Волосы у профессора белые, как пена прибоя, руки сухие, на глазах — большие очки с толстыми стеклами.
Джино выбрал ему лучшие цветы и из уважения к его учености назвал цену втрое больше обычной. Старик вытащил из кармана потертый кошелек и начал отсчитывать деньги. Не торгуясь. А Джино в это время думал: «Кошелек хоть и старый, а деньжата в нем наверняка водятся немалые… Хорошо было бы иметь его в своем кармане».
И вдруг старик сказал, явно смущаясь:
— Придется, малыш, этот букетик разделить надвое. Потому что мне надо еще купить булку, а денег…
Джино отобрал половину цикламенов и взглянул на профессора. У Кьяппони от старости слезились глаза, а Джино казалось, что старик тихонько плачет. И тогда он отдал профессору весь букет и сказал:
— Ни одной лиры я с вас не возьму, синьор Кьяппони. Скажите своей старушке, что эти цветы ей подарил Джино, уличный продавец…
Вот тебе и профессор! Всю жизнь человек учился, а на старости лет не может наскрести лишнюю сотню лир, чтобы купить своей старушке цветов. На кой же черт тогда учиться!
Войну Джино ненавидел так, как ее может ненавидеть только человек, кровно заинтересованный в мирной жизни. Война отнимала у Джино и его тетки последний кусок хлеба. Простые люди, которые раньше покупали у них цветы, теперь почти всегда говорили: «Пачку макарон купить не на что, какие уж там цикламены!» А богачи предпочитали иметь дело с владельцами цветочных магазинов. Там хоть и дороже, зато шикарнее: хотите, вам доставят целую корзину цветов прямо домой, хотите — в середину букета вложат поздравление, написанное золотыми буквами… Какой же уличный продавец может тягаться с владельцем магазина, у которого одних рассыльных целая дюжина!
Как-то к Коринне пришла синьора Абе Гамбале — хозяйка цветочной лавки на виа Аджелли. Джино знал эту лавку. Огромная витрина, фонтан внутри, аквариум с золотыми рыбками, продавщицы в белых халатах, как в больнице. И сама синьора Гамбале похожа на золотую рыбку: маленькие холодные глазки, круглый, с припухшими губами рот.
Коринна встретила синьору Гамбале настороженно и явно недружелюбно — какого дьявола ее принесло сюда, эту хитрую ведьму? Что она тут хочет пронюхать? Может, она думает, что Коринна пойдет к ней в услужение? Пускай ей прислуживают такие же ведьмы, как она сама, а Коринна пока что человек…
И все же, переборов в себе чувство неприязни, Коринна поставила на стол две чашки кофе-суррогата и пригласила синьору Гамбале:
— Садитесь, Абе. Ничего другого предложить вам не могу, а чашку кофе — пожалуйста. Вы по делу?
Синьора Гамбале слегка поморщилась. Кто это дал право какой-то уличной торговке называть ее, владелицу магазина, просто по имени? Вот ведь до чего обнаглели люди! Ведут себя так, будто для них уже нет ничего святого.
— Да, я по делу, синьора Коринна, — как бы отрезая путь ко всякой фамильярности, сухо ответила синьора Гамбале. — Я по делу, касающемуся больше Джино, чем вас.
— Джино? Если ваше дело касается Джино, так и разговаривайте с ним… Эй, Джино, к тебе тут пришли посетители, иди сюда!
Джино вышел из-за фанерной перегородки и остановился напротив синьоры Гамбале — весь внимание и покорность. Глаза непорочного младенца только на мгновение коснулись оттопыренного кармана на вязаной кофточке гостьи, но ничего заслуживающего внимания там не обнаружили.
— Я сказала, что дело касается Джино, — проговорила Абе, — но я не сказала, что хочу вести переговоры именно с им. Лучше будет, если мы останемся вдвоем, синьора Коринна.
Джино снова ушел за свою перегородку и стал прислушиваться к беседе двух женщин. Синьора Гамбале пришла, оказывается, затем, чтобы предложить Коринне сделку: так как дела уличных продавцов идут все хуже и хуже, пусть Коринна отдаст ей своего племянника, который вместе с другими мальчишками будет снабжать ее лавку полевыми цветами. За это синьора Гамбале ежемесячно будет выплачивать Коринне определенную сумму и, кроме того, бесплатно кормить и одевать ее Джино. Синьора Гамбале не может объяснить почему, но публика сейчас интересуется именно полевыми цветами, особенно цикламенами. И их все время не хватает. Вот она и решила…
Джино отвлекли его собственные мысли. Его будут кормить и одевать. Это хорошо. Но ему наверняка будет перепадать и изрядная доля подзатыльников. Джино однажды видел, как эта злюка Абе отвесила девчонке-продавщице пощечину только за то, что та уронила на пол розу и случайно на нее наступила… Подзатыльники Джино не любил. Он вообще не любил никакого насилия. Когда ему было еще восемь лет, брат Винченцо сказал про него: «Джино — истый неаполитанец. Голову даю на отрез, что в нем тлеет дух Джузеппе Гарибальди».
«Что ж все-таки лучше? — размышлял сейчас Джино. — Получать еду, одежду и подзатыльники или ходить босиком и в рваных штанах, но не подставлять свою шею под удары?»
И в том и в другом варианте были свои и положительные, и отрицательные стороны. Поэтому Джино решил не ломать голову и всецело положиться на Коринну. Коринна знает что делать. Знает в тысячу раз лучше, чем сам Джино.
