Когда болезнь давно ушла, а Федор был уже не мальчик, многое услышал и прочитал, и сделался священником, он понял, что, как и его отец, имеет способность «запрещать бесам». Способность эта была опасной, в Церкви про нее говорить не любили, уж тем более рекламировать. Но слухи о том, что батюшка отчитывает бесноватых, распространялись, и несчастные к отцу Федору шли постоянно. В монастыре таких уже узнавали и сразу отправляли к нему.
И когда он увидел лицо ворвавшейся в монастырь немолодой женщины, сразу понял, что ему предстоит работа — тяжелая и опасная. Он не удивился — уже несколько дней ощущал, как вокруг собирается какая-то тьма, словно набрякшая грозой туча. Сегодня же это давящее ощущение вовсе стало невыносимым.
Скоро грянет.
— Я отец Федор Копенкин, — сказал он, провел женщину в полутемный притвор, усадил на лавку, сел рядом и стал слушать.
Но чем больше рассказывала пожилая ученая дама с нехристианским именем Илона, тем больше отец Федор понимал, что пришло испытание не только для нее, но и для него. Может быть, главное в его жизни. Ярко представилось ему одно из самых ярких его видений во время шаманской болезни — он о нем прочно забыл, а теперь вот вспомнил.
Это опять был прадед Федор — он стоял перед ним, словно ледяная статуя, даже длинные волосы его застыли. Подвижными были лишь глаза, а вот губы совсем не двигались, хоть Федя явственно слышал, что прадед ему говорит.
Мальчик тогда мало что понял — что-то про лютых сильных шаманов из чужих краев, хождениях между мирами, о которых живые люди, даже шаманы, понятия не имеют, злых богах, которые не боги, какой-то страшной, пожирающей души хищной птице, которая и не птица вовсе. И о русском мальчике по имени Евгений, которого обязательно надо спасти. Потому что он застрял между этими самыми опасными мирами.
С тех пор, как сказано, отец Федор и читал много, и с людьми беседовал, в том числе и с язычниками — старыми и новыми. Слышал названия «нагваль», «видящие», «Орел». А уж про нечистых духов ему и читать не надо — они, можно сказать, были его семейным делом, прости, Господи.
И рассказ Илоны, которую со всей очевидностью духи эти преследовали, как-то логично связал в его сознании все эти обрывки в целостную картину. Которая отцу Федору очень не нравилась, но что поделать — жизнь такая...
— Понятно, — вздохнул он, когда женщина замолчала, беспомощно глядя на него испуганными глазами. — Вляпалась ты, матушка...
— Во что?! — с истерической интонацией спросила Илона.
— В то самое, — ответил священник. — В колдовство. Беснование всякое.
— А вы-то откуда знаете? — несмотря на страх, в ее голосе слышался скепсис.
Ну конечно — образованная, антрополог, итить, во многом знании много печали...
— Потому что знаю бесов. И предки мои знали — они шаманами были. А прадед мой с твоим Женей знаком был.
Взгляд Илоны Максимовны стал удивленным, однако недоверие из него не исчезло. Да, Евгений кое-что рассказал ей о своей давней встрече в эвенкийской глуши. Но мало ли откуда этот поп мог о том услышать — тем более, сам, кажется, из тех краев.
— Простите, батюшка, — спросила она, — а как эта... э-э-э... чертовщина сочетается с вашим саном?
Точно, образованная. Придется срезать...
— Матушка, есть хороший анекдот про шамана и антрополога, знаете?
Илона помотала головой.
— Я его в Духовной академии слышал. Странно, что в вашем университете его не рассказывали. Сидят в чуме, в тундре шаман и этнограф из Парижа. Ученый думает: «Неужели этот сибирский дикарь полагает, что в мире духов есть такая же Нижняя Тунгуска, такая же тундра и такие же олени?» А шаман думает: «Как же мне объяснить этому парижскому дикарю, что топос сакральный и профанный различаются субстанциально, а не экзистенциально?.. Ладно, упростим: скажу ему, что в мире духов есть такая же Нижняя Тунгуска, тундра и такие же олени».
Илона рассмеялась — немного нервно, видно было, что анекдот ее слегка оконфузил. Дремучий поп неожиданно оказался не таким уж дремучим.
А отец Федор продолжал:
— Вы правы, конечно, все это не очень-то сочетается с церковным учением и практикой, и иные архиереи на это подозрительно смотрят — как ни крути, бесовщина это. Но ведь отец мой и дед в болоте этом языческом выросли — не говоря уж о прадеде и прочих предках. Дело в том, что северный человек зависит от природы настолько сильно, что не может ее не одухотворять. Если тебя, к примеру, кормит речка, ты не можешь не поверить, что она живая. В целом этот мир гармоничен, постоянен и стабилен: лето сменяется зимой, речка дает воду и рыбу, олени кушают ягель, человек же кушает рыбу и оленей. И, конечно, всем этим ведают тысячи и тысячи духов. Тут бы нам, христианам, возмутиться: «Язычество!» Однако нам должно понять: этим людям огонь, лес и речка вообще-то жизнь дают. А всякая жизнь — от Бога.
— И духи от Бога? — остро взглянула на него Илона.
Почувствовав себя в знакомой теме, она отодвинула гнетущий страх на край сознания.
