Капитолийского холма, где размещались Сенат, Палата представителей и сотрудники законодателей. В статье указывалось, что население Капитолийского холма, с учетом 100 избранных сенаторов, 435 конгрессменов и их аппарата, составляет многие тысячи человек, больше половины из них — женщины.
В статье высказывалось предположение, что в большинстве своем эти люди не чураются секса. Поскольку работать всем приходилось много, зачастую очень напряженно, чтобы завершить то или иное дело к конкретному, обычно очень жесткому сроку, сотрудники практически не располагали свободным временем, а потому им приходилось искать способы снятия стресса прямо на работе. В статье отмечалось большое количество диванов в помещениях, отведенных для работы сотрудников — как сенаторов, так и конгрессменов. Для обслуживания сотрудников Конгресса существовала специальная клиника, в которой, помимо прочего, они могли без лишнего шума излечиться от венерических заболеваний. Документация клиники не предназначалась для посторонних, но автор статьи заявлял, что уровень заражений среди сотрудников Конгресса выше, чем в среднем по стране. Автор объяснял это не беспорядочностью половых связей сотрудников, а их ограниченной численностью: в более-менее замкнутой системе заболевания распространялись быстрее. Автор задавался вопросом, как весь этот блуд влиял на уровень законотворчества на Капитолийском холме, который он обозвал «Кроличьим заповедником».
Сола Тройку статья обидела. Шесть дней в неделю он вкалывал по шестнадцать часов, случалось, приходил на работу и в воскресенье. Но ведь он, как и любой гражданин, имел право на нормальную сексуальную жизнь, не так ли? Черт побери, не было у него времени ходить на вечеринки, знакомиться с женщинами, ухаживать за ними. Все могло происходить только здесь, в бесчисленных комнатах и коридорах, под мерцание компьютерных дисплеев и перезвон телефонов. Приходилось укладываться в несколько минут, решая вопрос двумя-тремя фразами и многозначительной улыбкой. Этот гребаный репортер «Таймс» ходил на светские рауты, приглашал кого-то на ленч, подолгу беседовал с коллегами-журналистами, даже снимал проституток, но почему-то не делился с читателями самыми пикантными подробностями своей жизни. Зато позорил тех, кто вкалывал, не разгибая спины.
Тройка зашел в личный кабинет, прошествовал в ванную, со вздохом облегчения сел на унитаз, с ручкой в руке. Справляя нужду, торопливо записывал, что предстоит сделать. Потом вымыл руки, взял ручку и блокнот с логотипом конгрессмена, выбитым золотом, и в куда лучшем настроении (от постоянного напряжения его мучили запоры) направился к маленькому холодильнику-бару, налил в стакан джина, добавил тоника и пару кубиков льда. Задумался об Элизабет Стоун. Он не сомневался, что с боссом ее связывают исключительно деловые отношения. Как и в том, что она чертовски умна, куда как умнее его. Дверь кабинета открылась, вошла девушка, которую он, проходя мимо, похлопал по плечу. В руке она держала пачку компьютерных распечаток. Сол сел за стол, чтобы просмотреть их. Она встала позади. Он чувствовал жар ее тела, разогревшегося за долгие часы, проведенные в этот день у компьютера.
Когда эта девушка поступала на работу, собеседование с ней проводил Тройка. Он часто говорил, что если девушка и на работе будет выглядеть так же хорошо, как в день собеседования, он устроит ее в «Плейбой». А если останется такой же скромной и обаятельной, женится на ней. Эту девушку звали Джанет Уингейл, и природа действительно не обделила ее красотой. При первой встрече на ум Тройки пришла строка из Данте: «Вот идет богиня, которая покорит меня». Разумеется, ничего такого он не допустил. Но в тот первый день она ослепила его. Впрочем, потом ей уже не удавалось подняться на такую же высоту. Волосы оставались светлыми, но не золотыми, глаза — ярко-синими, но она носила очки и чуть подурнела без идеального макияжа. Да и губы уже не напоминали вишни. И одежда не облегала тело, как вторая кожа, подчеркивая достоинства фигуры. Оно и понятно, Джанет работала много и теперь предпочитала наряды, которые не сковывали движений. Однако Тройка не жалел, что взял ее на работу: жениться он не собирался, а со своими обязанностями она справлялась отлично.
Джанет Уингейл, и звучит неплохо. Она наклонилась через его плечо что-то указать на распечатке. Он, конечно заметил, что она чуть подвинулась, чтобы стоять уже не сзади, а сбоку. Ее золотистые волосы скользили по его щеке, шелковистые, теплые, благоухающие ароматом полевых цветов.
— У тебя потрясающие духи, — прокомментировал Сол Тройка, и от ее жаркого прикосновения по его телу пробежала дрожь. Она не отстранилась, ничего не сказала. А ее волосы, словно счетчик Гейгера, фиксировали на его щеке все возрастающие «рентгены» страсти. Дружеской страсти, потому что они были друзьями, занятыми одним делом. Всю ночь им предстояло всматриваться в компьютерные распечатки, отвечать на телефонные звонки, звонить самим, проводить экстренные совещания. Бороться бок о бок.
