— Это слишком мелко. Чего мы добьемся отставкой Дэззи? Публика никогда не отвернется от президента только потому, что один из его помощников трахает молодуху, если, конечно, речь идет не об изнасиловании или сексуальном домогательстве.
— Так давайте выйдем на женщину, предложим ей миллион, и пусть кричит на всех углах, что ее изнасиловали, — пожал плечами Одик.
— Предложить миллион можно, но кричать она будет о том, что ее насиловали три года, при этом оплачивая все ее счета. Ей могут и не поверить.
Самое дельное предложение внес Джордж Гринуэлл:
— Мы должны сделать упор на взрыве атомной бомбы в Нью-Йорке. Я думаю, конгрессмену Джинцу и сенатору Ламбертино следует создать комиссии по расследованию как в Палате представителей, так и в Сенате и вызвать в качестве свидетелей государственных чиновников. Даже если они не раскопают ничего конкретного, могут возникнуть очень любопытные гипотезы, за которые ухватится пресса. Вот на что мы должны употребить все наше влияние. — Он повернулся к Салентайну. — Это наша главная надежда. А теперь пора браться за работу. — Он посмотрел на Матфорда. — Займись организацией предвыборной кампании. Я гарантирую, что мои сто миллионов ты получишь. Эти деньги пойдут на благое дело.
По окончании совещания только Берт Одик по-прежнему склонялся к мысли, что легальными средствами с Кеннеди не справиться.
Вскоре после завершения семинара в Калифорнии Лоренса Салентайна вызвали к президенту Кеннеди. Войдя в Овальный кабинет, он увидел Кристиана Кли, и на душе у него заскребли кошки. Разговор начался сразу. Кеннеди и не пытался очаровать Салентайна. Наоборот, тот почувствовал, что президент жаждет мщения.
— Мистер Салентайн, я не собираюсь играть в слова и буду предельно откровенен. Мой генеральный прокурор, мистер Кли, и я обсудили возможность применения закона РИКО к вашей и другим ведущим телевещательным корпорациям. Он убеждал меня, что это самая крайняя мера. Но нельзя не учитывать, что вы и другие медиагиганты участвовали в сговоре, целью которого было отстранение меня от должности. Вы поддерживали Конгресс в его решении вынести мне импичмент.
— Наша главная функция — информировать общество о развитии политической ситуации, — ответил Салентайн.
— Не вешай нам лапшу на уши, Лоренс, — холодно отчеканил Кли. — Вам просто не терпелось сплясать на наших похоронах.
— Это все в прошлом, — остановил его Кеннеди. — Давайте поговорим о настоящем. Годы, десятилетия у медиакорпораций была легкая жизнь. И я больше не могу допустить, чтобы средства массовой информации находились под корпоративным зонтиком. Телевещательным компаниям отныне останется только телевещание. Они не смогут владеть издательскими домами. Они не смогут владеть газетами. Они не смогут владеть журналами. Они не смогут владеть киностудиями. Они не смогут владеть сетями кабельного телевидения. У вас слишком много власти. У вас слишком много рекламы. В этом мы вас ограничим. Я хочу, чтобы вы передали мои слова вашим друзьям. Во время процедуры импичмента вы незаконно лишили президента Соединенных Штатов его права обратиться к народу. Больше такого не повторится.
Салентайн сказал президенту, что Конгресс не позволит осуществить его планы. Президент усмехнулся:
— Этот Конгресс не позволит, но в ноябре у нас выборы. Я собираюсь вновь выставить свою кандидатуру на пост президента. И я собираюсь провести кампанию по выборам в Конгресс тех людей, которые разделяют мои взгляды.
Лоренс Салентайн собрал владельцев крупнейших телевещательных компаний и сообщил им дурные новости:
— У нас есть два варианта действий. Мы можем помогать президенту, ограничивая критику в его адрес и не разъясняя, к чему может привести его политика. Или мы можем защищать свою свободу и независимость и, уйдя в оппозицию, отстаивать свое мнение. — Он помолчал. — Нам грозит серьезная опасность. Речь идет не о снижении прибыли, не о более жестком регулировании нашей деятельности. Если дать Кеннеди волю, он может поставить вопрос об отзыве наших лицензий.
Такое просто не укладывалось в голове — чтобы ведущие телевещательные компании остались без лицензий. Наверное, те же чувства испытывали первопроходцы Запада, когда их уже освоенные земельные наделы забирало государство. Такие люди, как Салентайн, всегда имели свободный доступ к эфиру. Они к этому привыкли. Поэтому владельцы крупнейших медиаимперий решили не идти на поклон к президенту, а бороться за свое право оставаться свободными и независимыми. Они поставили перед собой задачу показать избирателям, что Кеннеди представляет собой угрозу демократическому капитализму Америки. Впрочем, в этом они не грешили против истины. Салентайн сообщил о принятом решении самым влиятельным членам Сократовского клуба.
