На Евгения вдруг накатила обжигающая волна гнева.
— Иш-Таб... — с ненавистью прошипел он.
Однако зверь совсем по-человечески покачал головой.
— Мы не исповедуем примитивные культы, Кромлех-цин. Убившие твою жену, действовали помимо нас, без нашего ведома, и мы в их действиях никоим образом не участвуем.
— Кто они?
— Группа мистиков-националистов, некоторые служат в департаменте ягуаров. Что-то вроде неформального ордена.
— То есть, их опекает контрразведка Великого Ацтлана?
— Она их использует. В большей степени — сиуакоатль, который, как вам, наверное, известно, контролирует ягуаров. Но тобой интересуются и орлы — разведка, они за тобой тоже следили. Что от тебя нужно уэй-тлатоани — могу только догадываться.
— А вы... видящие тут причем? Вы тоже работаете на Великий Ацтлан?
Чем больше он спросит, тем больше будет знать. А это ему сейчас очень нужно.
— Нет, нет, — выражение сарказма странно смотрелось на звериной морде. — Великая заокеанская прародина, конечно, наш ближайший союзник, но ее тайные операции в нашей стране нами не очень приветствуются. Наше правительство предпочитает закрывать на них глаза, но участвовать в них не станет ни в коем случае. Мы тут, знаете ли, в значительной степени зависим от Европы... Так что люди из-за моря сломали нам всю игру в отношении тебя. Потому я и здесь сейчас. Поверь, для того, чтобы войти в твои сновидения, мне пришлось постараться, и это вообще не очень приятная процедура.
— Так зачем я вам?
Койот попытался изобразить на морде любезную улыбку. Смотрелось это жутковато.
— Ты — сильный видящий. В потенции, конечно. Думаю, и сам об этом догадываешься. Нам очень бы хотелось заполучить тебя в наш весьма элитарный круг.
— Ты мог бы сказать мне это обычным образом, — ответил Кромлех.
Он ни на йоту не верил Дельгадо.
— На пути силы «обычного образа» не существует, — веско заметил койот. — Мы — охотники, мы всегда охотимся. И при передаче линии знания тоже. Особенно при этом. Будущего ученика следует выследить, завлечь и схватить. Так работает магия.
— Как-то не очень впечатляюще у вас выходит, — хмыкнул Евгений.
— Уж как получается, — огрызнулся койот и превратился в фенека.
Милейший миниатюрный ушастый лис умильно смотрел на Кромлеха.
— А может быть, мне одиноко, — его негромкой мелодичный лай напоминал пение, но складывался в понятные слова. — И я уверен, что одиноко и тебе, Евгений Кромлех. И от этого тебе грустно. А сейчас стало много, много грустнее.
Привыкший анализировать себя Евгений не мог с этим не согласиться. Хотя эта отсылка к мудрой и грустной книге великого бургундца, погибшего в воздушном бою, его покоробила. Но он лишь пожал плечами.
— Если тебе грустно, я тебя приручу, — продолжал свои литературные аллюзии лис, крутясь вокруг человека.
— Зачем тебе это? — спросил Евгений.
— Потому что познать возможно только те вещи, которые приручаешь, — лис прямо смотрел на него блестящими глазками.
— Зачем тебе меня знать? — настаивал Кромлех.
Игра начинала ему надоедать.
— У нас в этом деле взаимный интерес.
Лис вновь обернулся человеком по имени Антонио — столь же внезапно и естественно, Кромлех даже не сразу отметил перемену. И то, что Дельгадо вновь обращается к нему на «вы», он тоже не заметил.
— Вы, Евгений Валентинович, несомненно, чувствуете, что ваша жизнь не полна и в значительной степени лишена смысла, — заговорил ацтланец с красноречием опытного проповедника. — А мы в силах дать вам этот смысл. Вы можете обрести весьма значительное... почти божественное могущество.
— То есть, в вашем лице я имею дело с богами? — иронически спросил Кромлех.
В глубине души его несколько задели слова Антонио. Да, ощущение бессмысленности существования не раз неожиданно сваливалось не него, подобно горной лавине. Тогда он становился мрачен и нелюдим, тогда в его жизни появлялось много пустых и полных бутылок... Ника ненавидела это его состояние, но ей хватало такта и мудрости оставлять его в такие дни в покое. Через какое-то время он сам приходил в себя.
Ника!..
— Полноте, Евгений Валентинович, — хохотнул Дельгадо. — Да нет никаких богов. И Бога тоже...
— А что есть?
— Тональ и нагваль.
Кромлех знал эти термины из области атлантического шаманизма.
— Нет, нет, — запротестовал Дельгадо. — Я говорю сейчас не об известных вам значениях этих слов: индивидуальная жизненная сила человека и его двойник-животное. Эти объяснения для профанов.
— Я знаю, что эти термины многозначны, — кивнул Кромлех. — Но что под ними подразумеваете вы?
— То, что есть... Тональ — остров, нагваль — океан.
— То есть?
— Представьте, что вы живете один на острове. Там есть пальмы с кокосами, белый песок, по которому ползают черные крабы, есть источник воды, ваша построенная собственными руками хижина, лес, где живут всякие зверушки и птицы...В общем, ваш мир, знакомый, привычный и приспособленный для жизни. Это и есть ваш тональ. Он также включает в себя и вас самих — ваше тело, разум, сознание и то, что вы называете душой. Все это вы можете осмыслить и описать словами.