— Да, — кивнул отец Федор, — христиане же тоже верят в духов — то есть в ангелов. Мы даже общаться с ними пытаемся — молитвой, свечами перед иконами и так далее. Но ведь мы, на самом деле, не «Силам Небесным свечку ставим». И мои соплеменники должны понять, что, когда бросают еду в Тунгуску, они не «речку кормят». Разница между Ангелом-хранителем и духом, живущим в речке, в принципе, невелика — оба созданы одним Богом и одного Бога хвалят. Так что христианству с самобытными культурами конкурировать не надо. Напротив, хорошо бы их еще зафиксировать и сохранить — но вывести на иной уровень.
— Куда же? — поинтересовалась Илона.
— Туда, где Конечная Причина бытия, — ответил священник.
— Я не понимаю, — призналась женщина.
— К Богу, — пояснил отец Федор. — Дело в том, что «гармоничный» мир традиционного человека на самом деле не гармоничен и не стабилен. Где-то выловили всю рыбу, где-то газовые скважины пробурили, воду отравили, где-то еще беда какая... Ничто уже не возвращается на круги своя, «райский» мир заперт. И христианство честно говорит: в первозданный мир мы больше не вернемся. Но вот к Богу — пожалуйста, Он ведь специально для этого человеком стал. Так что, Господь с ним, с язычеством, просто надо сделать основой мировоззрения традиционного человека христианство. Поэтому Иннокентий, святитель Сибири и Америки, и не беспокоился по поводу двоеверия своих новообращенных. Он ведь знал, что они Христа ради душу свою наизнанку вывернули... Как мой дед. Как мой прадед...
— То есть, вы хотите сказать, что все... духи — это все ангелы что ли? — по-прежнему скептически спросила Илона.
— Отнюдь не все — многие бесы. То есть, ангелы, конечно, но от Бога оторвавшиеся еще в начале времен.
— А... Таш? — севшим голосом спросила Илона.
Ей было очень страшно произносить это имя.
— Да, это демон сильный, — помрачнел священник. — Я с таким еще и дела-то никогда не имел. Трудно, очень трудно... Однако Бог сильнее.
На лице женщины явственно читалось, что она не очень-то этому верит. Батюшка не удивился.
— Я понимаю, — кивнул он, — вы с ней столкнулись, ужаснулись и думаете, что ничего сильнее в мире нет. Но, поверьте, их власть ограничена. Во всяком случае, тут, в храме Божием, вы точно в безопасности — сюда ей хода нет.
— Что же мне теперь, всю жизнь тут сидеть? — враждебно бросила Илона.
— Это уж вам решать. Вы ведь сами сюда пришли. Это и есть свобода воли.
Женщина промолчала.
— Вы вот что, — вновь заговорил священник. — Посидите пока здесь, подумайте. Скоро литургия начнется. Вы ведь крещены?.. Да, вижу, что крещены. Имя какое в крещение получили?
— Елена, — в голосе Илоны словно бы проскользнуло удивление, что, оказывается, у нее есть другое имя, а она об этом и не помнила.
— Ну вот, — закончил священник. — Если исповедаться надумаете, зайдите в правый придел в начале литургии, я там буду.
Илона посмотрела на него с недоумением.
— А разве то, что я сейчас вам рассказала, это не исповедь?
— Нет, — покачал головой священник. — На исповеди вы признаетесь Богу в том, в чем перед Ним провинились. А сейчас вы просто просили меня — такого же человека, как вы, о помощи. Но мне будет трудно ее вам оказать, если вы не покаетесь в грехах. Ну, просто... вот так это работает, и все тут. И еще — если пойдете на службу, наденьте, пожалуйста, это.
Он сунул что-то ей руку и ушел.
Илона посмотрела на ладонь. Там был маленький серебряный крестик на простом шнурке.
*Отец (Эвенк.)
Евгений Кромлех. Великий Ацтлан, Теночтитлан. 11 августа 1980 года (12.18.7.2.18, и12 Эцнаб, и1 Йакшин)
Кромлех не знал, сколько времени он провел в этом месте — абсолютно темной пустой клетушке с обитыми мягким материалом полом и потолком. Много часов... Вряд ли дней — голоден не был, хотя его в последний раз кормили еще в самолете над Атлантикой.
В Чикомоцтоке он со своими пленителями спустился с пирамиды, и его, по всей видимости, вырубили уколом наркотика в шею. Очнулся он уже в небольшом самолете — сидел, прикованный к креслу, в его задней части. Спереди сидело несколько ацтланцев.
Очевидно, самолет летел в Мешику — Ленмэна же сказала, что он пленник самого императора. Вообще-то, работа могиканки из Ирокезии на уэй-тлатоани была чем-то новым и странным. Но чего только в этом мире не бывает... У Кромлеха сейчас имелись другие, более насущные, предметы для размышления.
Происходящее представлялась каким-то абсурдом, словно он попал в мир одного из романов Хармса. За каким таким лешим Ацтлан организовал всю эту операцию, грандиозность которой открылась лишь сейчас?.. Это ведь была не просто вышедшая из-под контроля провокация против неугодного иностранного писателя. Страшно представить степень давления, которому Теночтитлан подверг Беладвалид, чтобы очень осторожное после поражения правительство Восточного Ацтлана позволило бы союзнику так безобразничать на своей территории.