щер под Юкатаном — гидросистеме, на которой возникла цивилизация майя.
Так что документ гласил, что он войдет куда-то через эти самые пещеры — «изнанку мира». Причем, в определенном месте, ибо фраза «рот колодца колдунов воды» обозначало город Чичен-Ица. Вероятнее всего, речь в документе шла о расположенном там Священном сеноте — неподалеку, кстати, от пирамиды бога Кукулькана...
Это знание окрасило предшествующие годы неким грозным ожиданием. Евгений ни на минуту не усомнился в том, что надо сделать именно так, как написано в кодексе. А как иначе? Конечно же, он сделает все, чтобы попасть на Юкатан, погрузиться в сенот и войти... Куда?
Болон Йокте обозначал Марс. Очевидно, это указание на какие-то астрологические обстоятельства — майя без них не могли жить, все свои действия сверяя с движением звезд и планет.
Иш-Таб, богиня самоубийства, сидящая на ветвях Древа жизни и препровождающая души самоубийц в Шибальбу?.. Майя почитали суицид доблестью, но это мало что давало для уяснения, к чему она там был упомянута.
А вот «великая перепонка перехода», она же почему-то вагина... Кромлех не был уверен, но каждый раз, когда он перечитывал эти слова, в нем вспыхивало воспоминание из юности: огненно пульсирующая багрово-оранжевая клякса, разлившаяся в центре совершенного мрака. И вспыхивающие в мозгу слова: «Ненго», «Двери», «Мембрана».
Эти слова все прошедшие годы звучали и в его странных снах, когда он раз за разом оказывался перед огненным входом в неведомое, рвался туда, но всякий раз просыпался в самый последний момент.
Он называл ЭТО Мембраной — за неимением лучшего названия. Когда попадет туда, станет видно, что это такое. А что он туда попадет, Кромлех не сомневался ни на минуту.
...Луну скрыли тучи, и сразу же на сельву рухнул мрак. Настало безмолвие — почему-то разом примолкли цикады и ночные птицы.
Кромлех пошевелил горящие в костре ветки пеналом от рукописи и — бросил его в костер. Старое дерево принялись лизать жадные язычки, оно затлело и вскоре стало огненной плотью костра.
Евгений задумчиво смотрел на оставшийся в его руках кодекс.
«Ягуарунди-женщина, ее зовут женский грот»...
Он знал, про кого это написано. И не хотел думать о смысле этой части рукописи.
Он познакомился с Илоной, когда кодекс уже был почти расшифрован, но долго не мог понять, что это именно она — Кошка Лона. Представить себе не мог, что его поздняя любовь станет ноющей раной, зияющей впадиной на его странном, невероятном, но для него неизбежном пути. А когда понял, было уже слишком поздно.
Кодекс гласил, что они расстанутся — остального он просто не понимал. Но то, что позвать ее с собой было невозможно, что она попросту не восприняла бы его откровения — по крайней мере сейчас, для него было очевидно. И он оторвал ее от себя. Сделать это оказалось трудно — гораздо труднее, чем он думал. Но он это сделал.
Коротким движением Кромлех решительно швырнул рукопись в умирающий костер. Огонь сразу охватил древнюю кожу. Она быстро скукожилась и растворилась в пламени — как вся прошлая жизнь Кромлеха.
— Рукописи не горят, говорите?.. — вполголоса произнес он.
Его вдруг настигла чугунная усталость. Решив отдохнуть минут пять, прежде чем идти к сеноту, он устало опустил затылок на баллоны акваланга. Однако тут в темноте зарослей хрустнула ветка. Потом еще. Кто-то шел к нему.
Евгений сразу сбросил сонливость и встревоженно поднял голову — ему совсем не улыбалось встретиться сейчас с браконьером или, что гораздо хуже, одним из смотрителей археологического комплекса. Впрочем, скорее всего, это был какой-то загулявший на День мертвых крестьянин, бредущий лесом с кладбища в родную деревню.
Однако это был не крестьянин, не браконьер и не смотритель. Из-за хаоса кустов, трав и деревьев, мрачно обступивших умирающий костер, вышел...
— Антонио?.. — удивленно воскликнул Евгений.
— Добрый вечер, дон Эухенио, — поклонился молодой человек.
Тони нравился Евгению Валентиновичу своей искренней преданностью науке и, что греха таить, нескрываемым восхищением, которое юноша проявлял по отношению к нему самому. Это было приятно. Куда менее приятны Кромлеху были страстные взгляды, которые, как он пару раз заметил, Тони бросал на Илону. «Ну что же, дело молодое», — решил пожилой ученый и просто забыл об этом, ибо в Илоне был абсолютно уверен. Тони был полезен в переговорах с местными и уже не раз решал разные закономерно возникающие в чужой стране проблемы.
Но сейчас Антонио был каким-то другим — более серьезным, даже зловещим. Или это мрачные джунгли и блики огня на его лице производили такое впечатление?..
«Стоп, а Антонио ли это?» — вспыхнула в Кромлехе мысль, когда он понял, что черты лица молодого человека словно бы расплываются, текут, превращаясь в нечто совсем иное.
