Глава четвертаяОсколок империи
Авария. – Пеший поход. – На солнцепеке. – Озеро, которого не должно было быть. – Стыд и срам. – Чудо чудное, диво дивное. – Железный ихтиозавр. – Тот, кто приходит вовремя. – Видения загробного мира. – То ли серб, то ли словак. – Маленькая, но гордая республика. – Михай и его головорезы. – Ошибка вышла! – Пастушка из Аркадии. – Мерзкое слово «шантаж». – Искры в ночи. – Сестра Джейн. – Два выбитых зуба. – За боротом. – Катапульта из древних времен. – Быть может, его последние слова.
Максимов и не чаял, что творение шотландца, чья фамилия выветрилась у него из памяти, прослужит так долго. Он миновал Швейцарию, где на иных участках маршрута vélocipède приходилось тащить волоком вверх по крутой горной тропе, а иногда лететь на нем под уклон с одуряющей быстротой. Потом пошла австрийская земля, мало чем на первых порах отличавшаяся от швейцарской. По уму, надо было бы почаще останавливаться, производить осмотр механизма, очищать от песка и набившейся грязи, протирать, смазывать, подвинчивать гайки… Инженер-практик знал эти премудрости досконально. Но сейчас было не до профилактики. Максимов гнал и гнал на восток, спешиваясь затем только, чтобы глотнуть воды из колодезной бадьи да наскоро прожевать какой-нибудь штрудель, купленный на рынке в одном из городишек, через которые он проезжал.
Ничего не было удивительного в том, что в один непрекрасный день техника спасовала. Первыми не выдержали патентованные надувные шины Томпсона – одна из них лопнула, и в ней образовалась крестообразная дыра. Шину Максимов снял, попробовал ехать дальше на ободе, но быстро сломалась одна спица, другая, колесо прогнулось, и ездоку оставалось лишь констатировать факт, что агрегат пришел в негодность.
Происходило бы дело, скажем, в Лондоне или в Париже, можно было бы поискать в мастерских запасные части. На худой конец заказать новые. Штука простецкая, изготовили бы в два счета. Но в местности, куда к тому часу занесло Максимова, мастерскими, могущими изготовить пневматические шины, не пахло. Он находился уже где-то в районе Сомбатхея, если только судьба не забросила его южнее или севернее, так как путеводной нитью служила плохонькая карта, купленная в Граце. На ней все было размыто, наименования городов и селений поражали своей неудобочитаемостью и непроизносимостью. Балашшадьярмат, Дьендьешпата, Кишкунфеледьхаза, Хайдубесермень, Шаторальяуйхей… Максимову мнилось, что он видит перед собой бессодержательный набор звуков, расставленных в случайном порядке. А люди жили в этих населенных пунктах веками, свыклись с их именами и, поди, ломали бы язык, столкнись они с каким-нибудь Нижним Новгородом или Кисловодском. Не надо быть высоколобым мыслителем, чтобы лишний раз убедиться: все индивидуально, все относительно…
Такие мудрования посещали Максимова, когда он, бросив за ненадобностью своего двухколесного жеребца в придорожной канаве, брел пешком по большаку, покрытому растрескавшейся под солнцем коричневой коркой. За обочинами стелились в обе стороны холмистые поля – частью засеянные, частью покрытые вывороченными из почвенных недр камнями вперемешку с изрытой землей. Не исключено, что на этом месте когда-то давно произошло мощное землетрясение, и природа еще не успела залечить свои раны, а люди помогали ей без особой спешки.
Максимову встречались хижины, но две оказались пусты (он передохнул в них немного, спасаясь от полуденного пекла), а в одной обнаружился старик, обмотанный вонючими лохмотьями и ни черта не понимавший ни на одном нормальном языке. Хоть бы деревенька какая или сельцо, но нет – насколько хватало глаз, были лишь поля, поля, поля… Может, если бы их перейти, то удалось бы наткнуться на селение, однако Максимову очень не хотелось сворачивать с натоптанного тракта и месить не предназначенными для походов французскими ботами рыхлый чернозем.
К вечеру, когда он совершенно выбился из сил, в лицо дохнуло прохладой. Произошло это, как он вскорости убедился, не только потому, что солнце садилось и жара спадала, а из-за близости некоего крупного водоема. Максимов вышел на его побережье уже в сумерках. Пред ним предстало величественное озеро – надо думать, немалых размеров, ибо противоположного берега не было видно. Дорога к тому времени вильнула в сторону, пошла вдоль береговой линии, Максимов сошел с нее и приблизился к кромке воды. Земля здесь была зыбкая, болотистая, плавно прогибалась под ступнями. Озеро было хоть и обширно, но неглубоко – сквозь водную толщу просвечивало илистое дно.
Максимов не стал долго размышлять. После изнурительного перехода все тело горело и чесалось. Он скинул с себя одежду и с наслаждением окунулся в теплую, как парное молоко, светло-зеленую и чуть замутненную воду. Саженками поплыл от берега, по-ребячьи перекувырнулся, поплыл обратно. Купание сняло физическую усталость, придало свежести и вселило оптимизм. Максимов лег на спину, уставился в гаснущее небо и, чуть шевеля руками и ногами, принялся рассуждать.
