— Ты можешь идти, я знаю, что тебе пора возвращаться. Звони мне, рассказывай, как идут дела. Держи меня в курсе.
— Ты мог бы предупредить меня, — вырвалось у Кристиана, предательство Оракула обидело его.
Оракул покачал головой:
— Ты бы не приехал. А я не смог убедить моих друзей, что ты эту бумагу подписывать не будешь. Пришлось предоставить им возможность услышать это от тебя самого. — Он помолчал. — Я тебя провожу. — И покатил к двери.
Кристиан последовал за ним. Но, прежде чем покинуть гостиную, обернулся к членам Сократовского клуба:
— Господа, настоятельно вас прошу, удержите Конгресс от этого решения.
Открытая угроза, прозвучавшая в его словах, удержала их от ответа.
Когда Кристиан и Оракул оказались вдвоем у длинного пандуса, сбегающего в холл, Оракул остановил кресло-каталку, повернулся к Кристиану:
— Ты — мой крестник и мой наследник. Происходящее не изменит моего отношения к тебе. Но будь осторожен. Я люблю мою страну и считаю, что твой Френсис Кеннеди для нее опасен.
Впервые Кристиан Кли почувствовал, как в нем закипает злоба к человеку, которого он всегда любил.
— Ты и твой Сократовский клуб связали Кеннеди по рукам и ногам. Опасность исходит от вас.
Оракул изучающе смотрел на него:
— Но ты не очень-то обеспокоен. Кристиан, умоляю тебя, не торопись. Не соверши непоправимого. Я знаю, власть у тебя огромная, более того, ты очень хитер и умен. Я все это знаю. Но не пытайся повернуть ход истории.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Кристиан действительно торопился. По пути в Белый дом предстояло заехать еще в одно место.
Оракул вздохнул и повторил:
— Помни, что бы ни случилось, мои чувства к тебе не изменятся. Ты — единственный человек, которого я люблю. И сделаю все, что в моих силах, чтобы с тобой ничего не случилось. Звони, держи меня в курсе.
И Кристиан понимал, что любит Оракула, пусть сейчас его распирала злость. Он сжал плечо старика.
— Какого черта, это всего лишь политические разногласия. Не волнуйся, я тебе позвоню.
Оракул улыбнулся:
— И не забывай про мой день рождения. Когда все закончится. Если мы оба останемся живы.
Кристиан изумился, заметив слезы, покатившиеся по морщинистым щекам. И наклонился, чтобы поцеловать это лицо, холодное, как стекло.
В Белый дом Кристиан вернулся позже. Задержался, допрашивая Гризза и Тиббота.
Сразу прошел в кабинет Оддблада Грея, но секретарь сказала ему, что тот совещается с конгрессменом Джинцем и сенатором Ламбертино. На лице секретаря читался испуг. До нее дошли слухи о том, что Конгресс собирается отстранить от должности президента Кеннеди.
— Позвоните ему, скажите, что дело важное, и позвольте мне воспользоваться вашим столом и телефоном. А сами отправляйтесь в женский туалет.
Грей снял трубку, думая, что говорит с секретарем:
— Надеюсь, ты отрываешь меня по важному делу.
— Отто, это Крис. Послушай, несколько членов Сократовского клуба только что попросили меня подписать декларацию об отстранении президента. О том же просили и Дэззи, даже пытались шантажировать его романом с танцовщицей. Я знаю, что Уикс летит в Шерхабен, так что он петицию не подпишет. А ты?
— Это очень забавно, — медовым голосом ответил Оддблад Грей, — но меня только что попросили об этом два господина, которые сидят в моем кабинете. Я уже сказал им, что не подпишу. И добавил, что ее не подпишет ни один из ближайших помощников президента. Уж извини, что предварительно не проконсультировался с тобой. — Тут в голосе прорвались нотки сарказма.
— Я знал, что ты не подпишешь, Отто. И спросил исключительно по долгу службы. Послушай, метни пару-тройку молний. Скажи этим парням, что генеральный прокурор начинает расследование угрозы шантажа Дэззи. Скажи также, что у меня есть кое-какой материал на многих сенаторов и конгрессменов, которых и так не жалует пресса. Особенно об их связях с Сократовским клубом. Хватит их обхаживать.
— Спасибо за совет, дружище. Но почему бы тебе не заниматься своими делами, а мои оставить мне. И не проси других размахивать твоим мечом. Помахай им сам.
В отношениях Оддблада Грея и Кристиана Кли чувствовалось какое-то подспудное напряжение. Оба обладали личной харизмой, оба были незаурядными личностями. Грей добился всего сам, поднявшись из самых низов. Кристиан Кли родился в обеспеченной семье, но отказался от жизни богатого человека. Их обоих уважали и в стране, и в мире. Оба были преданы Френсису Кеннеди. Оба были прекрасными юристами.
И все-таки подсознательно они словно опасались друг друга. Грей верил, что общество может развиваться, лишь соблюдая и совершенствуя законы, поэтому и стал представителем президента в Конгрессе. И власть, которую сосредоточил в своих руках Кли, вызывала у него тревогу. В такой стране, как Соединенные Штаты Америки, не мог один человек быть одновременно директором ФБР, главой Секретной службы и генеральным прокурором. Да, Френсис Кеннеди объяснил причину такой концентрации власти в одних руках — необходимость защиты президента от покушений. Но Грею все равно это не нравилось.
