— Спокойной ночи, Кэмбелл.
Вот тут ребенок оторвался от материнской груди и посмотрел в глаза Джетни. Во взгляде этом читался вопрос: мальчик словно оценивал новый объект, появившийся в привычном ему мире.
Взгляд этот поразил Дэвида. Неужели его можно воспринимать как источник опасности? Он заметил, какое у Кэмбелла тонкое, более того, трагическое лицо, необычное для столь маленького мальчика. Высокий лоб, большие серые глаза, твердый, чуть ли не суровый рот.
Кэмбелл улыбнулся Джетни, и его лицо разительно изменилось. Теперь оно светилось доверием. Мальчик протянул руку и коснулся щеки Дэвида. А потом Ирен увела его с собой в спальню.
Несколько минут спустя вернулась, поцеловала его.
— Спасибо тебе за заботу. Мы можем быстренько перепихнуться. — Но, произнося эти слова, она даже не попыталась принять соблазнительной позы. Это было дружеское предложение.
Дэвид подумал о маленьком мальчике, который ждал мать за дверью спальни.
— Нет.
— Как скажешь, — чирикнула Ирен и вернулась в спальню.
Следующие несколько недель Ирен была страшно занята. Она устроилась еще на одну работу, отнимающую массу времени, но с минимальной оплатой: помогала переизбранию Френсиса Кеннеди, в котором души не чаяла. Она много говорила о его социальных программах, которые полностью одобряла, о борьбе с богачами, стремлении реформировать систему судопроизводства. Дэвид полагал, что она влюблена в образ Кеннеди, очарована его магическим голосом. И не сомневался, что в местный избирательный штаб Кеннеди ее привели не политические убеждения, а влюбленность в кандидата.
Через три дня после переселения он заглянул в избирательный штаб Санта-Моники и увидел, что она работает на компьютере, положив Кэмбелла на пол рядом с собой. Мальчик лежал в спальном мешке с широко раскрытыми глазами.
— Я отвезу его домой и уложу в постель, — предложил Дэвид.
— Ему и тут хорошо, — ответила Ирен. — Я не хочу нагружать тебя новыми заботами.
Дэвид вытянул Кэмбелла из мешка. Полностью одетого, за исключением обуви. Взял мальчика за руку, почувствовал теплую, нежную кожу, и внезапно на него накатила волна счастья.
— Но сначала мы съедим пиццу и мороженое, хорошо? — спросил Дэвид Ирен.
Она не отрывалась от компьютера.
— Ты мне его избалуешь. Обычно ему хватает йогурта из холодильника. — Она коротко улыбнулась Дэвиду, поцеловала Кэмбелла.
— Подождать тебя? — спросил Дэвид.
— Зачем? — быстро ответила она и тут же добавила: — Я приду поздно.
И он ушел, ведя маленького мальчика за руку. На Монтана-авеню остановил машину у итальянского ресторанчика, где готовили вкусную пиццу. Наблюдал, как Кэмбелл с аппетитом ест пиццу и радостно улыбается.
В квартире отправил Кэмбелла в ванную, чтобы тот умылся и надел пижаму, потом уложил в кровать, а сам вернулся в гостиную и включил телевизор.
В эфире царствовала политика. Эксперты рассуждали о шансах кандидатов, интервью следовали одно за другим. Френсис Кеннеди не исчезал с экрана. И Дэвиду пришлось признать, что он покорял зрителей. Он грезил, что станет таким же героем, как Кеннеди. Он видел агентов Секретной службы, с каменными лицами толпящихся вокруг президента. Кеннеди… такой богатый… всеми любимый… оберегаемый со всех сторон. Дэвид часто представлял себя на месте Френсиса Кеннеди. Вот тогда бы Розмари бегала за ним, как собачонка. Он подумал о Хоке и Гибсоне Грэндже. Он приглашает их всех в Белый дом, они ловят каждое его слово, а Розмари, так та вообще видит только его, преданно смотрит на него, касается колена, рассказывает самое сокровенное.
Он подумал об Ирен и своих чувствах к ней. И вдруг понял, что ничего о ней не знает. При всей ее открытости она словно отгородилась от него глухой стеной. Он никогда не мог бы любить ее. Он подумал о Кэмбелле, которого назвали в честь писателя Джозефа Кэмбелла, известного пересказчика мифов, милого, доверчивого, с таким тонким, трагическим лицом.
Кэмбелл теперь всегда называл его «дядя Джет» и брал за руку. Дэвид не возражал. Он обожал эти маленькие проявления любви, которые дарил ему мальчик, но не Ирен. И в последние две недели эта связь с другим человеческим существом поддерживала его.
Когда он потерял работу на студии, его снова выручил Хок, «дядя» Хок. Вместе с извещением об увольнении Дэвид получил записку от Хока с просьбой заглянуть к нему. Дэвид взял с собой мальчика, решив, что тому будет интересно побывать на киностудии.
Хок с такой теплотой встретил его, что Дэвид Джетни почувствовал всесокрушающую любовь к этому, в общем-то чужому ему человеку. Одну из секретарш Хок тут же послал в буфет за мороженым для мальчика, усадил Кэмбелла на кофейный столик, дал ему миниатюрные модели для нового фильма, который он в тот момент продюсировал.
Кэмбелл был на седьмом небе от счастья, а Дэвид почувствовал укол ревности. Но потом понял, что Хок хочет занять ребенка, чтобы тот не мешал разговору. И пока Кэмбелл уплетал мороженое и хватался то за одну, то за другую модель, Хок сжал плечо Джетни.