Салентайн несколько дней раздумывал над тем, как организовать антипрезидентскую кампанию. Лобовой удар не годился. Американская публика верила в честную игру. Она бы не поняла, если бы свободная пресса открыто поддерживала только одну из сторон конфликта. Американцы считали, что все должно быть по закону, хотя по уровню преступности Америка могла дать фору любому экономически развитому государству. Поэтому предстояло разыграть очень тонкую комбинацию.
И первым ходом Салентайна стала его встреча с Кассандрой Шатт, ведущей национальной информационно-публицистической программы, которая имела самый высокий рейтинг. И с ней он не мог говорить в открытую: популярные ведущие очень ревностно относились к вмешательству в их деятельность. Но они прекрасно понимали, что без тесного контакта с топ-менеджерами на вершине им не усидеть. И Кассандра Шатт не хуже других знала, как строить отношения с главой телевещательной корпорации, в которой она получала жалованье.
Последние двадцать лет Салентайн постоянно содействовал ее карьерному росту. Он заметил Кассандру, когда она вела утренние передачи, рекомендовал ее в ведущие вечерних выпусков новостей. Она славилась тем, что сметала все преграды на пути к цели. Однажды она ухватила государственного секретаря за грудки и разрыдалась, крича сквозь слезы, что ее уволят с работы, если он не даст ей двухминутное интервью. Она задабривала, уговаривала, умасливала, даже шантажировала знаменитостей, чтобы любым способом заманить их в свою передачу, а потом засыпать личными и зачастую вульгарными вопросами. Салентайн полагал, что по грубости с Кассандрой Шатт не мог сравниться ни один из ведущих телевизионных программ.
Салентайн пригласил ее на обед в свою квартиру. Ему нравилась компания грубиянов.
Когда следующим вечером Кассандра приехала к нему, Салентайн монтировал видеофильм. Он пригласил ее в монтажный зал, оборудованный по последнему слову техники, где видеомагнитофоны, телевизоры, мониторы, как и все манипуляции с пленкой, управлялись компьютером.
Кассандра уселась в кресло.
— Послушай, Лоренс, неужели я должна вновь наблюдать, как ты монтируешь «Унесенные ветром»?
Вместо ответа он принес ей стакан, который наполнил в маленьком баре, стоящем в углу.
О хобби Салентайна знали все. Он брал видеокопию фильма (а его коллекция содержала более сотни лучших фильмов всех времен и народов) и заново монтировал его, доводя до совершенства. Даже в его самых любимых фильмах имелись диалоги и сцены, которые он полагал ненужными. Их-то он и убирал, благо техника позволяла. И теперь на полке гостиной стояли кассеты с копиями и без того лучших фильмов, которые потеряли во времени показа, зато прибавили в качестве. В некоторых фильмах Салентайн даже отсек печальную концовку.
За едой он и Кассандра Шатт обсуждали ее будущие передачи. Эта тема всегда поднимала Кассандре настроение. Она рассказала о своих планах лично посетить глав арабских государств и уговорить их принять участие в одной передаче вместе с президентом Израиля. В другую передачу она намеревалась пригласить трех европейских премьер-министров. Но особенно ее вдохновляло интервью с императором Японии, подготовка к которому уже началась. Салентайн слушал внимательно. Кассандра Шатт, конечно, раздувалась от собственной значимости, но всякий раз ей удавалось реализовать свои замыслы.
Наконец он прервал ее вопросом, заданным игривым тоном:
— А почему бы тебе не пригласить в свою программу президента Кеннеди?
Кассандра Шатт помрачнела. От хорошего настроения не осталось и следа.
— После того как мы с ним обошлись, он и не взглянет в мою сторону.
— Действительно, получилось нехорошо, — согласился с ней Салентайн. — Но если до Кеннеди тебе не добраться, почему бы не выслушать другую сторону? Почему не пригласить конгрессмена Джинца и сенатора Ламбертино, чтобы они изложили свою точку зрения?
Кассандра Шатт заулыбалась:
— А надо ли? Они проиграли, а на выборах Кеннеди их добьет. Зачем мне неудачники? Кто захочет на них смотреть?
— Джинц говорит мне, что у него есть важная информация по взрыву атомной бомбы. Возможно, администрация не приняла необходимых мер для его предотвращения. При более четкой организации работы поисковых команд бомбу могли найти и обезвредить до взрыва. И они скажут об этом в твоей программе. Так что ты попадешь на первые полосы газет и во все выпуски новостей.
Кассандра Шатт замерла, а потом расхохоталась.
— Господи, это ужасно, но после того как они все это расскажут, я знаю, о чем спросить этих неудачников. Вопрос будет сформулирован так: «Вы действительно думаете, что президент Кеннеди несет ответственность за десять тысяч жизней, унесенных взрывом атомной бомбы в Нью-Йорке?»
— Очень хороший вопрос, — покивал Салентайн.
В июне Берт Одик прилетел на своем самолете в Шерхабен, чтобы обсудить с султаном восстановление Дака. Султан принимал его по-царски. Восточные пиры и танцовщицы чередовались с совещаниями с членами международного консорциума, которые намеревались вложить деньги в восстановление Дака. Одик всю неделю собирал доли, но по всему выходило, что основное финансовое бремя ложится на его корпорацию и на султана Шерхабена.