Насколько он помнил, больших озер в этой местности быть не должно. Следовательно, он сбился с пути и забрел не туда. Это не так страшно, главное, добраться до ближайшего города или поселка, там и определиться с местонахождением. У него имелась с собой достаточная сумма золотом, ее хватит, чтобы нанять какого-нибудь извозчика и продолжить путь.
В желудке засосало, Максимов вспомнил, что с утра ничего не ел. Оно и не хотелось – на таком-то солнцепеке. Под ладонью проскочило что-то шустрое, склизкое. Максимов перевернулся, открыл под водой глаза. Карпы. В озере полным-полно рыбы, хоть голыми руками лови. Добыть парочку хвостатых, изжарить на костре – вот и ужин, другого не надо. Воды для питья – залейся. В озере она грязновата из-за обилия микроорганизмов, но в него впадают маленькие веселые ручейки, он видел их, когда подходил к берегу. Что касается ночлега, то шагах в пятидесяти от берега стоит шалаш – видно, пристанище местных рыбаков, ими же и сооруженное из жердей и дерна. Там можно вполне сносно скоротать ночь, а на рассвете двинуться дальше. Погода великолепная, небо чистое, дождя не ожидается, ночлег на воздухе будет только в радость. А близ такого внушительного и обильного рыбой водоема обязательно найдутся какие-нибудь поселения, вряд ли завтра придется долго их искать.
Разнежив себя карамельными размышлениями, Максимов решил, что вечернее купание пора прекращать, и поплыл к берегу. Выбрался, встряхнулся, взметнув вокруг себя сеево брызг, и потопал к шалашу, возле которого оставил одежду. И тут же почуял, что фатум сейчас подбросит ему еще один скверный сюрприз.
Так и есть! Там, где он разоблачился перед купанием, было пусто. На вязкой почве ясно отпечатались следы нескольких пар ног в грубых башмаках. Селяне! – догадался Максимов. Здешнее мужичье, неотесанные чурбаны. Увидели чужое имущество и сразу заграбастали. Еще хуже, что вместе с одеждой забрали деньги, револьвер и карту.
В шалаше что-то зашуршало.
– Эй! Вылезайте! – гаркнул Максимов по-французски. И для вящей убедительности добавил на родном языке (все равно здесь не понимают ни того, ни другого): – Хватит дурака валять, отдайте вещи!
Из шалаша вышли трое. Низкое солнце било Максимову в глаза, и он не мог разглядеть их лиц. Разобрал только, что на них напялено нечто широкое – рубахи с рукавами, как у огородных пугал, и, кажется, юбки – или просто преширокие штаны? В руках у вышедших были палки. Максимов подумал, что это, должно быть, пастухи. Возвращались со стадом домой и увидели на берегу барахло, оставленное раззявой-путником.
– О… рос? – не шибко внятно спросил один из черных силуэтов.
Максимов сообразил, что это вопрос касательно национальной принадлежности, и энергично закивал.
– Рос, рос! А вы кто?
Силуэты перевернули свои посохи горизонтально, и Максимов увидел, что на него наставлены дула трех ружей. Вот тебе и вечерняя пастораль…
От идеи убежать по берегу он отказался сразу – пуля все равно догонит. Стоял голый, мокрый, беззащитный, смотрел на уползавший за горизонт багряный диск и не знал, как поступить. Стал тихо-тихо пятиться назад к воде. Солнце через минуту совсем закатится. Нырнуть с головой, уйти ко дну. В потемках да в замутненной воде велика вероятность, что промажут.
Лжепастухи, однако, разгадали этот наивный маневр, двое остались на месте, а третий, ловкач, забежал ему за спину. Теперь Максимов оказался отрезан и от воды. Спасения не было нигде.
«Застрелят… как глупо… – обрывками проносилось в голове. – Может, и Аниту уже… если она здесь… раз так, то пускай!»
Над поверхностью озера что-то затрещало, зафыркало, и из клубившегося над водой сумрака выплыла чудна́я лодка. Над нею столбенела высоченная труба, из которой валил дым, как из паровозной, а за кормою что-то булькало, вспенивая воду. Лодка была сделана из железа, гремела и содрогалась. Обернувшийся Максимов с первого взгляда определил, что это паровой катер, но тупицам с ружьями такое зрелище было в новинку. Они вскинулись, разом перевели ружья в сторону подплывавшего чуда-юда. Одно ружье плюнуло огнем, в ответ раздался сухой револьверный выстрел.
Последний луч солнца упал на корпус катера, и Максимов узрел стоявшего у штурвала рулевого, который одной рукой правил, а другой отстреливался. Хорошенько рассмотреть его мешала стоявшая перед ним загородка, защищавшая и от брызг, и, вероятно, от вражеских пуль.
Оправившись от первого испуга, «пастухи» скумекали, что явившийся из водных пучин или еще откуда-то неприятель – один и бояться не стоит. Его громокипящее судно не могло покинуть пределов озера, а сойди судоводитель на берег, он мгновенно лишился бы своей защиты. Покуда катер был еще на расстоянии, Максимова погнали прочь от воды – в сторону дороги, по которой он пришел сюда вечером. Он ничего не мог противопоставить действиям своих противников и шаг за шагом отдалялся от нежданного, но, увы, запоздавшего спасителя.
А спаситель и не думал смиряться с неизбежностью. Он твердой рукой направил катер к берегу. Шел, не сворачивая, словно в приступе умопомрачения решил посадить свой корабль на мель и пасть смертью храбрых.