Но вокруг острова — океан, и он для вас совершенно непостижим. Вы не знаете, где его начало и конец, и есть ли они вообще. Вы, конечно, можете сказать: «Океан огромный и мокрый», но это описание не океана, а вашего ощущения от него. Может быть, на самом деле он крохотный и сухой — на острове, в своем тонале, вы этого знать не можете.
Но в один прекрасный день океан — Неведомое — может вздыбиться, подняться и поглотить ваш остров. Тогда он — то есть, вы сами — перестанет существовать. А океан останется — столь же непостижимый, как и тогда, когда вы еще сидели на своем острове.
Так вот, океан — это нагваль. Тональ и нагваль — не противопоставление и не дихотомия. Это два состояния мира, принципиально различные и несопоставимые. Вы понимаете?
Дельгадо имел вид умудренного профессора перед идиотом-первокурсником.
Кромлех кивнул:
— Мне кажется, да. Но над островом в океане есть еще небо... Оно как-то входит в ваши построения?
— Не придирайтесь к метафорам, — досадливо отмел Дельгадо, — они всегда не точны. А что до понимания, то это непознаваемо в принципе. Я показал вам образ острова и образ океана, но каждый из них ложен. Пока можете считать, что тональ — это порядок, то, что можно описать словом. А нагваль — хаос, нечто неописуемое. А еще — у каждого человека есть тональ и нагваль, но не каждый способен вместить в себя это и принять. Вы способны.
Евгений пожал плечами.
— Кажется, вы только что говорили о непознаваемости...
— Знание о чем-то и познание этого чего-то — суть вещи разные, — вновь изрек давешний афоризм Дельгадо. — Однако все еще сложнее. Тональ и нагваль есть у всего — не только у человека. У животных, камней, воды, воздуха, чувств. И у всего мира. Все, что мы видим и познаем — это остров, маленький клочок земли в океане. Все остальное — непостижимый нагваль. Однако есть люди... или, скажем, разумные существа, которые способны преодолеть пропасть между миром-тоналем и миром-нагвалем.
— Видящие? — спросил Евгений.
Это его заинтересовало.
— Своеобразные видящие, — после едва заметной паузы ответил Дельгадо. — Таких очень мало. Они могут пройти сквозь нагваль, раствориться в нем, но вновь обрести бытие и создать иной тональ, иную реальность. Мы называем таких людей Прохожие. Ну как бы вам это объяснить... Вот вы изучали атлантическую этнографию и знаете, что нагваль — это якобы зооморфный дух-покровитель колдуна. Для профанов сойдет — описать нагваль можно и так. Какая разница — он же неописуем в принципе... Однако по отношению к непостижимому нагвалю мы все профаны, поскольку нам необходимы формы, чтобы их осмыслять. Даже могучие маги, которые могут входить в нагваль и которые отвергают саму идею осмысления — они все равно осмысляют свой опыт. И некоторые, например, превращаются в какое-то животное и говорят профанам, что это их нагваль. И профаны говорят: «О, это очень сильное колдунство»... А вот Прохожие сами строят мир по собственному усмотрению — хотя, возможно, не осознают этого. Они все равно в тонале, но в другом, возникшим по их воле. Профаны всего этого не видят — для них же в мире ничего не изменилось. И они понятия не имеют, что вот это и есть настоящая великая магия. Понимаете?
— Кажется, да... — задумчиво произнес Кромлех. — «Бог есть Бог, а мир есть дьявол...»
Дельгадо вопросительно посмотрел на него.
— Это из старого романа одного франко-ацтланца, «Три воина-ягуара», — объяснил Кромлех. — Слова одного его героя, тайного христианина. Хороший роман, правда, не совсем о том, о чем ты говорил.
— И что это значит? — спросил маг.
— Бог — просто Бог, потому что непостижим, — проговорил Евгений. — Но Он еще и благ. А мир постижим, но он — дьявол. То есть, не-Бог. То есть, не-благо.
— Нет-нет, — запротестовал Дельгадо, — я совсем не про это. «Плохое» и «хорошее» — ложь, Бог — ложь. Тональ, по большому счету — тоже ложь. Правда — нагваль.
— Однако и правда — это тоже ложь?.. — остро посмотрел на него Евгений.
Антонио не ответил и молчал несколько секунд. Потом яростно посмотрел Евгению в глаза.
— Ты — Прохожий, Кромлех, — негромко сказал он.
В голове Евгения вдруг раздался призрачный крик, и ему показалось, что он его уже когда-то слышал:
— Ненго! Мембрана!
Это было наваждение в сонном наваждении, и оно сразу же исчезло, да так, что полностью выветрилось из памяти Евгения. Зато он вдруг понял, что Дельгадо в кои веки говорит правду. Он, Кромлех, действительно, Прохожий. Что бы это ни значило.
— Ты хочешь сказать, — медленно спросил он, — что мир, в котором мы сейчас... наш мир... он изменен... Прохожим?..
Дельгадо пожал плечами.
— Откуда мне знать. Я же не Прохожий, а просто видящий...
— А... Прохожий сам изменяется в созданном им мире? Или остается тем, кем был?