А Кли раздражало стремление Грея всегда и во всем следовать букве закона. Грей мог позволить себе такую скрупулезность: он имел дело с политиками и политическими проблемами. Кли же приходилось каждый день лопатой разгребать дерьмо повседневности. С избранием Френсиса Кеннеди президентом всяческая мразь полезла из всех щелей. Только Кли знал о тысячах писем с угрозами расправы, которые получал президент. Только Кли мог раздавить эту мразь. И в своей работе он не мог делать все по закону. Во всяком случае, ему так казалось.
Вот и теперь Кли хотел использовать силу, а Грей — ласку.
— Ладно. Я сделаю то, что должен.
— Отлично. А теперь нам пора к президенту. Он хочет видеть нас в зале заседаний кабинета министров, как только я освобожусь.
Грей сознательно говорил по телефону в открытую. А положив трубку, повернулся к конгрессмену Джинцу и сенатору Ламбертино, печально улыбнулся:
— Жаль, что вам пришлось все это выслушать. Кристиану не нравится вся эта возня с импичментом, он воспринимает ее как личное оскорбление, а не заботу о благе страны.
— Я не советовал им подкатываться к Кли, — вздохнул сенатор Ламбертино. — Но думал, что с тобой, Отто, мы сумеем договориться. Когда президент назначил тебя своим представителем в Конгресс, я думал, что это ошибка, учитывая воззрения наших коллег с Юга. Но должен признать, что за три года тебе удалось найти с ними общий язык. Если бы президент прислушивался к тебе, многие из его программ прошли бы через Конгресс.
Лицо Грея осталось бесстрастным. Голос вновь стал медовым:
— Я рад, что вы пришли ко мне. Но думаю, что Конгресс допускает серьезную ошибку, начиная процедуру импичмента. Вице-президент декларацию не подписала. Да, вы собрали подписи чуть ли не всех министров, но никого из аппарата президента. Поэтому Конгрессу предстоит самому подавать петицию об импичменте и принимать по ней решение. Это очень рискованный ход. Он означает, что Конгресс может перечеркнуть волеизъявление народа этой страны.
Грей поднялся, закружил по кабинету. Обычно в ходе совещаний он себе такого не позволял, потому что знал, что своими габаритами — рост шесть футов и четыре дюйма, телосложение, как у олимпийского чемпиона, — подавлял собеседников. Костюмы он предпочитал шить в Англии. Так что выглядел топ-менеджером крупнейшей корпорации, какими их показывают по телевидению, разве что кожа у него была не белая, а цвета кофе. Но сейчас ему хотелось попугать законодателей.
— Вы знаете, что я восхищен вашей работой в Конгрессе. Мы всегда понимали друг друга. Я советовал Кеннеди не спешить с его социальными программами, потому что их рассмотрение в Конгрессе следовало предварить тщательной подготовительной работой. Мы трое сходимся в одном. Глупая демонстрация силы всегда ведет к трагедии. В политике это одна из самых распространенных ошибок. Но именно ее и допускает Конгресс, начиная процедуру импичмента. Если попытка ваша будет успешной, вы создадите очень опасный прецедент, который в будущем может привести к фатальным последствиям, когда какому-то из президентов удастся сместить баланс властных полномочий в свою пользу. Потому что в этом случае первый удар он нанесет по Конгрессу. Так что ваш успех будет кратковременным. Вы предотвратите уничтожение Дака, сохраните Берту Одику пятьдесят миллиардов инвестиций. Но этим вы заслужите презрение народа, потому что, и на этот счет двух мнений быть не может, народ полностью на стороне Кеннеди. Возможно, совсем не по тем причинам, которыми руководствовался президент, принимая свое решение. Мы знаем, что побудительная сила толпы — не рассудок, а эмоции, те самые эмоции, которые мы, власти предержащие, должны контролировать и направлять. Сейчас Кеннеди может сбросить на Шерхабен атомную бомбу, и народ его в этом поддержит. Глупо, не так ли? Но такова уж психология масс. И вы это знаете. Поэтому Конгрессу сейчас выгодно взять паузу, посмотреть, удастся ли Кеннеди освободить заложников и посадить угонщиков самолета в тюрьму. Вот тогда все будут счастливы. А если Кеннеди не добьется своего, если заложников перебьют, вы точно так же сможете отстранить президента от власти и будете выглядеть героями.
Грей постарался привести самые убедительные доводы, но он знал, что усилия его напрасны. На собственном опыте он уже убедился: если кому-то что-то очень хочется, он это сделает, несмотря ни на что. Никто и ничто не заставит их свернуть с намеченного курса.
И конгрессмен Джинц не разочаровал Грея:
— Ты противостоишь воле Конгресса, Отто.
— Действительно, Отто, ты сейчас на стороне проигравших. Нам известна твоя верность президенту. Я знаю, если бы все пошло хорошо, президент назначил бы тебя членом правительства. И, позволь сказать, Сенат одобрил бы твое назначение. Это еще может произойти, но уже не при Кеннеди.