И каждой клеткой своего тела Энни ощущала постоянную угрозу. Город напоминал фронт, куда более опасный, чем Сицилия. Если в Сицилии насилие подчинялось жестким, выработанным столетиями законам, то в Нью-Йорке оно могло выплеснуться в любой момент и в любом месте, без видимого повода.
И после одного из дней, особо богатого на неприятности, Энни решила как можно реже выходить на улицу. Во второй половине дня она пошла на американский фильм, пропитанный мужским шовинизмом. Очень ей хотелось встретиться на узкой дорожке с мускулистым героем, чтобы показать ему, как легко отстреливаются яйца.
После фильма она прошлась по Легсингтон-авеню, сделала несколько необходимых звонков из телефонных будок. Зашла в знаменитый ресторан, решив устроить себе маленький праздник. Грубость официантов оскорбила ее, а еда, жалкое подобие итальянских блюд, просто вывела из себя. Как они смели так издеваться над людьми! Во Франции хозяина ресторана линчевали бы в первый же день. В Италии мафия сожгла бы такой ресторан.
Но на этом выпавшие на ее долю неурядицы не закончились. Во время вечерней прогулки, без которой Энни не могла уснуть, ее попытались сначала ограбить, а потом изнасиловать.
Попытка ограбления, предпринятая с приходом сумерек, безмерно удивила ее. Случилось это на Пятой авеню, когда она смотрела на витрину «Тиффани». Мужчина и женщина, белые, очень молодые, лет двадцати с небольшим, прижались к ней с двух сторон. Энни хватило одного взгляда, чтобы понять: парень — законченный наркоман. Красотой он, мягко говоря, не блистал, и Энни, ценившая физическое совершенство, сразу невзлюбила его. Девушка была симпатичнее, но в ее лице читалась капризность избалованных нью-йоркских подростков.
Сквозь тонкий пиджак Энни почувствовала, как ей в бок уперлось что-то металлическое. Но нисколько не испугалась.
— У меня пистолет, — прошептал парень. — Отдай сумочку моей девушке. Медленно, без суеты. Делай, что тебе говорят, и уйдешь целой и невредимой.
— Ты голосуешь? — спросила Энни.
— Что? — удивленно переспросил парень. Девушка протянула руку за сумочкой. Энни схватила девушку за руку, развернула ее так, что она оказалась между ним и парнем, и одновременно другой рукой, с перстнем на пальце, ударила девушку по лицу. Кровь в немалом количестве выплеснулась на витрину «Тиффани», удивив прохожих.
— Если у тебя пистолет, стреляй! — холодно бросила Энни парню.
И, не медля ни секунды, на всякий случай схватила его за свободную руку и вывернула из плечевого сустава. Парень вскричал от боли, вытащил вторую руку из кармана. Отвертка запрыгала по плиткам тротуара. Сопляки, подумала Энни, и зашагала прочь.
Ей бы сразу вернуться домой, но она продолжила прогулку. И на Сентрал-парк-саут, вдоль которой выстроились роскошные отели, охраняемые затянутыми в униформу швейцарами, а у тротуаров стояли лимузины со здоровяками-шоферами, по совместительству и телохранителями, ее окружили четверо черных подростков.
Симпатичные, веселые, они как-то сразу понравились Энни, напомнив ей молодых римлян, которые считали своим долгом приставать к женщинам на улице.
— Эй, крошка, — игриво спросил один из них, — не хочешь прогуляться с нами в парк? Мы неплохо проведем время.
Они загораживали ей дорогу, не давая пройти. Энни это забавляло, она нисколько не сомневалась, что действительно сможет хорошо провести с ними время. А вот кто ее злил, так это швейцары и шоферы, которые делали вид, что ничего особенного не происходит.
— Уходите, — предложила она подросткам. — А не то я закричу, и швейцары вызовут полицию. — Она знала, что не закричит, потому что не имела права привлекать к себе внимание и ставить под удар намеченную операцию.
— Кричите, дамочка, — с улыбкой предложил ей другой юноша, и она увидела, что они готовы сорваться с места.
А когда она не закричала, кто-то из них тут же смекнул, что к чему.
— Слушайте, а ведь она не будет кричать. И говорит с акцентом. Готов спорить, при ней наркотики. Эй, дамочка, поделись с нами.
Они радостно рассмеялись.
— А не то мы вызовем полицию, — шутливо пригрозил один из подростков.
И вновь последовал дружный смех.
Перед отъездом из Италии Энни прошла подробный инструктаж, получила полную информацию об опасностях, подстерегающих ее на улицах Нью-Йорка. Но она прошла курс специальной подготовки и постоянно поддерживала боевую форму. Поэтому даже не носила с собой оружия из опасения, что могут возникнуть неприятности с полицией. Зато на ее пальце сверкал перстень с особым образом ограненными и установленными цирконами, резал он не хуже бритвы, а в сумочке лежали ножницы, без труда заменявшие венецианский кинжал. Так что угрозы для себя она не чувствовала. И волновать ее могли лишь встреча с полицией и последующий допрос. А уж в том, что от подростков она ускользнет, сомнений у Энни не было.
Чего она не учла, так это своей нервозности и врожденной жестокости. Один из юношей протянул руку, чтобы коснуться ее волос, и Энни прошипела: «Прочь с дороги, черный мерзавец, а не то я тебя убью».