Он услышал, как Коринна сказала:
— А почему синьора Абе думает, что я должна свернуть свое дело, которым занимаюсь всю жизнь? Только потому, что у меня нет своей лавки? Ну так я по секрету могу сказать: скоро, очень скоро лавка у меня будет. И Джино мне нужен самой.
Абе усмехнулась:
— У вас будет своя лавка?
— Да. И не хуже той, которая стоит на виа Аджелли.
Синьора Гамбале опять усмехнулась:
— Обычно сказки рассказывают детям под рождество.
— Сказки? — Джино услышал, как Коринна с грохотом отодвинула от себя пустую чашку. — Ну что ж, пускай некоторые синьоры тешат себя надеждой, будто только они одни могут быть хозяйками лавок. Других вопросов у синьоры Гамбале нет?
Абе ушла. А Коринна неожиданно разбушевалась. Видали вы ее, эту кикимору! Отдайте ей Джино, ей нужна рабочая скотинка! Вот уж гадина, так гадина! Нажилась на чужом горбу и теперь воображает, что стала настоящей капиталисткой. Отдайте ей Джино! Отдайте ей своего племянника Джино! Тьфу! И как это Коринна удержалась, чтобы не вцепиться ей в космы?
— Эй, Джино, иди-ка сюда!
Она обняла его и прижала к себе. Крепко прижала, будто боясь, что его могут у нее отнять.
— Ты все слышал, Джино? Эта ведьма Гамбале хотела тебя купить. Купить, понимаешь? Она думала, что если у тебя нет отца и матери, так ты вообще сирота. А я разве тебе не мать, Джино, крошка моя? Скажи, разве я тебе не мать?
Джино растроганно всхлипнул:
— Ты еще лучше, чем мать, Коринна. И я тебя очень люблю.
— Спасибо, Джино. Я всегда говорила, что ты привязан ко мне не меньше, чем к матери… И ты… Вытащи-ка руку из моего кармана. И разожми кулачок. Опять за свое?
— Я хотел…
— Купить свечку? Знаю, знаю, ты ведь у меня очень набожный… А эту ведьму Абе надо проучить… Не могу понять, почему мальчишки не запустят булыжником в витрину ее паршивой лавки? Если бы я была мальчишкой… Конечно, я сделала бы это очень осторожно, так, чтобы меня никто ни в чем не заподозрил… Да, будь я мальчишкой, я показала бы Абе, как приходить в дом честных тружеников и предлагать им такую гадость…
Джино что-то пробормотал. А Коринна сказала:
— Что ты говоришь, Джино?.. Нет-нет, сам ты этого не сделаешь. Разве у тебя мало приятелей, которые хотят честно заработать сотню-другую? Ах, гадина, как вспомню, зачем она приходила, так все внутри и переворачивается…
Коринна была искренна в своем гневе — Джино это видел. И в его душе, не отличавшейся особой любвеобильностью, рождалось к Коринне какое-то новое чувство. Хорошее, очень хорошее чувство. Конечно, он не мог сейчас поклясться, что никогда в жизни не заглянет в карман тетки или не утаит от нее какую-то часть выручки, но это совсем другое. Чувство, которое сейчас рождалось в душе Джино, не было связано ни с деньгами, ни с какими-нибудь другими житейскими мелочами. Оно было выше этого. Выше и чище. Суть его Джино не мог бы объяснить даже самому себе, но он знал, что Коринна стала для него неизмеримо дороже.
Две сотни лир — это, конечно, не ахти какой капитал. Однако, в кантине, грязном портовом кабачке, принадлежавшем безногому Паланти, за двести лир подавали такие аньелотти, что пальчики оближешь! Готовила их дочка Паланти, семнадцатилетняя Кончетта, разбитная красавица, во всем подчинившая себе своего всегда полупьяного отца. Да как готовила! Полакомиться аньелотти Кончетты приходили в кантину не только портовые грузчики, но и люди побогаче: владельцы многочисленных лавчонок, мелкие чиновники, шоферы, моряки с грузовых иностранных судов. Правда, некоторых посетителей кантины привлекали не только аньелотти, но и сама Кончетта, однако те, кто хорошо знал девушку, даже не пытались заигрывать с ней. Стоило какому-нибудь подвыпившему морячку положить руку на ее талию или чуть пониже, как Кончетта сразу же брала тяжелую пивную кружку и замахивалась ею с вполне определенной целью.
— А ну, лапы! — говорила она спокойно, но твердо. — Лапы, слышишь!
…Больше всего на свете Джино любил аньелотти. Два-три раза в год, когда Коринна считала, что дела у них идут хорошо, она отправлялась за покупками, а потом вместе с Джино начинала священнодействовать. Замесив тесто и тонко раскатав его, Коринна острыми краями стакана выдавливала ровные кружочки, а Джино в это время крутил на мясорубке курятину, тер сыр, ломтиками нарезал ветчину и нежное телячье мясо. Потом Коринна растирала мускатный орех и, смешав курятину, ветчину и телячье мясо, пересыпала все это тертым сыром и крошками мускатного ореха.
— Я тоже буду лепить, — просил Джино. — Я умею.
Но начинять пельмени и лепить ему не разрешалось. Потому что это дело Коринна считала очень тонким искусством.
— Ты будешь снимать пену, когда аньелотти станут кипеть, — говорила она.
И вот на столе стоит блюдо, над ним поднимается ароматный парок, и Джино нетерпеливо поглядывает на тетку: «Ну, Коринна! Ну, скорее же!..»