Держа распечатки в левой руке, Тройка положил правую на ее бедро. Рука двинулась вверх, под юбку. Она не шевельнулась. Оба не отрывали глаз от распечатки. Рука на мгновение застыла, тепло, идущее от бархатистой кожи, вздуло детородный орган. Тройка и не заметил, что распечатки выпали из разжавшихся пальцев на стол. Его лицо утонуло в благоухающих цветочным ароматом волосах, когда он развернул стул и двумя руками залез ей под юбку. Пальцы побежали по бархатистой коже, забрались в трусики, прошлись по лобковым волосам, спустились ниже, в горячую влажность «дырочки». Тело Тройки словно превратилось в орлиное гнездо, на которое, хлопая крылышками, и приземлилась Джанет. Да так, что уселась на его член, который каким-то чудом уже выскочил из штанов. Они целовались, Тройка стонал от страсти, а Джанет Уингейл сдавленным голосом вновь и вновь повторяла два каких-то слова. В конце концов он их разобрал: «Запри дверь», — вытащил из трусиков влажную левую руку и нажал на кнопку электронного замка, который отсек их от остального мира. Тут же они соскользнули на пол, ее длинные ноги обвили его шею. Он даже успел насладиться видом ее стройных, молочно-белых бедер, а когда они разом кончили, в экстазе выдохнул: «Божественно, божественно».
Мгновением позже они поднялись, порозовевшие, со сверкающими глазами, сбросившие напряжение, набравшиеся сил, радостные, готовые к тяготам бессонной ночи. Тройка, весело позвякивая кубиками льда, галантно передал ей стакан с джином и тоником. Она с благодарностью пригубила стакан, смочив пересохший рот.
— Это было прекрасно, — искренне признал Тройка.
Джанет нежно погладила его по щеке, поцеловала:
— Именно так.
Они вернулись к столу и вновь занялись распечатками, обращая особое внимание на стиль и фамилии. Джанет была хорошим редактором. Преисполненный благодарности, Сол пробормотал: «Джанет, я от тебя без ума. Как только кризис закончится, нам надо провести вместе свободный вечерок. Идет?»
— М-м-м. — Джанет тепло улыбнулась. По-дружески сказала: — Мне нравится работать с тобой.
Глава 12
Никогда еще телевидение не знало такой славной недели. В воскресенье убийство папы повторяли десятки и сотни раз по центральным каналам, по сетям кабельного телевидения в специальных выпусках ПБС.[16] Во вторник убийство Терезы Кеннеди показывали еще чаще. Ее тело летело и летело, не только из люка самолета на бетон летного поля, но по волнам телеэфира.
А лицо Джабрила, этого ястреба пустыни, вошло в каждый американский дом. К выпускам вечерних новостей он превратился в чудовищного гоблина, грозящего уничтожить американскую мечту. В Белый дом направлялись миллионы телеграмм с выражением симпатии. Во всех городах и городках Америки граждане надели черные нарукавные повязки. И когда в среду вечером телевизионные каналы сообщили об ультиматуме, объявленном президентом Френсисом Кеннеди султану Шерхабена, восторженные толпы запрудили улицы. Все они безоговорочно поддерживали решение президента. Более того, репортеры TV, которые брали интервью у простых граждан, поражались их воинственности. Народ требовал сбросить на мерзавцев атомную бомбу. Наконец, от руководства крупнейших телевещательных компаний поступила команда не показывать толпы на улицах и прекратить интервью. Исходила она от Лоренса Салентайна, который сформировал комитет из владельцев медиаконцернов.
В Белом доме у президента Френсиса Кеннеди не было времени скорбеть по дочери. Он общался по телефону с главами других государств, заверял, что Соединенные Штаты не стремятся к территориальному переделу Ближнего Востока, просил о содействии, убеждал, что его позиция непоколебима: никакого блефа, город Дак будет уничтожен, а если условия ультиматума не будут выполнены, султанат Шерхабен сотрут с лица земли.
Артур Уикс, Берт Одик и посол Валеб уже летели в Шерхабен на быстроходном реактивном пассажирском самолете, который еще не получили гражданские авиалинии. Оддблад Грей лихорадочно пытался убедить Конгресс отказаться от голосования по импичменту и к концу дня понял, что проиграл. Юджин Дэззи спокойно работал с материалами, поступающими от членов кабинета, курировал ход подготовки военной операции. Наушники «Уокмена» в ушах ясно указывали сотрудникам аппарата, что босс не настроен на лишние разговоры. Кристиан Кли то появлялся в Белом доме, то внезапно исчезал по своим таинственным делам.
Сенатор Томас Ламбертино и конгрессмен Альфред Джинц непрерывно встречались с коллегами по Сенату и Палате представителей, готовя импичмент. Сократовский клуб давил на все рычаги. Да, многие признавали, что Конституция в данном вопросе толкуется излишне вольно в той части, что Конгресс мог сам и объявлять импичмент президенту, и голосовать по принятому им же решению, но ситуация требовала столь крайних мер: ультиматум Кеннеди основывался на личных эмоциях, а не на интересах государства.