Услышал, как она ставит стакан на прикроватный столик, протянул руку. Прошелся пальцами по голой спине, упругим ягодицам. Она подкатилась к нему, прижалась к его груди. Обняла его, жар тел заставил сбросить простыни. Целовались они долго, ее язык не вылезал из его рта. Наконец Дэвид не выдержал и перекатился на нее, и рука Розмари, нежная и уверенная, направила его член в нужное место. Они не издавали ни звука, словно боялись, что за ними шпионят, и кончили одновременно, вжимаясь друг в друга. А потом вновь оказались на разных половинах кровати.
— Теперь пора спать, — какое-то время спустя прошептала Розмари и поцеловала его в уголок рта.
— Я хочу тебя видеть.
— Нет.
Но Дэвид перегнулся через нее и зажег лампу на прикроватном столике. Розмари закрыла глаза. Она по-прежнему оставалась прекрасной. Даже уставшая от любви, даже без брони макияжа и элегантной одежды, даже без специального освещения. Но это уже была другая красота. В свете единственной лампы ее обнаженное тело уже не устрашало Дэвида. Аккуратные груди с крошечными сосками, тонкая талия, округлые бедра, длинные ноги. Она открыла глаза, встретилась с ним взглядом, и он прошептал: «Ты прекрасна». Начал целовать ее груди, и она, протянув руку, погасила свет. Они вновь слились воедино, а потом заснули.
Проснувшись, Дэвид протянул руку к Розмари, но нащупал лишь холодную простыню. Встал, оделся, посмотрел на часы. Самое начало восьмого. Розмари он нашел на террасе, в красном костюме для бега, на фоне которого ее черные волосы казались еще чернее. На столике на колесах стояли кофейник, молочник и несколько тарелок под металлическими крышками, чтобы еда оставалась теплой.
Розмари встретила его улыбкой:
— Я заказала для тебя завтрак. И ждала, когда ты проснешься. Перед работой мне обязательно надо пробежаться.
Он сел за стол, она налила ему кофе, сняла крышку с тарелки с яичницей и фруктовым салатом. Выпила стакан апельсинового сока, встала.
— Не торопись. Спасибо тебе за прошлую ночь.
Дэвид хотел, чтобы она позавтракала с ним, чтобы показала, что он ей нравится, чтобы поговорила с ним. Ему не терпелось рассказать ей о своей жизни, заинтересовать ее своим остроумием. Но она уже забрала волосы под белую ленту-резинку и зашнуровывала кроссовки.
Встала.
— Когда я вновь увижу тебя? — спросил Дэвид, не зная, что переполняющие его чувства читались на лице, как открытая книга.
И едва эти слова слетели с губ, он понял, что совершил ужасную ошибку.
Розмари уже шла к двери, но остановилась.
— Ближайшие недели я буду страшно занята. Должна лететь в Нью-Йорк. Как только вернусь, сразу тебе позвоню. — Номера телефона она у него не спросила.
Тут же ей пришла в голову другая мысль. Она сняла трубку и вызвала лимузин, чтобы отвезти Дэвида в Санта-Монику.
— Аренду лимузина внесут в мой счет, — сказала она. — У тебя есть наличные, чтобы дать шоферу на чай?
Дэвид молча смотрел на нее. Она взяла сумочку, раскрыла ее.
— Сколько тебе нужно?
Дэвид не смог сдержаться. Он не знал, каким страшным стало его лицо, перекошенное от злобы и ярости.
— Ты это знаешь лучше, чем я, — бросил он.
Розмари щелкнула замком сумочки и вышла из люкса.
Она ему, конечно, не позвонила. Он ждал два месяца, потом увидел ее, когда, выйдя из кабинета Хокена, она в сопровождении Гибсона Грэнджа и Дина направлялась на автостоянку студии. Подождал у машины Хокена, чтобы им пришлось поздороваться с ним. Хокен дружески потрепал его по плечу. Сказал, что они едут обедать, спросил, как идут дела. Гибсон Грэндж крепко пожал ему руку, улыбнулся, его лицо светилось дружелюбием. Розмари лишь прошлась по нему взглядом. Дэвида это крепко задело, он решил, что она просто-напросто забыла его.
Глава 14
Четверг. Вашингтон
Мэттью Глейдис, пресс-секретарь президента, знал, что в ближайшие двадцать четыре часа ему придется принимать самое важное решение в его профессиональной жизни. Его работа состояла в том, чтобы контролировать реакцию прессы на трагические, потрясшие весь мир события трех последних дней, чтобы информировать народ Соединенных Штатов о том, что делает президент, преодолевая проблемы, вызванные этими событиями, объяснить и убедительно доказать правильность решений президента. И вот тут Глейдису приходилось проявлять предельную осторожность.
Утром первого после Пасхи четверга, в разгар кризиса, Мэттью Глейдис отгородился от прямого контакта с прессой. Его помощники проводили брифинги в зале пресс-конференций Белого дома, но ограничивались лишь чтением тщательно подготовленных пресс-релизов, не отвечая на вопросы, которыми бомбардировали их распаленные корреспонденты.
Мэттью не отвечал на телефонные звонки, постоянно трезвонящие в приемных. Его помощники отвечали настойчивым репортерам и известным телекомментаторам, которые хотели бы получить старые должки, что пресс-секретарь на важном совещании и не может взять трубку. Его работа состояла в том, чтобы защищать президента Соединенных Штатов.
