После обеда они продолжали пить вино, а Хокен заказал десерт, потрясающие французские пирожные. Дэвид никогда не пробовал такой вкуснятины. Гибсон Грэндж и Розмари Билар от десерта отказались: Розмари — с гримасой ужаса, Грэндж — с легкой улыбкой. Но Дэвид подумал, что в будущем перед искушением не устоит именно Розмари, а вот за Грэндж можно было не беспокоиться. Грэндж уже никогда в жизни не прикоснется к десерту в отличие от Розмари, которую обязательно потянет на сладкое.
Поощряемый Хокеном, Дэвид съел их пирожные, тогда как разговор все продолжался. Хокен заказал еще одну бутылку вина, но пили только он и Розмари. Потом Дэвид заметил новый нюанс: Розмари начала откровенно соблазнять Гибсона Грэнджа.
И раньше-то она практически не разговаривала с Дэвидом, а тут стала полностью его игнорировать, так что ему пришлось поболтать с Хокеном о Юте. Но их так увлек поединок Розмари и Гибсона, что вскорости они замолчали.
По мере того как обед приближался к завершению и все больше вина перекочевывало из бутылок в желудки, Розмари все быстрее перевоплощалась в соблазнительницу. Она прилагала все силы, чтобы добиться своего. Демонстрировала все свои достоинства. Поначалу ограничивалась мимикой и движениями тела. Каким-то образом платье поползло вниз, обнажив большую часть груди. Потом замелькали ноги. Она то клала одну на другую, то ставила на место, всякий раз подол платья задирался все выше. И руки ее находились в непрерывном движении, иной раз, словно увлекшись разговором, она прикасалась к лицу Гибсона. Розмари отпускала остроумные реплики, рассказывала забавные анекдоты, все более выставляя напоказ свою чувственность. На ее прекрасном лице отражались все чувства: любовь к людям, с которыми она работала, тревога за членов своей семьи, озабоченность за успех друзей. Она находила самые теплые слова для старины Хока, который так помог ее карьере и советом, и связями. Тут старина Хок прервал ее, чтобы сказать, что она заслужила такую помощь трудолюбием и верностью, за что был вознагражден благодарным взглядом. В этот самый момент Дэвид, зачарованный происходящим, подал голос: у него возникло желание сказать, что совместная работа, должно быть, пошла на пользу им обоим. Но Розмари, которую интересовал только Гибсон, оборвала Дэвида на полуслове.
Ее грубость покоробила Дэвида, но, к его удивлению, не разозлила. Такая прекрасная, прилагающая столько усилий, чтобы получить желаемое, а желание ее с каждой секундой становилось все более понятным. Эту ночь она хотела провести с Гибсоном Грэнджем и шла к намеченной цели с прямотой и открытостью ребенка, отчего ее грубость не вызывала отрицательных эмоций.
Но более всего восхитило Дэвида поведение Гибсона Грэнджа. Актер полностью контролировал ситуацию. Он заметил, как грубо осекли Дэвида, и попытался подсластить пилюлю словами: «Дэвид, сегодня тебе еще представится случай высказаться», — как бы извиняясь за эгоцентризм знаменитостей, для которых не существуют те, кто еще не достиг вершины. Но Розмари оборвала и его. Так что Гибсону пришлось вежливо внимать ей. Но он не просто вежливо внимал. Всем своим видом показывал, что увлечен разговором. Его сверкающие глаза не отрывались от глаз Розмари. Когда она касалась его рукой, он не забывал похлопать или пожать ее. Он и не думал скрывать, что она ему нравится. Его губы то и дело изгибались в улыбке, смягчая грубоватое лицо.
Но, похоже, его реакция Розмари не устраивала. Она била кресалом по кремню, который не высекал искр. Выпив еще вина, она разыграла козырную карту. Открыла свои истинные чувства.
Теперь она обращалась только к Гибсону, полностью игнорируя двух других мужчин, сидевших за тем же столиком. Более того, она так развернула стул, что оказалась вплотную с Гибсоном и вдалеке от Хокена и Дэвида.
Никто не мог усомниться в страстной искренности ее голоса. На глазах даже заблестели слезы. Она обнажала перед Гибсоном свою душу.
— Я хочу быть настоящей личностью. С какой бы радостью я отринула этот псевдомир, этот кинобизнес. Меня он не удовлетворяет. Я хочу выйти в настоящий мир и сделать его более пригодным для жизни. Как мать Тереза, как Мартин Лютер Кинг. Ничего из того, что я сейчас делаю, не помогает этому миру. Я могла бы стать медсестрой или врачом, я могла бы работать в социальной сфере. Я ненавижу эту жизнь, эти банкеты, необходимость прыгать в самолет и лететь на встречу с важными шишками. Принятие решений по какому-нибудь паршивому фильму ничем не помогает человечеству. Я хочу делать что-то реальное. — И тут, протянув руку, она сжала пальцы Гибсона Грэнджа.
Теперь-то Дэвид понимал, почему Грэндж стал звездой, почему миллионы зрителей не могли оторвать от него глаз, когда он появлялся на экране. Ибо, хотя монолог произносила Розмари, хотя она сжимала его руку, а он лишь сидел, чуть отстранясь от нее, центральная роль в эпизоде все равно принадлежала ему. Он тепло ей улыбнулся, чуть склонив голову набок, чтобы обратиться к Дэвиду и Хокену:
— Однако она хороша. — В голосе его слышались нежность и похвала.
Дин Хокен рассмеялся, Дэвид не смог подавить улыбки. Розмари на мгновение остолбенела, потом мягко упрекнула Гибсона:
— Гиб, кроме своих паршивых фильмов, ты ничего не воспринимаешь серьезно.
