Как обычно и бывало, в минуты сильнейших душевных потрясений Максимов не ударился в панику, а без промедления начал действовать. Сразу обратился в полицию: так, мол, и так, при невыясненных обстоятельствах пропала жена. Полицейские попались тупые, не знали по-французски. Покуда искали переводчика, покуда выспрашивали, что да как, прошло часа полтора.
С небольшим отрядом в четыре человека прибыли на место происшествия. Максимов насилу вдолбил им, что надо бы опросить жильцов близлежащих домов, чьи окна выходят на набережную. Кто-то наверняка что-то да видел. Тех, кто проходил в то время по улице, уже не допросить – ищи ветра в поле. Каких-либо следов, могущих пособить расследованию, тоже не отыскалось. Максимов вспомнил о торговце платьями. Его лавка располагалась вблизи от рокового угла, за которым Максимов увидел сутулого бородача, чтоб ему сдохнуть. Было ясно как день, что этот сутулый был послан, чтобы отвлечь от Аниты ее спутника. Злодеи желали, чтобы она осталась одна, а далее… Далее все покрывал туман неизвестности. И не было ни единого просвета. Ни единого предположения относительно того, кто и что измыслил против маленькой русской испанки.
Где она теперь и что с нею? Максимов скрежетал зубами, представляя себе сцены одна другой гнуснее. Полицейским его терзания были безразличны, служивые выполняли свою работу, а поделиться горем было больше не с кем.
Трое стражей порядка отправились по квартирам опрашивать свидетелей, а еще один вместе с Максимовым вошел в одежную лавку. Звякнул бубенчик, прикрепленный над дверью, но к посетителям никто не вышел. Максимов насупил брови, он был уже сыт по горло загадками и неожиданностями.
Полицейский что-то прокрякал по-немецки и обвел рукою внутреннее пространство лавки. Здесь все было как в тот раз, когда Максимов заходил сюда с Анитой. Манекены – обнаженные и с натянутыми на них платьями. Зеркала на стенах, гравюры с изображениями жеманниц в экстравагантных нарядах. Максимов заглянул в заваленную пестрым тряпьем подсобку – там тоже не было никого. Переглянулся с полицейским, тот кивнул на выход. Уже повернувшись к двери, Максимов боковым зрением углядел закуток, в котором Анита примеряла свою обновку. Подошел, отдернул шторку и увидел лавочника. Тот сидел на стульчике в углу, привалившись к стене, был обмякшим и недвижным.
– Заснул, что ли? Эй, уважаемый!
Максимов коснулся плеча лавочника и мгновенно отдернул руку, потому что от этого легкого прикосновения тело торговца накренилось вбок, а голова с напомаженными, пропахшими одеколоном волосами свалилась с шеи, повиснув на тонкой полоске кожи.
Максимов не раз бывал в переделках, воевал на Кавказе с горцами, видел всевозможные зверства, но сейчас его передернуло. Голова молодого человека была отрублена с одного взмаха чем-то дьявольски острым – саблей? тесаком? палашом? Убийца, безусловно, был в своем деле докой, к тому же обладал незаурядной физической силой, позволившей ему перерубить позвоночник, как тростинку. Из чудовищной раны вытекло много крови, но Максимов и его сопровождающий не сразу заметили ее, так как бархатная куртка, топорщившаяся на трупе, была того же багрового цвета.
Лоскут кожи под тяжестью головы лопнул, нелепый шар в лоснящихся завитках волос с костяным стуком упал на пол и покатился к ногам Максимова. Не докатившись вершка два, остановился. Вверх смотрело восковое лицо с распахнутыми глазами, полными ужаса.
Бледный полицейский, заикаясь, залопотал, принялся жестикулировать. Кажется, талдычил насчет того, что ему надо осмотреть все вокруг, составить описание. Максимов вышел на улицу, сделал несколько судорожных вдохов и выдохов. Картинка складывалась препоганая. Признаков грабежа в лавке нет, стало быть, череп напомаженному снесли по другой причине. По всей вероятности, этот хлюст что-то знал. Что-то такое, чего полиции знать не следовало. А это значило, что в городе орудует банда не ведающих жалости маньяков, готовых уничтожать любого, кто представляет для них угрозу. И в их сатанинские игры почему-то оказалась вовлечена Анита. Едва ли она сама могла бы объяснить причины, и уж тем паче не знал их Максимов. Он догадывался лишь о том, что бородач, чуть не сбивший ее, возник неспроста и «королевское» платье им всучили не случайно… Иначе не валялась бы сейчас на полу голова незадачливого лавочника.
Минуту! А как насчет того, что все акты драмы разыгрались фактически в одном и том же месте – близ Гроссмюнстера? Здесь ошивался бородач, здесь находится лавка с безголовым мертвяком, и здесь же исчезла Анита… Максимов потер лоб. Припомнились утренние тирады герра Мейера: «Все меркнет в сравнении с Гроссмюнстером!.. Вы обязаны его увидеть!» Не с его ли подсказки они оказались в этом треклятом месте? А что, если квартирный хозяин тоже в сговоре с душегубами?
Максимову вдруг показалось, что лицо злодейского кучера, виденное доли секунды, походит на лицо герра Мейера. Вон и плечи такие же сутулые… Борода? Ее можно приклеить, а заодно нацепить и парик с длинными патлами.