Все четверо замерли, от их добродушия не осталось и следа. Она увидела обиду, промелькнувшую в их глазах, почувствовала укол вины. Она назвала их черными мерзавцами не из расовых предрассудков. На Сицилии так было принято. Если ты ссорился с горбуном, то и говорил ему: поди прочь, мерзкий горбун, если с калекой — мерзкий калека. Но откуда могли знать об этом нью-йоркские подростки? Она уже собралась извиниться. Но не успела.
— Сейчас я врежу этой белой сучке по фейсу, — процедил один, и Энни потеряла контроль над собой. Вскинула руку с перстнем. Правая щека подростка буквально отделилась от его лица. Остальные вытаращились на Энни, а она спокойно обогнула угол и лишь потом побежала.
Впечатлений этого дня хватило Энни с лихвой. Вернувшись в квартиру, она корила себя за проявленную жестокость, за то, что поставила под угрозу выполнение порученного ей дела. Она поняла, что искала приключений на свою голову, чтобы снять напряжение.
Энни решила больше не рисковать и в дальнейшем покидать квартиру, лишь когда завершение подготовки операции требовало ее присутствия в других местах. Поняла, что нельзя и дальше вызывать из памяти образ Ромео, приходить в ярость при мысли о его смерти. Но главным образом Энни занимало другое. Ей предстояло принять самое важное и ответственное решение: если другой возможности не останется, должна ли она обеспечить успех операции ценой собственной жизни?
Кристиан Кли прилетел в Рим, чтобы пообедать с Себедиччо. Он заметил, что Себедиччо сопровождают двадцать телохранителей, но это наблюдение не испортило ему аппетита.
Итальянец пребывал в прекрасном расположении духа.
— Как здорово, что убийца папы решил покончить с собой. — Себедиччо аж подпрыгивал на стуле. — Можно представить себе, какой цирк устроили бы из судебного процесса наши левые. Жаль, что этот Джабрил не может оказать тебе такую же услугу.
Кли рассмеялся:
— У нас разные государственные системы. Я забочусь о том, чтобы он прибыл в зал судебных заседаний живым и здоровым.
Себедиччо пожал плечами:
— Я думаю, они хотят сыграть по-крупному. У меня есть для тебя кое-какая информация. Эта женщина, Энни, которую мы оставили на свободе. Она как сквозь землю провалилась. Но мы подозреваем, что она сейчас в Америке.
Кли весь подобрался:
— Ты знаешь, где именно? Под каким именем?
— Мы ничего этого не знаем, — покачал головой Себедиччо. — Но думаем, что она задействована в очередной операции.
— А почему ты ее не арестовал? — спросил Кристиан.
— Я возлагал на нее большие надежды, — ответил Себедиччо. — Она очень решительная молодая дама и могла далеко пойти в террористическом движении. Через нее я рассчитывал выйти на многих других. Но у тебя серьезная проблема, друг мой. До нас доходят слухи, что очередную операцию они намерены провести в Соединенных Штатах. И целью наверняка будет Кеннеди, другой просто нет. Энни при всех ее способностях не может действовать в одиночку. Значит, есть и другие люди. Следовательно, должны быть и конспиративные квартиры, где хранится все необходимое для операции и где эти люди будут дожидаться назначенного срока. Ничего конкретного у меня нет. Но, думаю, у тебя куда как больше возможностей навести справки.
Кли прекрасно понимал, почему шеф антитеррористического управления не посылает эту информацию по официальным каналам. Он не хотел, чтобы в архивах ФБР хранились сведения о том, что он ведет наблюдение за Энни. Себедиччо не доверял принятому в Америке закону о свободе информации.[21] Опять же, он хотел, чтобы за Кристианом Кли числился должок.
В Шерхабене султан Мауроби встретил Кристиана Кли очень дружелюбно, словно кризиса, после которого минуло лишь несколько месяцев, не было вовсе. Но сквозь завесу дружелюбия просматривались настороженность и некоторое недоумение.
— Я надеюсь, вы привезли мне хорошие новости, — начал султан. — После всех этих неприятностей, о которых можно только сожалеть, мне бы хотелось восстановить доверительные отношения с Соединенными Штатами и, разумеется, с вашим президентом Кеннеди. Я надеюсь, что ваш визит послужит достижению этой цели.
Кли улыбнулся:
— Именно для этого я и прилетел. И я думаю, у вас есть возможность оказать нам услугу, которая, безусловно, позволит заделать трещину, возникшую в наших отношениях.
— Я рад это слышать, — покивал султан. — Вам, разумеется, известно, что я ничего не знал о замыслах Джабрила. Даже представить себе не мог, что он убьет дочь президента. Я уже заявлял об этом официально, но попрошу вас лично передать президенту, что все эти месяцы скорбел о случившемся. К сожалению, я был бессилен предотвратить трагедию.
В этом Кли ему верил: убийство Терезы Кеннеди не входило в первоначальные планы, Джабрил держал этот камень за пазухой. И он подумал, что даже такие могущественные люди, как султан Мауроби и президент Кеннеди, беспомощны перед лицом неожиданного, неконтролируемого, перед волей других людей.