— Мне очень жаль, что тебя уволили. Но они сокращают персонал, и в первую очередь под нож идут отделы, не занятые напрямую в производстве фильмов. Но ты не пропадай. Я обязательно найду тебе новую работу.
— Я не пропаду, — ответил Дэвид.
Хок пристально всмотрелся в него:
— Ты ужасно похудел, Дэвид. Может, тебе стоит на какое-то время вернуться домой? Чистый воздух Юты, здоровая мормонская жизнь. Это сын твоей подружки?
— Да. Мы живем вместе, она хочет сэкономить деньги, которые шли на аренду жилья, чтобы отправиться в Индию.
Хок нахмурился:
— Если ты будешь финансировать каждую калифорнийскую девушку, которая хочет отправиться в Индию, то скоро останешься без единого цента. И похоже, у них у всех есть дети.
Он сел за стол, достал из ящика большую чековую книжку, что-то в ней написал, вырвал листок, протянул Джетни:
— Это за все подарки на дни рождения и на выпускной вечер, которые я тебе не посылал. — И улыбнулся. Джетни посмотрел на чек. Изумился, увидев, что выписан он на пять тысяч долларов.
— Ну, что ты, Хок, я не могу брать у тебя такие деньги. — Он чувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Слезы благодарности, унижения и ненависти.
— Разумеется, можешь, — возразил Хок. — Послушай, я хочу, чтобы ты хорошо отдохнул и поразвлекся. Может, тебе стоит купить подружке билет до Индии, чтобы она развязала тебе руки? — Он вновь улыбнулся. — От этих подружек одна только головная боль. А вот мальчик у нее интересный. Если мне хватит духу заняться детским кино, я бы обязательно подобрал ему роль.
Джетни сунул чек в карман:
— Да, мальчик красивый.
— И не только. Посмотри, какое тонкое у него лицо, даже трагическое. Один взгляд на него, и тебе уже хочется плакать.
И вновь Джетни подумал о том, как умен этот Хок. «Тонкое, даже трагическое лицо» — точнее и не скажешь. Ирен была природной силой, как и господь бог, она и зачала будущую трагедию.
Хок обнял Джетни.
— Дэвид, не пропадай. Я серьезно. Не падай духом, ты молод, у тебя еще все впереди. — И протянул Кэмбеллу миниатюрную модель самолета будущего.
Мальчик прижал ее к груди, посмотрел на Дэвида.
— Дядя Джет, я могу оставить ее себе?
И Дэвид заметил улыбку на лице Хока.
— Передай привет Розмари, — попросил Дэвид Джетни. Фраза эта все время вертелась у него на языке.
Хок удивленно глянул на него.
— Обязательно передам. В январе мы приглашены на инаугурацию Кеннеди: я, Гибсон и Розмари. Тогда я ей и скажу.
И внезапно Дэвид Джетни почувствовал, как завертелся мир, вышвыривая его вон.
А теперь, лежа на диване, ожидая возвращения Ирен, глядя на занимающуюся за окном зарю, Джетни думал о Розмари Билар. Как она повернулась к нему в кровати, как слилась с его телом. Он помнил аромат ее духов, замедленность движений, возможно, обусловленную действием снотворного. Он помнил, как утром она стояла перед ним в костюме для бега, вновь гордая и недоступная, как прогнала его. Он помнил, как она предложила ему деньги, чаевые водителю лимузина, как он отказался их взять. Но почему он оскорбил ее, почему сказал, что ей лучше известно, сколько дают на чай, намекая на то, что, по его разумению, по утрам ее частенько отправляли домой тем же макаром.
Он засыпал и просыпался, засыпал и снова просыпался, прислушиваясь к Кэмбеллу, дожидаясь Ирен. Он думал о своих родителях, оставшихся в Юте. Он знал, что они забыли о нем, наслаждаясь друг другом, вывесив на веревку ангельские штаны, которые никогда не касались их кожи. Если бы он вернулся, им пришлось бы отвлечься друг от друга, выделить для сына клочок своей жизни.
Дэвид Джетни грезил о том, как вновь встретит Розмари Билар. Как скажет, что любит ее. Послушай, скажет он, представь себе, что у тебя рак. Я возьму эту болезнь себе. Послушай, скажет он, если с неба упадет большая звезда, я прикрою тебя своим телом. Если кто-то попытается тебя убить, я приму удар на себя, нож застрянет в сердце, пуля — в теле. Если у меня останется хоть одна капля из фонтана юности, которая позволяет сохранять вечную молодость, а ты начнешь стареть, я отдам тебе эту каплю, и ты навсегда останешься молодой.
Возможно, он понимал, что воспоминания о Розмари Билар подсвечены окружающим ее ореолом власти. Чтобы он молился богу, чтобы он милосердием своим превратил его в нечто большее, чем обыкновенный кусок глины. Он жаждал власти, богатства, красоты, чего угодно, лишь бы не остаться незамеченным для человечества, оставить в памяти след своего присутствия на земле. Он не хотел раствориться без остатка в океане себе подобных.
Чек Хока он показал Ирен. Чтобы произвести на нее впечатление, чтобы она поняла, что есть люди, которые высоко его ценят, раз делают ему такие дорогие подарки. Но произвести впечатление не удалось. Делиться с друзьями Ирен считала обычным делом. Она даже сказала, что Хок, человек далеко не бедный, мог бы расстаться и с большей суммой. Когда Дэвид предложил выдать ей две с половиной тысячи долларов, чтобы она немедленно отбыла в Индию, Ирен отказалась: