– Съел? – крикнул запальчиво Максимов. – Сдавайся!
Загремела забористая венгерская брань (а что ж еще?). Колосс перехватил наставленные на него вилы волосатой десницей, рванул на себя. Отполированный крестьянскими ладонями черенок выскользнул из рук Максимова. Тут же пришлось совершить головоломный кульбит, поскольку брошенные на манер копья вилы грозили прошить насквозь.
Максимов перекувырнулся, вскочил на ноги. Потянулся к вонзившимся в дерн вилам, но гигант не дал ему ни секунды – ринулся рассвирепевшим гиппопотамом. Отступать было некуда – позади хищно торчали из травы зубья бороны, а за нею была облезлая стена халупки. Максимов шатнулся вправо, пропустил одурманенного яростью врага мимо себя, после чего совсем уж не по-боксерски лягнул его стопой в поясницу.
Инерция разогнавшейся бегемотьей туши и без того была велика, а этот удар придал ей добавочное ускорение. Верзила споткнулся, попав ногою в выбоину, и с разбега повалился на ощеренную борону. Рев его, в котором слились воедино боль, ненависть и обида на рок, выкинувший такой жестокий кунштюк, потряс окрестности. Сгоряча Голиаф еще попытался встать, уперся локтями и коленями в расквашенную после дождя землю, но силы уже покидали его, а пропоровшие тело зубья бороны держали прочно.
Максимов стоял поодаль и не двигался, не делал попыток подойти. Исход поединка оказался неожиданным и для него. Да, единоборство шло нешуточное, кто-то должен был погибнуть, но никак не представлялось, что финал будет таким внезапным и страшным.
– Браво, браво! – врастяжку произнес чей-то низкий голос.
Максимов повернул голову. У плетня сгрудилось человек десять – все в полевой форме венгерских повстанцев. Один из них выступил чуть вперед, у него были славянские черты, и говорил он на чистейшем русском языке:
– Великолепный бой! Рано или поздно Черный Вепрь должен был издохнуть…
– Черный Вепрь? – переспросил Максимов, череп которого все еще гудел подобно колоколу.
– Шакал-одиночка, так у нас говорят… Человек без родины, без веры и без принципов. Промышлял ради собственной выгоды: грабил путников на дорогах, бывало, что и в дома вламывался. Всю округу держал в страхе… В последнее время объявил себя борцом за освобождение Отечества от оккупантов, да только все это пустопорожняя говорильня.
– Зачем я ему понадобился?
– Он угадал в вас русского, притом не простого солдата, а кого-то повыше… Видно, рассчитывал получить за вас бакшиш. Но дичь оказалась не по зубам.
Гудение в голове прекратилось. Максимов убрал со лба слипшиеся волосы, подошел к плетню.
– Кто вы, сударь? И эти люди?..
– Капитан Горелов к вашим услугам. А это солдаты моей роты.
– Вы из армии Паскевича? – Максимов с сомнением покосился на светло-серые мундиры.
– Мы из армии генерала Артура Гёргея. Добро пожаловать с нами… простите, не имею чести знать, как вас зовут и какого вы звания.
Максимов пропустил вопрос мимо ушей.
– Пожаловать с вами? Это в каком же качестве?
Капитан Горелов положил руку на эфес своей сабли.
– Если Черный Вепрь в вас не ошибся, то… – пауза, – в качестве военнопленного.
Анита обживалась в русском военном лагере. На Дебрецен еще не выступили, поход должен был начаться со дня на день, но точная дата держалась в тайне. Пользуясь передышкой, Анита с головой погрузилась в расследование, стремясь выявить затаившегося в армии шпиона и тем самым избавить от подозрений себя и Максимова.
Паскевич дал указание не чинить ей никаких препятствий. Она свободно перемещалась по расположению войск, разговаривала с людьми – как с солдатами и офицерами, так и с местными обывателями. В Араде Шандор подтянул ее венгерский, и благодаря этому Анита могла поддерживать разговор с населением.
Ее единственным, зато верным помощником был Джеймс Грин. Оправдываясь за свою провинность перед ней, а также за то, что отпустил Максимова одного в неизведанную даль, американец усердно выполнял все поручения «миссис Энн». Главной его задачей было наблюдение. Если Аниту, появившуюся недавно, еще принимали за чужую и не особенно с нею откровенничали, то Грин успел примелькаться. Мастер на все руки, острослов и балагур, он легко входил в любые компании, все, кроме майора Капнистова, безоговорочно признали его своим.
Майор – особая статья. Он не только не оказывал Аните помощи, но и при каждом удобном случае высказывал ей свое неодобрение. Ревностный служака, приученный ни при каких обстоятельствах не критиковать вышестоящее руководство, он, тем не менее, давал понять в витиеватых выражениях, что его сиятельство напрасно не изволили спровадить сию госпожу в Галицию, подальше от театра военных действий. Не место ей здесь, совсем не место. А с нею бы сплавить и Грина, который тоже мозолит глаза и мешает производимому майором профессиональному сыску.
