Почему?
Он снова во влажных недрах Эгроссимойона, внимает речам странного эгроси.
«У нас не может быть ни противника-антагониста Бога, ни креста как символа бесконечности»...
Рептильи глаза Хеэнароо вдруг сменяются взглядом других, уже человеческих, но тоже обманчиво вкрадчивых.
«На людей креста почти не действовала магия»...
И другой взгляд вспомнился – бешеный, звериный.
«Перед тем, как уйти, вы снимите – это!»
Участившийся ритм барабанов разом смолк, царь застыл с занесенным посохом. Народ, жадно внимавший каждому движению танца, затаил дыхание.
На ветвях Мирового Древа царь вдруг увидел глядящую на него мертвым взором удавленную женщину.
Иш-Таб!
- Вон! – кричит ей на пике транса халач-виник и падает наземь.
Когда настало время наносить на тело царя новые рисунки, которые он вынес из своих видений, он велел татуировщику изобразить в середине груди крест...
...Жрецы долго терпели, копили силы, много времени прошло, прежде чем они попытались еще раз. И тогда им это почти удалось. За это время ягуары Кукулькана, из которых он создал вполне работающую тайную полицию, раскрыли немало заговоров против царя. Заговорщики гибли в муках, но никто из них так и не выдал нового главного жреца – Ахав Кан Ача. А тот выжидал, склоняясь перед царем и прославляя все его решения, как глас божий.
И снова этот был яд, но на сей раз его нанесли на кокан перед очередным царским кровопусканием. Он совершал ритуал совместно со старшим сыном – Топильцином, они должны были проколоть себе языки.
Кромлех увидел на шипе темную, напоминающую смолу, каплю, и понял все. Но остановить обряд уже не мог – ждущий царской крови народ не примет отказа от жертвы. Ни при каких обстоятельствах.
Кромлех взглянул на стоящего перед ним сына – высокого, стройного, не по-здешнему белокожего, прекрасного, как одинокий кипарис – и тихо сказал ему по-русски (это был тайный язык, знать который было положено лишь царю и его наследнику):
- Меня отравили. Когда я упаду, хватай жрецов и говори с народом. Держи власть. Смерть мою скрой.
Топильцин был уже сложившимся государем. Он коротко кивнул, и лишь в его брошенном на отца взгляде затаилось страдание.
Не дрожащей рукой Кукулькан поднес шип к далеко высунутому языку.
«Я все сделал хорошо, - подумал он. – Мне пора. Топильцин доделает остальное».
Он резко воткнул кокан и не успел ощутить боли – мир померк.
На сей раз мудрый колдун не появился. Кукулькан пришел в себя через много дней, с трудом вырываясь из паутины тяжелых навязчивых видений. По всей видимости, его организм все-таки был необыкновенным, если так долго сопротивлялся и в конце концов переборол действие яда, который доложен был убить его на месте.
Он очнулся в маленькой комнате, скрытой в недрах его дворца с нарочито запутанными коридорами и множеством тайных помещений. Правил Топильцин. Он все сделал правильно: когда отец упал, приказал ягуарам схватить Ахав Кан Ача и двух его помощников и обратился к народу. Он провозгласил, что злые силы опять покусились на его отца, но тот победил их, уйдя к своим братьям-богам. Гипноз речи прирожденного вождя был настолько силен, что народ нисколько не усомнился в его словах.
Кукулькана скрыли в глубине дворца. Топильцин был убежден, что отец умрет, и принял власть. Он слишком давно ждал этого момента, но не прикончил царя – как, несомненно, в подобном случае сделал бы без всяких угрызений совести любой другой наследник престола из Мезоамерики. Да и откуда угодно, собственно говоря. Но Топильцин был воспитан, все-таки, на несколько иных, чем прочие царевичи текущей эпохи, принципах...
Вместе с братьями он жестоко подавил мятеж, а потом лично изрубил на куски отцовской железной секирой трупы жрецов-заговорщиков. Они были скормлены псам, которых, в свою очередь, принесли в жертву ушедшему к богам Кукулькану.
А Кромлех был жив. Он уже вставал со своего ложа, делая несколько шагов по каморке. Ручная ягуарунди Аська – его любимица, которой придворные оказывали не меньшие почести, чем ему самому – ходила за ним хвостом. Ему рассказали, что она сама нашла его во дворце и многие дни, когда он пребывал между жизнью и смертью, лежала у него в изголовье, тихо урча.
Когда Кукулькан окреп окончательно, Топильцин пришел к нему.
- Отец, ты не можешь возвратиться, - без предисловий сказал суровый сорокалетний мужчина – уже старик по здешним меркам. Но полный жизни, сил, идей и – честолюбия.
Кромлех только кивнул – сын был прав.
- Я уйду... – начал он. – Далеко. В Мексику, в Город богов.
Теперь кивнул Топильцин.
- Ты уйдешь один, - он не приказывал, лишь констатировал.
- Заберу только Аську, - слегка улыбнулся Кромлех, но сразу же вновь стал серьезным. – Уйду ночью, через тайный ход, никто не должен быть рядом.
- Отец, - после короткого молчания заговорил Топильцин.
Он говорил по-русски.
