окат или профессор, а может, даже мелкий политик, член городского совета или сенатор штата, подсаживается за столик к убийце, чтобы получить на десерт дубинкой по голове. И все благодаря своему члену. В этом-то и вся беда. Мужчины зачастую идут по жизни, руководствуясь не здравым смыслом, а решениями своего члена. Это плохо. Может, подумал Букер, позволить ему сунуть свой агрегат в Кимберли, чтобы стравить давление, а потом уж стукнуть по голове? Вроде бы хороший человек, настоящий джентльмен. Чиркает зажигалкой, заказывает Кимберли выпивку, не торопит ее, хотя ему уже хочется залезть ей под юбку.
Блейз как раз осушил стакан, когда Ким дала ему сигнал. Он увидел, как она приподнялась и начала рыться в сумке. Покинул бар и зашагал по тротуару. Ночь выдалась ясная, от запаха хот-догов, гамбургеров и лука, жарящихся на грилях вынесенных под открытое небо лотков, ему захотелось есть, но он решил, что сначала надо сделать дело. Шел он по Сорок второй улице. Несмотря на поздний час, народу хватало. Лица людей окрашивались в разные цвета сияющими вывесками кинотеатров, отелей, рекламными щитами. Ему нравилось прогуливаться по Сорок второй между Седьмой и Девятой авеню. Блейд свернул в подъезд, затаился в темном углу. В двух-трех шагах от того места, где Кимберли предстояло крепко обнять клиента. Закурил, достал дубинку из чехла, висевшего на поясе под пиджаком.
Он услышал, как хлопнула дверь, когда они вошли в подъезд. Ким произнесла кодовую фразу: «Надо подняться только на один пролет». Подождал пару минут, выступил из темноты и замялся: очень уж ему понравилось то, что он видел. Ким стояла на первой ступеньке, широко раздвинув ноги с голыми, массивными бедрами. А благообразный, хорошо одетый джентльмен уже достал свой конец и как раз запихивал его в положенное место. Вдруг Ким подбросило в воздух, а потом в полном ужасе Блейд увидел, как она продолжает подниматься вместе с лестницей, на которой стояла, и над ее головой вдруг открылось чистое небо: кто-то снес верхние этажи. Блейд вскинул руки, одну с дубинкой, другую — без, словно собрался обратиться к богу с просьбой даровать ему жизнь. Произошло все в долю секунды.
Сесил Кларксон и Изабель Домайн вышли из театра на Бродвее, посмотрев отличный мюзикл, и теперь неспешно шагали к Сорок второй улице и Таймс-сквер. Как и большинство окружающих, они были черными, но на этом их сходство с тем же Блейзом Букером заканчивалось. Девятнадцатилетний Сесил Кларксон учился в Новой школе социальных исследований. Восемнадцатилетняя Изабель ходила на все бродвейские и внебродвейские спектакли. Потому что любила театр и собиралась стать актрисой. Они любили друг друга и пребывали в полной уверенности, что другой такой пары, как они, нет на всем белом свете. Они шагали от Седьмой к Восьмой авеню, купаясь в неоновом свете. Их любовь генерировала защитное поле, которое отпугивало от них нищих, наркоманов, мошенников, сутенеров и грабителей. Опять же ростом и шириной плеч природа Сесила не обидела, выглядел этот крепкий парень грозно, всем своим видом давая понять, что убьет каждого, кто посмеет дотронуться до Изабель.
Они остановились у большого лотка с грилем, на котором жарились гамбургеры и франкфуртские сосиски, и поели прямо у прилавка: не хотелось им идти в помещение, где на полу валялись бумажные салфетки и тарелки. Сесил запивал гамбургеры и сосиски пивом, Изабель — пепси. Они наблюдали за фланирующими прохожими, которых хватало и в столь поздний час. Они хладнокровно смотрели на проплывающие мимо отбросы общества, и у них даже не возникала мысль о том, что им может угрожать опасность. Они жалели всех этих людей, которые могли только завидовать их настоящему, их будущему, их вечной любви. Покончив с едой, они вновь влились в поток пешеходов, продолжив свой путь к Восьмой авеню. Прячась от дуновения весеннего ветерка, Изабель уткнулась лицом в плечо Сесила, одну руку положив ему на грудь, второй лаская шею. Волна нежности поднялась в Сесиле. Оба они купались в счастье, как и миллионы влюбленных во всем мире. А затем, к безмерному изумлению Сесила, все яркие красные и зеленые огни разом потухли, и они оба, по-прежнему блаженствуя, в мгновение ока превратились в облачко пара.
Группа из восьми туристов, приехавшая в Нью-Йорк на пасхальную неделю, шла от собора Святого Патрика по Пятой авеню, потом свернула на Сорок вторую улицу и двинулась навстречу неоновым огням. Таймс-сквер их разочаровала. Они видели ее по телевизору в Новый год, запруженную сотнями тысяч людей, собравшихся для того, чтобы попасть на телеэкраны и встретить праздник.
Теперь же они увидели заваленный мусором асфальт и толпу пьяниц, наркоманов, сумасшедших, зажатых между стальными громадами небоскребов. Вульгарно одетые женщины прогуливались у баров и кинотеатров, в которых показывали порнофильмы. Они словно попали в ад.
Туристы, четыре семейные пары из маленького городка в Огайо, уже вырастившие детей, решили, что поездка в Нью-Йорк станет вехой, знаменующей новый этап их жизни. Они выполнили свой долг перед обществом, женились, воспитали детей, потрудились на благо своей страны. И теперь, выиграв главное сражение, могли хоть немного пожить для себя.
Порнографические фильмы их не интересовали, их крутили и в Огайо. А вот люди, которые бродили по Таймс-сквер, пугали, пугало источаемое ими зло. По приезде туристы купили большие красные значки с надписью «Я люблю Нью-Йорк», которые носили, не снимая. Теперь же одна из женщин отцепила значок и бросила его в ливневую канаву.
— Пошли отсюда, — сказала она.
Они повернулись и зашагали к Шестой авеню, подальше от яркого неонового моря. И уже поворачивали за угол, когда услышали отдаленное «бум». А потом по всем длинным авеню, от Шестой до Девятой, пронесся торнадо, таща с собой банки из-под газировки, урны и даже несколько автомобилей, которые словно обрели способность летать. Повинуясь инстинкту самосохранения, туристы метнулись за угол, на Шестую авеню, порыв ветра настиг их и там, сшиб с ног. Они слышали, как рушатся здания, как кричат тысячи умирающих людей. Они так и остались лежать на асфальте, не понимая, что происходит.
Как потом выяснилось, каким-то чудом они вышли за радиус очага поражения, вызванного взрывом атомной бомбы. Только эти восемь туристов выжили в чудовищной катастрофе, случившейся в привыкших к мирной жизни Соединенных Штатах Америки.
Один из мужчин поднялся на ноги, помог встать остальным.
— Гребаный Нью-Йорк! — в сердцах воскликнул он. — Я надеюсь, что водителей такси перебило всех до одного.
Патрульная машина в плотном потоке транспорта медленно катила от Седьмой к Восьмой авеню. В ней сидели два молодых копа, негр и итальянец. Пробка их совершенно не нервировала, они знали, что мостовая — едва ли не самое безопасное место на территории их участка. На более темных боковых улицах воришки крали радио из салонов автомобилей, сутенеры и грабители выбирали жертву среди мирно шагающих по тротуарам жителей Нью-Йорка, но копам не хотелось ввязываться в эти истории. Текущая политика полицейского управления Нью-Йорка основывалась на том, что на мелкие преступления следует закрывать глаза. Управление словно выдало преступному миру лицензии на охоту на граждан, поднявшихся достаточно высоко по социальной лестнице. Действительно, почему некоторые мужчины и женщины могли позволить себе автомобили стоимостью в пятьдесят тысяч долларов, оборудованные дорогими, в тысячу долларов, стереосистемами, тогда как тысячам бездомных не хватало на кусок хлеба или стерильный шприц. И если эти богатые, зажиревшие граждане решались прогуливаться по улицам Нью-Йорка без пистолета или хотя бы отвертки в кармане, желая насладиться достопримечательностями огромного города, что ж, им следовало заранее знать, что за все нужно платить. В конце концов, в Америке не могла угаснуть искра бунтарства, на которой выросло величие этой страны. Если нельзя, но очень хочется, то можно — не этому ли принципу следовали многие и многие поколения американцев. Так что в судах, в руководстве полицейского управления, в редакциях самых уважаемых газет на воровство, грабежи, драки и даже убийства на улицах Нью-Йорка смотрели снисходительно. Городским беднякам ничего другого не оставалось. Их жизнь уродовали нищета, отсутствие нормального семейного воспитания, сама архитектура города. Один из видных обозревателей прямо обвинил в разгуле преступности Луи Инча, лендлорда Нью-Йорка, который, перестраивая город, возводил кондоминиумы высотой в милю, лишая солнца миллионы людей.
Оба копа видели, как Блейз Букер выходит из бара «Синема клаб» на Таймс-сквер. Они его хорошо знали. «Может, пойдем за ним?» — спросил один. «Потеря времени, — ответил второй. — Даже если мы возьмем его на месте преступления, завтра его выпустят». Крупная блондинка и ее кавалер вышли из бара и следом за Букером направились к Девятой авеню. «Бедняга, — вздохнул итальянец, — он-то думает, что идет трахаться». — «А вместо этого на голове у него вырастет шишка размером с вставший член», — поддакнул негр, и оба рассмеялись.
Патрульная машина медленно двигалась вперед, оба копа наблюдали за уличной жизнью. Время близилось к полуночи, смена подходила к концу, и им ужасно не хотелось задерживаться на работе. Они бесстрастно смотрели на проституток, выстроившихся у тротуаров, на торговцев наркотиками, громко зазывавших покупателей, на карманников, высматривавших подходящий объект. Сидя в темноте патрульной машины, глядя на тротуар, залитый неоновым светом, они лицезрели нью-йоркское дно, обитатели которого прокладывали себе дорогу в ад.
Бдительности копы не теряли ни на секунду: в любой момент какой-нибудь маньяк мог подскочить к патрульной машине и начать стрельбу. Они увидели, как двое торговцев наркотиками пристроились к хорошо одетому пешеходу. Тот попытался отделаться от них, но его удержали две пары рук. Водитель патрульной машины двинул ее к тротуару. Торговцы опустили руки, хорошо одетый мужчина облегченно улыбнулся. В этот самый момент дома по обеим сторонам сложились и накрыли Сорок вторую улицу между Девятой и Седьмой авеню.