А еще имелась у Капнистова мечта уличить Аниту во лжи или подловить на какой-нибудь оплошности. Он по-прежнему считал, что она и есть мадьярская шпионка, хитроумно обведшая генерал-фельдмаршала вокруг пальца. Сразу после происшествия с гадюкой он подробнейшим образом расспросил ее о том, где она навострилась так умело обращаться с ядовитыми пресмыкающимися. Далее допрос перешел на другие темы: каким образом Анита попала в плен к повстанцам? Что она делала в Дебрецене и Араде, с кем общалась? С чего это вдруг Шандор (его прекрасно знали в русском штабе как одного из наиболее активных смутьянов) вздумал ее отпустить, да еще и довез прямо до стен Токая? Куда он делся после? Не имеет ли Анита связи с ним, не давал ли он ей каких-либо поручений?
Анита отвечала начистоту, ничего не утаивая и не приукрашивая. Она понимала подоплеку этих расспросов, но совесть ее не была запятнана ничем.
– О чем же все-таки говорилось в вашей записке? – допытывался въедливый Капнистов, суя ей измазанную красным белую ленту. – Касательно Арада и Германштадта вы все разъяснили, но вот это: «За див… мии… сто… хай». Что это означает?
– «За диверсиями против русской армии стоит Михай». Я не знаю, кто он… Мне говорили, «лесной король», предводитель всякого сброда, который сгруппировался вокруг него за время беспорядков в стране.
– А поконкретнее? Сколько человек под его началом, какое имеют вооружение, где базируются?
– Этого я вам сказать не могу. В их поселении в лесу я была всего один раз. Туда и обратно меня вели с завязанными глазами, так что дорогу я запомнить не могла. Самого Михая видела раза четыре… нет, пять. В том числе дважды – в Приюте Мертвецов. Там, в крепости, в подземном каземате, устроено что-то вроде секретной лаборатории. В ней Михай встречался с неким стариком, который, по видимости, имеет отношение к каким-то экспериментам. Возможно, холерная эпидемия была запущена именно оттуда.
– Почему вы так решили?
– Я слышала обрывки их разговоров. Мне нечасто выдавалась возможность, я боялась, что меня… как это говорят в России?.. застукают. И язык я знаю плохо, поэтому поняла не все, о чем они говорили…
– Михай, старик, подземная лаборатория… Все это так невразумительно, госпожа Максимова, – состроил кислую мину Капнистов. – Я был в Приюте Мертвецов, когда мы взяли эту крепость в ходе июньского наступления. Никаких подземелий я там не обнаружил.
– Я сама не знаю, как в нее попасть. Вход замаскирован, иначе и быть не может… Если бы удалось снова оказаться в крепости, я бы обязательно его нашла. Но в тот раз я была пленницей, мне и за ворота не дозволялось выйти…
Два дня майор докучал Аните своими нудными беседами, потом отстал. Разоблачить ее, как лазутчицу, не получилось, и тогда он взялся доказать, что ее дилетантский подход к розыскному делу никуда не годится. Однако ни профессиональные, ни любительские действия покамест ни к чему не приводили. Неясно было даже, каким образом агент, засевший в лагере, сообщается с Михаем или с кем бы то ни было из мятежников.
Так было до одной из особенно душных июльских ночей, когда в комнату, где жила Анита, ворвался Джеймс Грин. Это было после полуночи, Анита еще не легла, сидела у окна и при свете поставленного на подоконник масляного фонаря пролистывала книгу, подаренную ей при расставании Шандором. Книга была на венгерском, поэтому Анита мало что в ней понимала, но голос Шандора звучал в ее ушах, когда она пробегала глазами напечатанные слепым шрифтом строчки.
Шандор, Шандор… Милый мальчик, в котором причудливо сочетались отвага и сентиментальность, умение убивать людей и способность к написанию прекрасных стихов. Что-то сладко бередило душу Аниты, когда она думала о нем. Прощаясь под стенами Токая, в сотне шагов от русских постов, где его могли арестовать, он долго не отпускал ладонь Аниты, держал ее в своих сильных и в то же время нежных руках. А потом вдруг признался, что женат.
– Да-да, у меня есть жена. Ее зовут Юлия, она далеко отсюда…
– И вы готовы были забыть ее ради меня? – Анита нахмурилась, не ожидала от поэта-романтика такого вероломства.
Шандор грустно улыбнулся.
– Я любил ее, это верно. Я все делаю по любви, это единственная причина моих поступков. Даже когда я стреляю во врагов, я делаю это, потому что люблю своих друзей. Но я должен знать, что моя любовь нужна… что она востребована… что она приносит пользу… Если без моей любви можно обойтись, значит, либо она недостаточно сильна, либо направлена не туда…
– Мы еще встретимся? – спросила Анита.
– Возможно, – ответил он. – Я чувствую, что жить мне осталось мало, но я бы очень хотел увидеть вас еще раз…
И вот, спустя пять дней, Анита сидела у окна, листала сборник с незамысловатым названием «Стихи» и думала, думала о Шандоре. Ей отвели каморку в бывшем монастыре, ныне приспособленном под лазарет, который был заполнен не столько ранеными, сколько умиравшими от холеры. В свободные часы Анита помогала ухаживать за больными. Соседство для нее было опасное, зато сюда крайне редко заглядывали посторонние, и в вечерние и ночные часы никто не нарушал ее уединения.