Лицо пришельца больше не имело ничего общего с лицом мексиканского аспиранта. Перед Кромлехом стоял невысокий, слегка полноватый латинос неопределенного возраста, но явно далеко уже не юноша. Одет он был во что-то черное, имел копну роскошных кудрей в цвет костюма, из-под которых посверкивали живые глаза. На лице его имела место доброжелательная улыбка, открывающая вульгарные золотые коронки на передних зубах.
Пришелец явно ожидал, когда Кромлех соберется с мыслями. А тот ощущал дрожь в теле и мерзкий кислый привкус во рту.
«Боюсь, что ли? — удивленно спросил себя Евгений. — Зачем?.. Что меня еще может здесь напугать?»
Страх ушел мгновенно, и Кромлех четко и без дрожи в голосе сказал незнакомцу:
— Я вас знаю. Вы были на всех моих выступлениях в Мексике.
Он действительно запомнил этого малозаметного человека — Бог весть почему. Может, потому, что тот всегда сидел в заднем ряду и молча слушал выступление с такой же, как сейчас, несколько отстраненной влажной улыбкой. Кромлех, привыкший к секретной свистопляске вокруг себя, подозревал, что это то ли представитель местных органов, то ли агент ЦРУ или еще какой подобной конторы. Однако странный слушатель ни разу не подошел к нему, чтобы завести разговор.
Незнакомец вновь слегка поклонился в знак согласия.
«Не хватало еще сейчас с сексотом разбираться», — с тревожной досадой подумал Евгений.
— Кто вы? — спросил он довольно жестко.
— Меня зовут Карлос. Карлос Кастанеда, — ответил господин.
Слова, выходившие из его большого рта, были довольно благозвучны, но тон казался несколько слащавым.
Илона Линькова-Дельгадо. Россия. Москва. 31 декабря 2029 года
Новый год Илона Максимовна встречала в одиночестве. Трагедией для нее это не являлось ни в малейшей мере. Она даже ощутила некоторое облегчение, осознав, что в ночь с 31-го на 1-е останется в своей квартире одна.
После нападения жизнь ее спокойнее не стала. Она, конечно, заявила о нем в полицию, хотя тут же поняла, что «расследовать» преступление там будут чисто формально. В общем-то, ничего другого она и не ждала — было ясно, что жуть вокруг нее курируется спецслужбами, и полицейские, скорее всего, лезть в это не станут.
Однако с того страшного вечера ничего экстраординарного больше не происходило. Илона ездила в институт, по делам и по магазинам, не замечая слежки. Не было странных звонков, подозрительных писем — вообще ничего. Можно было подумать, что после того кризиса темные силы оставили ее в покое.
Правда, сама она так не думала.
Иногда ей даже хотелось, чтобы это обманчивое спокойствие взорвалось — ожидание неведомой беды было невыносимым. И в Москве у нее не было абсолютно никого, кому она могла бы рассказать о том, что с ней происходит. Она перебирала имена и лица знакомых, иные из которых считались ее друзьями, и отбрасывала — каждый мог оказаться врагом, каждый...
Возможно, так начиналась паранойя.
Если бы был жив Тони!..
Вероятно, почувствовав такое ее настроение, многие из тех, с кем она общалась, сами стали от нее отдаляться. Илону это не волновало.
Именно поэтому сейчас она сидела в одиночестве. Конечно же, ее приглашали на ночь в разные веселые места, но она отказалась от всего. Это было нечто вроде агорафобии — ей было страшно среди толпы, в которой каждый мог иметь по отношению к ней недобрые намерения.
Потому же не полетела она и в Мехико, куда ее звали тамошние коллеги и друзья Антонио. Перспектива двухнедельного разгульного карнавала приводила ее в ужас. А главное, она просто боялась попасть на землю, по которой шел в последние свои минуты Евгений... Поездка ведь обязательно включит в себя посещение Чичен-Ицы. Увидеть проклятый сенот — это приводило ее в ужас. Так же, как стоявший теперь рядом с ним памятник Жене. Он был изваян по своему самому известному фото с кошкой на руках, но половина его лица, согласно древним местным художественном традициям, представляла из себя голый череп. Выглядело это жутко. Нет, только не туда!
Илона Максимовна с тоской поглядела на гору покупок, которую надо было разобрать, на зачем-то купленную маленькую елочку. С детства усвоенные обычаи сидели крепко, хотя, казалось бы, какая уж тут елка...
Со вздохом встав, она налила воды в кувшин, поставила елочку, достала тоже сегодня купленные игрушки, гирлянду, и стала украшать деревце. Невинное детское занятие несколько упокоило ее и к тому времени, как елка преобразилась, замигав разноцветными огоньками, Илона была в уже почти умиротворенном настроении.
Настроив экран компьютера таким образом, чтобы он всегда был перед ее глазами, куда бы она не повернулась, она включила режим телевизора и предалась еще одной традиции, в сто пятидесятый раз хихикая над любовными приключениями Жени Лукашина.
«А ведь сволочь он изрядная, этот добрый доктор», — мелькнула у нее мысль, каждый раз посещавшая ее при просмотре этого фильма. И тут же, как всегда, забылась.
На экране появилась заставка: «Новогоднее обращение господина председателя Государственного совета Российской Империи». На фоне кремлевских башен с двуглавыми орлами возник вечно молодой регент.