За долгую карьеру журналиста Мэттью Глейдис на собственном опыте убедился в том, что нет в Америке более почитаемой традиции, чем наглость средств массовой информации в отношении наиболее заметных фигур общества. Ведущие популярных политических телепередач позволяли себе обрывать министров, снисходительно похлопывали по плечу самого президента, допрашивали кандидатов на высокие посты с пристрастием прокуроров. Газеты, прикрываясь свободой слова, печатали возмутительные статьи. Одно время он участвовал в этом действе и восхищался им. Наслаждался той ненавистью, которую испытывали слуги народа к представителям средств массовой информации. Но три года, проведенные в должности пресс-секретаря, изменили его взгляды. Как и у всей администрации, более того, как и всех государственных чиновников и настоящего, и прошлого, и далекого прошлого, великое завоевание демократии, которое именовалось свободой слова, вызывало у него недоверие и уже не казалось ему бесценным. Как и все власти предержащие, он начал воспринимать репортеров как насильников и убийц. Средства массовой информации превратились в не подвластные закону преступные сообщества, усилиями которых лишались доброго имени и организации, и отдельные личности. Только для того, чтобы продавать свои газеты и рекламные ролики тремстам миллионам человек.
И сегодня он не собирался отдавать этим мерзавцам ни дюйма своей территории. Сегодня он собирался как следует их прижать.
Он перебрал в памяти последние дни, вопросы, которые задавали ему. Президент репортеров не принимал, так что основной удар принял на себя Мэттью Глейдис. В понедельник его спросили: «Почему угонщики не выдвигают никаких требований? Связано ли похищение дочери президента со смертью папы?» На эти вопросы, слава богу, ответили последующие события. Связаны. Угонщики самолета выставили требования.
Пресс-релиз Глейдиса завизировал сам президент. Эти события — скоординированная атака на престиж Соединенных Штатов, их значимость для мирового сообщества. Потом убили дочь президента, и Глейдису пришлось выслушивать глупые вопросы. «Как отреагировал президент, когда узнал об убийстве?» Вот тут Глейдис вышел из себя. «А как, по-твоему, он должен был отреагировать, безмозглый кретин?» Но тут же последовал новый глупый вопрос: «Это убийство вызвало у него воспоминания о насильственной смерти его дядьев?» После этого Глейдис поручил проведение брифингов своим помощникам.
Но сегодня ему предстояло выйти на сцену. Чтобы защитить президентский ультиматум султану Шерхабена. Угрозу стереть с лица земли Шерхабен он оставит за кадром. Он скажет, что город Дак не будет уничтожен, если заложников освободят, а Джабрила арестуют… но так, чтобы все поняли, что без выполнения требования президента город Дак обречен. Но самым важным событием четверга должно было стать выступление президента по телевидению во второй половине дня, его прямое обращение к народу.
Мэттью Глейдис выглянул из окна. Белый дом окружали автобусы телевещательных компаний, толпы репортеров, съехавшихся со всего мира. И хрен с ними, подумал Глейдис. Они узнают только то, что он соблаговолит им сказать.
Четверг. Шерхабен
Представители Соединенных Штатов прибыли в Шерхабен. Их самолет откатили подальше от аэробуса, в котором находились заложники. Аэробус окружал армейский кордон, автобусы телевизионщиков, орды репортеров и толпа зевак, многие из которых приехали из Дака.
Посол Шерхабена Шариф Валеб при взлете проглотил таблетку снотворного и проспал практически весь полет. Берт Одик и Артур Уикс, наоборот, все это время проговорили. Одик пытался убедить Уикса смягчить требования президента, чтобы они смогли добиться освобождения заложников, не прибегая к крайним мерам.
Наконец Уикс ответил Одику:
— У меня нет полномочий на переговоры. Президент дал мне четкие инструкции: они повеселились, и теперь им придется за это заплатить.
— Ты же советник по национальной безопасности, — мрачно напомнил ему Одик. — Вот и посоветуй.
— Советовать поздно. Президент принял решение.
По прибытии во дворец султана вооруженные охранники отвели Уикса и Одика в предназначенные для них апартаменты. Дворец просто кишел вооруженными людьми. Валеба сразу провели к султану, и посол вручил ему официальный текст ультиматума.
Султан не поверил угрозе, думая, что напугать ею можно только такую мелкую сошку, как Валеб.
— Когда Кеннеди сказал тебе об этом? Как он выглядел? Может, он хотел только попугать? Поддержит ли его государство? Он ставит на кон свою политическую карьеру. Может, это всего лишь первый шаг в дальнейших переговорах?
Валеб поднялся с расшитого золотом кресла. Внезапно он словно прибавил в росте. Султан отметил, что и голос у посла очень благозвучный.
— Ваше величество, Кеннеди знал, что вы мне ответите, слово в слово. Через двадцать четыре часа после уничтожения Дака, если вы не выполните его требования, будет уничтожен весь Шерхабен. Вот почему Дак спасти невозможно. Только так он может убедить вас в серьезности своих намерений. Он также сказал, что после уничтожения Дака вы согласитесь на все его требования, но не раньше. Он был спокоен, он улыбался. Он стал совсем другим человеком. Он — Азазел.