И чтобы показать, что она не обиделась, Розмари протянула руку, которую Гибсон Грэндж галантно поцеловал.
Дэвида они поражали — такие изысканные, такие утонченные. Но более всего он восхищался Гибсоном Грэнджем. Отвергнуть такую красавицу, как Розмари Билар, да еще так тактично, не вызвав отрицательных эмоций.
Да. Розмари весь вечер игнорировала Дэвида, но он полагал, что она вправе так поступать. Все-таки одна из самых влиятельных женщин в кинобизнесе. Естественно, ее интересовали более достойные, чем он, мужчины. Так что обижаться на нее не имело смысла. Дэвид понимал, что ведет она себя так не по злобе. Просто для нее он не существовал.
Они удивились, обнаружив, что до полуночи осталось совсем ничего. Ресторан уже опустел. Хокен встал, Гибсон Грэндж помог Розмари надеть жакетик, который она сняла по ходу своей страстной атаки. Когда Розмари поднялась, ее качнуло: она слишком много выпила.
— Господи, — Розмари вздохнула, — я не решусь сесть за руль, в этом городе ужасная полиция. Гиб, ты не отвезешь меня в отель?
Гибсон улыбнулся:
— Он же в Беверли-Хиллз. А мы с Хоком едем ко мне, в Малибу. Дэвид тебя подвезет, не так ли, Дэвид?
— Конечно, — кивнул Дин Хокен. — Ты не возражаешь, Дэвид?
— Разумеется, нет, — ответил Дэвид Джетни. Но голова у него пошла кругом. Что это все значит? Старина Хок как-то смутился. Очевидно, Гибсон Грэндж солгал. Ему просто не хотелось везти Розмари домой, не хотелось отражать новые атаки распалившейся дамы. Хок смутился, потому что ему пришлось поддакивать Грэнджу, чтобы не оказаться по разные стороны баррикады со знаменитостью. Этого любой продюсер боялся пуще огня. Потом он заметил, как Гибсон одними губами улыбнулся ему, и понял, о чем тот думает. Понял, потому что великий актер хотел поделиться с ним своими мыслями. Он, когда хотел, делился своими мыслями и со зрителями, общаясь с ними без слов, движением бровей, поворотом головы, улыбкой. Улыбкой он говорил Дэвиду Джетни: «Эта сучка игнорировала тебя весь вечер, грубила тебе, а теперь моими стараниями она будет у тебя в долгу». Дэвид посмотрел на Хокена и увидел, что тот уже улыбается. По его довольной физиономии чувствовалось, что он тоже прочитал мысли актера.
— Я сама поведу машину, — резко ответила Розмари, не глядя на Дэвида.
— Я тебе не позволю, Розмари, — мягко вмешался Дин Хокен. — Ты — моя гостья, и я слишком часто подливал тебе вина. Если ты не хочешь, чтобы тебя отвез Дэвид, я, конечно, отвезу тебя сам, а потом закажу лимузин до Малибу.
Дэвид сразу осознал тонкость маневра. Впервые он уловил неискренность в голосе Хокена. Разумеется, Розмари не могла принять предложение Хокена. Сделав это, она оскорбила бы его молодого друга. И доставила бы массу неудобств Хокену и Гибсону. А кроме того, и в этом варианте ей не удавалось добиться главного: заманить Гибсона к себе домой. Ее поставили в крайне неприятное положение: куда ни кинь, все клин.
И тут Гибсон Грэндж нанес последний удар:
— Черт, я поеду с тобой, Хок. Вздремну на заднем сиденье, а потом мы вместе вернемся в Малибу.
Розмари ослепительно улыбнулась Дэвиду:
— Надеюсь, тебя не затруднит подбросить меня в отель?
— Разумеется, нет, — ответил Дэвид.
Хокен хлопнул его по плечу, Гибсон Грэндж улыбнулся ему, подмигнул. Эти двое мужчин встали за него горой. Они свято верили в мужское братство. Единственная в их компании, пусть и влиятельная женщина посмела оскорбить одного из них, и теперь они дружно наказывали ее. Опять же, она очень уж наседала на Гибсона, забыв о том, что право выбирать принадлежит не женщине, а мужчине. Вот они и нанесли чувствительный удар по ее самолюбию, дабы поставить на место. Да еще проделали это предельно вежливо и изящно. Руководствовались они и еще одним резоном. Эти мужчины помнили, что когда-то были такими же молодыми и зелеными, как Дэвид. Они пригласили его на обед, чтобы показать: успех не вскружил им голову. Кто-то в свое время помогал им, теперь пришел их черед помогать новичкам. На этом и держалась связь времен, и они не собирались рушить традиции. А вот Розмари эту традицию не уважала, она забыла о том, с чего начиналась ее карьера в Голливуде, и этим вечером мужчины решили ей об этом напомнить. Тем не менее Дэвид был на стороне Розмари: нельзя причинять боль таким красавицам.
Все вместе они вышли на автостоянку. Мужчины уехали в «Порше» Хокена, а Дэвид повел Розмари к своей старенькой «Тойоте».
— Черт, я не могу приехать в «Беверли-Хиллз» на такой машине. — Розмари огляделась. — Мне надо найти свою. Послушай, Дэвид, если ты отвезешь меня в моем «Мерседесе», потом я вызову лимузин, чтобы он привез тебя обратно. Тогда мне не придется утром ехать сюда. Не возражаешь? — Она вновь улыбнулась ему, полезла в сумочку, достала и надела очки. Указала на один из нескольких автомобилей, еще стоящих у ресторана: — Вон он.