Версия была шаткая, Максимов не стал делиться ею с полицией, решил проверить сам. Бешенство Рейхенбахским водопадом клокотало в нем. Проследовал прямо в каморку герра Мейера, который, в отличие от своих постояльцев, обитал отнюдь не в фешенебельной комнате, сгреб его без лишних экивоков за грудки, хорошенько встряхнул. Прорычал, аки лев в африканских джунглях:
– Где моя жена? Куда ты ее дел?
Хитроватые глазки Магнуса Мейера превратились в глазищи, полезли из орбит. Он жалобно заблеял:
– Ваша жена? Господин… откуда я могу знать? Вы ушли с ней вместе… утром… я сам видел!
– Дураком прикидываешься? – Максимов приподнял тушку цюрихского бюргера над полом. – Кто тебе приказал заманить нас к Гроссмюнстеру? Отвечай, скотина!
Бюргер мелко трясся и полузадушенно сипел:
– Господин ошибается… я ничего не знаю! Мне никто не приказывал!..
– Gut, – произнес Максимов, наверное, даже без акцента и поставил герра Мейера обратно на пол. Перестал рычать, подпустил в голос ледяного холода, который иногда навевает на людей куда больше жути, нежели крик: – Тогда вами займется полиция.
Герр Мейер не испугался. Оттянул пальцем воротник, поворочал шеей, перевел сбитое дыхание.
– Господин может жаловаться кому угодно. Я ни в чем не виноват. Меня в Цюрихе все знают, я на хорошем счету…
Что на это ответить? Максимов пришел в замешательство, умолк. Владелец меблированных комнат глядел на него такой невинной овечкой (даже притом, что нисколько не походил на овцу – скорее на упитанного теленка), что трудно было подозревать его в пособничестве убийцам. Но тогда придется признать, что единственная гипотеза, за которую можно было ухватиться, рассыпалась как песочный замок.
– Черт! Черт! – дал Максимов выход негодованию и шандарахнул кулаком по столу, на котором стояла большая глиняная кружка.
Из кружки выплеснулась изрядная порция темного пива, бурым озерцом растеклась по столешнице.
Отворилась дверь, на пороге стоял один из давешних полицейских. Он предложил Максимову проследовать за ним – появились новые сведения, которые, судя по хмурой роже блюстителя порядка, не относились к разряду обнадеживающих.
– Ваша супруга и правда пропала? – сочувственно спросил герр Мейер, когда Максимов выходил из каморки. – Мне очень жаль… Такая хорошая госпожа… Очень жаль…
В полиции Максимову сообщили, что опрос жильцов, чьи окна выходят на набережную Лиммата в непосредственной близости от кафедрального собора, дает возможность с большой долей уверенности предположить, что Анита была похищена. Свидетели попались сплошь немногословные, ссылались на забывчивость и отсутствие наблюдательности, посему выудить из них удалось немногое.
Смуглая, дивно одетая барышня одиноко прогуливалась по улице. К ней подлетела карета с наглухо закрытыми оконцами, из кареты выскочили трое в длинных, доходивших почти до колен рубахах и широченных штанах, которые можно было принять за юбки. Они накинулись на барышню и в мгновение ока запихнули ее в свое транспортное средство. Она даже пикнуть не успела. Длиннорубашечники все делали споро и сноровисто. Дверцы захлопнулись, карета рванула с места в карьер и вскоре затерялась в хитросплетении цюрихских улиц. Все похищение заняло не более минуты. Что касается лиц похитителей, то здесь показания расходились, и составить сколько-нибудь определенные словесные портреты не представлялось возможным. Максимов высказал предположение, что обыватели напуганы произошедшим и не слишком охотно идут на контакт с полицией, опасаясь возмездия со стороны экзотических татей. Ему никто не возразил.
Полицейские прошлись по ближайшим дворам и улицам, это ровным счетом ничего не дало. Порядка ради прошарили баграми дно Лиммата, наткнулись на истлевшие останки двух бродяг, о социальном статусе коих можно было судить по отдельным вещам, сохранившимся при них. Но ничего похожего на утопленную русско-испанскую аристократку двадцати девяти лет от роду не обнаружили. Данное обстоятельство несколько ободрило упавшего духом Максимова. Имелись основания надеяться, что Аниту похитили не для того, чтобы тут же отправить на тот свет.
Побродив бесцельно по городу и ничего путного не надумав, он вернулся в дом герра Мейера. Шевельнулась идейка зайти в каморку, извиниться за чересчур вольное обращение вкупе с элементами рукоприкладства. Но идейку Максимов отбросил. Обойдется герр без извинений – чай, не голубых кровей. Не до расшаркиваний сейчас, надо думать, где искать Аниту и как ее выручать.
Сердце щемило, на душе лежал тяжелый камень. Максимов клял себя за то, что потащился в эту злосчастную поездку. Надо было сразу после Парижа ехать домой – в Петербург или в родную деревеньку, что затерялась в лесах Псковской губернии. И тогда бы ничего не случилось…
Обуреваемый мрачными думами, Максимов вошел в комнату, которую они сняли с Анитой. Когда перед взором предстала обстановка, в которой они провели сегодняшнюю ночь и так сладко, в одной постели, встретили утро, думы стали еще мрачнее. Максимов сел за стол, подпер кулаком подбородок, намеревался уставиться в окно, но показалось, что на столе что-то не так. Скосил