- Я знаю, что у тебя есть цель. Ты с самого рождения направлял к ней меня и братьев. И мы следовали за ней, хотя до сих пор никто из нас не знает, в чем она. Я и дальше буду делать то, что ты начал. Но, может быть, ты хоть сейчас объяснишь, чего ты всю жизнь добивался?
Теперь настал черед замолчать Кукулькану.
- Сын, я... я уже не знаю, - это прозвучало глухо и почти трагично.
Топильцин вздрогнул и пристально поглядел на отца.
- Ты знаешь, - продолжал Кромлех, собираюсь с мыслями, - что я не из этого мира...
- Да, - кивнул сын, - ты пришел из Шибальбы, где боги.
Кромлех покачал головой.
- Там нет богов. И я не бог, и ты тоже не бог.
Топильцин молчал.
- Я пришел сюда, уверенный в том, что делаю. Я сделал это. Все изменилось и уже не станет так, как было. Ты этого не поймешь, прости, я не в силах это объяснить, но поверь мне, что это так. И... у меня изначально не было другого пути, я должен был это сделать. А ты и твои потомки должны будете это продолжить. Такова воля богов, если хочешь. Такова моя воля. Но я – только инструмент неба. Понимаешь?
Кромлех замолчал: ему было, что сказать еще, но нельзя, чтобы сын понял, что его божественный отец усомнился в своем предназначении. Ибо он усомнился.
Топильцин задумчиво кивнул.
- Может, и не очень понимаю, но чувствую, что это верно. И сделаю так. Тем более, что это не противоречит моим планам... Впрочем, - он остро взглянул на отца, – ты ведь сам устроил, чтобы мои планы совпадали с твоими стремлениями?..
Кукулькан положил обе руки на плечи сыну, пристально посмотрев в его бездонные голубые глаза – словно в зеркало.
- Мне надо собираться, Топильцин.
Повернувшись к своему ложу, он достал из-под него пухлый кожаный кодекс, который приказал принести из тайника, как только очнулся, и кое-что дописал там.
- Я писал это всю свою жизнь здесь. Тут все для тебя, твоих братьев и ваших детей. Ваше право, следовать этому или нет, но вы знаете, что я никогда не требовал от вас худого.
Топильцин кивнул, забирая у отца кодекс с поучениями.
- Прощай отец.
- Прощай, цветок моего шипа. Береги империю.
Поздней ночью столицу покинул бедный торговец, сутулившийся, чтобы скрыть свой высокой рост. В руке его была клетка из ветвей с ручной ягуарунди.
Странствие бога-царя продолжалось.
***
Евгений Кромлех. Восточный Ацтлан, Чикомоцток, Канария (Фортунские острова). 6 августа 1980 года (12.18.7.2.13, и 7 Бен, и 16 Шуль)
- Попали сюда вы, - насмешливо ответил Дельгадо на вопрос Кромлеха. – А я вас нашел.
«Я сплю», - подумал Евгений, читая его слова в воздухе.
Это была констатация, а не предположение – Кромлех с детства имел опыт подобных сновидений. Правда, настолько яркими и правдоподобными они бывали нечасто. И сны эти всегда обозначали что-то важное в его реальной жизни. Поэтому Евгений отнесся к текущему видению со всей серьезностью.
Еще его утешило, что страстные чувства, испытанные им только что к почти незнакомой девчонке, явно были следствием сонного морока.
- Ну так и взял бы ее, раз уж оба спите, - заметил Дельгадо, словно тоже читал его мысли, как слова.
А почему бы ему в этом иллюзорном мире не быть телепатом…
- Человеческий облик нельзя терять и во сне, - наставительно произнес Евгений, садясь на соломе.
Как всегда в таком состоянии, это произошло совершенно без участия мышц, одной силой воли.
- Да неужели, - иронически хмыкнул Дельгадо и превратился в койота.
Произошло это без всяких оборотнических спецэффектов, вроде конвульсий – он просто вдруг стал койотом. А его зеленые глаза горели звериным огнем и когда он еще выглядел человеком.
Это был именно койот, которых Евгений видел немало в Русской Атлантиде во время войны, а не африканский волк, которого можно было ожидать увидеть здесь.
Что же…
- Здравствуй, маленький койот, - сказал Кромлех.
- Вновь приветствую вас, Кромлех-цин, - вежливо ответил койот. – Здоровы ли вы и ваша спутница?
Тон его был саркастичен и сильно отличался от слегка слащавой манеры волонтера российского консульства Антонио. Однако голос, без сомнения, был тот же.
- Что тебе надо? – Кромлех отбросил местную церемонную вежливость – в таких обстоятельствах она была нелепа. И нелепо было обращаться на «вы» к койоту.
Дельгадо, похоже, тоже не особенно цеплялся за условности.
- Тебя, Евгений Кромлех, - заявил он. – Нам нужен ты.
- Нам, это кому?
Койот сел и почесал задней лапой ухо.
- Трудно объяснить, - задумчиво сказал он. – Ну, например, обществу традиционно мыслящих граждан Ацтлана что ли… Мы называем себя «людьми знания», мачицтли на науа. Здесь, в Новом мире, мы зовемся брухо. Иногда нас именуют тольтеками, что не очень правильно…
- Я понял, - кивнул Кромлех. – Древняя магия атлантов.
- «Понять» и «знать» - не одно и то же. Так же, как «смотреть» и «видеть», - важно заметил койот.