Решив, что он уснул, Джино страшно напугался. Вот теперь-то, когда он спит, эти сволочи и отнимут у него двести лир! Чего им стоит обшарить его карманы и вытащить оттуда деньги? Они все вместе пойдут к Кончетте и сожрут аньелотти, которые она подаст им за его двести лир…
— Не отдам! — закричал Джино. — Не отдам!
Вообще-то, это ему только казалось, что он закричал. А женщина, которая склонилась над ним, едва услышала его слова. И сказала:
— Успокойся, малыш… Санта Мария, что эти звери сделали с ребенком! На нем живого места нет…
Она приподняла его голову, потом подложила руки под спину и спросила:
— Ты можешь встать? Или давай-ка я лучше отнесу тебя… Эй, кто-нибудь, помогите мне отнести мальчишку!
— Подожди, Чезира, — сказал человек, у которого был густой бас. — Надо кое-что выяснить… Ну-ка ты, людоед, подойди сюда. Не слышишь, что ли? Реголи, помоги ему двинуться с места!
Джино увидел, как тот, кого назвали Реголи, поддал ногой под зад Фачченду. А заодно двинул в шею Нигри, и Нигри упал на четвереньки, но тут же вскочил и закричал:
— Не прикасайся ко мне, красная дрянь! Я балилла, ты не видишь мою форму? Я повешу тебя вниз башкой!
Реголи засмеялся:
— Если твоя собственная башка останется целой. — И посмотрел на Абе Гамбале: — А ты чего стоишь в стороне? Подходи поближе!
Теперь Джино все понял. И удивился, почему он не понял этого раньше. Может быть, потому, что не сразу узнал Кармелло Моррони? Но как же он мог его не узнать? Во всем порту Неаполя не услышишь такого баса, как у Кармелло Моррони. Когда он сидит в тесной кабинке своего крана и кричит оттуда: «Живей, живей!», кажется, что это гудят пароходы. А когда Моррони в конце рабочего дня, подняв стрелу крана вверх и закрепив крючки и стропы, чтобы они не болтались на ветру, начинает петь, жизнь в порту мгновенно замирает. Задрав головы кверху, Моррони слушают грузчики, капитаны кораблей, автокарщики, бродячие торговцы. Матросы маленьких юрких катерков, снующих туда-сюда по Неаполитанскому заливу, глушат дизеля, и катера тихо покачиваются на спокойной волне — поет Моррони!
Примерно полгода назад Джино помог Моррони выкрутиться из беды. Получилось это так: поздно вечером Джино продавал цветы поблизости от порта, рядом с кантиной Паланти. Торговля шла, как обычно, из рук вон плохо: скоро надо было отправляться домой, а корзина не опустела и наполовину. «Опять Коринна начнет жаловаться на жизнь, — подумал Джино. — А может, и промолчит, но в ее молчании всегда столько тоски, что уж лучше бы она не молчала…»
И тут от услышал голос Моррони из кабины крана. Моррони пел известную песенку про мальчишку, которому привалило счастье: искал мальчишка устриц, а нашел на дне залива кошелек с золотыми монетами.
Незаметно для самого себя Джино оказался у проходной порта, и стоило полицейскому на минуту замешкаться, как Джино прошмыгнул в ворота и помчался поближе к крану, где пел Моррони. А когда он, закончив петь, спустился вниз, Джино, не раздумывая, вытащил из корзинки букетик полевых цветов и протянул их ему.
— Бесплатно, — сказал он.
Моррони приколол букетик к берету, обнял Джино за плечи и прогудел:
— Спасибо, малыш.
И так, не снимая своей руки с плеч Джино, Моррони пошел в сторону проходной. А за ними и впереди них шли докеры, матросы, механики — сотни людей, окончивших работу в порту.
Джино ликовал: он идет рядом с самим Кармелло Моррони, и на него смотрят как на человека, которому повезло куда больше, чем мальчишке, который набил брюхо в кантине.
И вдруг к Моррони протиснулся какой-то парень и что-то прошептал ему на ухо.
Джино почувствовал, как дрогнула рука Кармелло, но он спокойно сказал:
— Хочешь помочь мне, малыш?
— Да. Очень хочу, Кармелло!
— Тогда слушай. Я положу в твою корзинку небольшой сверток. Если тебя никто не тронет, жди меня около кантины Паланти. Понял? А если…
— Я скажу, что нашел этот сверток на набережной, — подхватил Джино. — И будь спокоен, Кармелло, я не выдам тебя!
— Вон ты какой! — улыбнулся Моррони. — Ну, держи…
Когда Джино подошел к проходной и увидел целую толпу скаудристов, у него душа ушла в пятки. Он даже хотел повернуть назад и бежать куда глаза глядят, но вовремя опомнился и постарался взять себя в руки. «Плевать я хотел в их поганые рожи, — сказал себе Джино. — Не такое еще видали!»
И он на виду у фашистов начал приставать к докерам:
— Синьоры, купите цветов своим девушкам! Лучшие цветы Италии, клянусь Везувием! Купите, синьоры, совсем недорого. Понюхайте, синьоры, как они пахнут!
Скаудрист с расстегнутой кобурой, из которой выглядывала рукоятка пистолета, крикнул:
— Эй ты, ну-ка давай сюда!
Джино стремглав подлетел к нему:
— Хотите, синьор, я подберу вам букетик цикламенов? Клянусь вам папой Пием — таких цветов вы не найдете даже в горах Андалузии! Сто лир, синьор! Нет, пятьдесят! Двадцать пять, синьор!
Скаудрист отвесил ему такой подзатыльник, что Джино вылетел за ворота проходной, как пробка из бутылки старого «бароло». Он чуть не растянулся на мостовой, но все-таки удержался и, оглянувшись назад, крикнул:
— А вы хотели бесплатно? Попробуйте добраться до таких цикламенов, тогда скажете, дорого это или нет…
Через полчаса к кантине Паланти подошел Моррони. Постоял с минуту, потянул носом аппетитный запах, пошарил в карманах и, ничего там, наверное, не обнаружив, зашагал дальше, мимо Джино, даже не взглянув на него. Но Джино услышал, как он прошептал:
— За мной следят, малыш… Я найду тебя после…
Джино и глазом не моргнул. Тут же уцепился за какую-то женщину, на секунду задержавшуюся у кантины, и начал предлагать свой товар:
— Цикламены, синьора! Лучшие в Италии цикламены, клянусь вам подштанниками своего деда! Сто лир, синьора! Пятьдесят! У вас глаза, как цветы, синьора, возьмите за двадцать пять…
Моррони встретил его у дома Коринны, когда Джино возвратился с портовой площади. Забрав у него перевязанный шпагатом сверток, в котором — Джино в этом не сомневался — были какие-то листовки, Моррони сказал:
— Спасибо тебе, малыш, ты здорово меня выручил.
— Чего уж там, — ответил Джино. — Я этих сволочей скаудристов ненавижу вот как! Если надо, Кармелло, я всегда тебе помогу.
С тех пор они ни разу не виделись. Джино не однажды подкарауливал Моррони у проходной, но тот как в воду канул. «Наверное, арестовали его», — с тоской думал Джино.
И вот Моррони стоит рядом, смотрит на него и, кажется совсем не узнает. Джино хочется сказать: «Кармелло, это же я, Джино! Разве ты забыл, как мы с тобой провели скаудристов?»
Но Джино молчит. Он знает, что этого говорить нельзя. И он, конечно, ничего не скажет…
А тем временем во дворе появляются еще какие-то люди. В основном, это женщины и детвора. Они о чем-то наперебой кричат, бегают вокруг Моррони и Реголи туда-сюда, поглядывают на Джино. Из общего гула и гвалта до Джино доносятся отдельные фразы:
— Оттащить этих сволочей в полицию. И Гамбале тоже…
— Заявить прокурору. За самосуд кое-что полагается…
— Полиция… Прокурор… Все они одинаковые, сволочи! Пересчитать им ребра — вот и все. Проучить их, чтобы знали!..
Пожилая женщина в старом платье и стоптанных туфлях на босу ногу протиснулась к Абе Гамбале и ткнула ее кулаком в бок. Гамбале взвизгнула:
— Не прикасайся ко мне, грязная тварь! Не прикасайся!
— Это я — грязная тварь? — женщина схватила Гамбале за волосы и дернула с такой силой, что Абе еле-еле удержалась на ногах. — Это я — грязная тварь? Ах ты ж, потаскуха, ведьма проклятая! Ты думаешь, я не слыхала, как ты подбивала этих подонков, чтобы они разделались с мальчишкой? Я все слыхала в окно, ржавая вонючая селедка! Эй, Клоринда, иди-ка сюда! Синьор Моррони, вот спросите у Клоринды, как они тут свирепствовали. Мы только боялись выйти, потому что…
— Спокойнее, — сказал Моррони. — И без драки. Они получат свое, по закону…
— По закону? — это кричала Клоринда. — Будто ты не знаешь, Моррони, на чьей стороне закон. А я бы этих ублюдков своими руками! Своими руками, вот так, вот так!..
Она подскочила к Нигри и стала хлестать его по щекам. Вокруг кричали:
— Дай ему, Клоринда, дай ему!
Фачченда стоял, весь сжавшись, затравленно озираясь по сторонам. Его толкнули в спину, он быстро обернулся, но в ту же секунду подпрыгнул, завопив от боли: та самая женщина, которую синьора Гамбале назвала грязной тварью, всадила в его жирный зад длинную иглу.
— Чего это вы прыгаете, синьор? — спросила, улыбаясь, девушка в сарафане, стоящая рядом с пожилой женщиной. — Вас будто блохи кусают.
Потом его такой же иголкой ткнули в бок и опять в ягодицу. Он метнулся в одну сторону, в другую, но пробиться сквозь плотное кольцо обступивших его женщин не было никакой возможности. Стоило ему повернуться, как сразу же игла давала о себе знать, он невольно подпрыгивал, а у него теперь уже хором спрашивали:
— Чего это вы прыгаете, синьор? Вас кусают блохи?
Они смеялись от восторга, смеялись зло и ненавидяще. И только Моррони без тени улыбки на лице мрачно поглядывал по сторонам. Казалось, он не принимает во всем этом никакого участия, но Фачченда видел, что и он наслаждается его позором.
И вдруг прямо перед собой Фачченда увидел Клоринду. На ее бледном лице особенно выделялись большие карие глаза, в которых застыла ярость. Именно застыла, устоялась, прижилась вместе с отчаянием и ненавистью.
Приглушенно, с заметной хрипотцой, Клоринда спросила:
— Узнаете, синьор? — И громко, почти властно прикрикнула на женщин: — А ну, хватит визжать!