Фачченда молчал. И невольно пятился назад с ужасом ожидая, что сейчас снова кто-нибудь ткнет в него иглой.
— Узнаете, синьор? — повторила Клоринда. — Ну-ка, пошевелите мозгами. Помните, мы беседовали с вами в полиции, куда вы притащили меня ни за что ни про что? Забыли? А я нет! Да разве забудешь ваши кулаки!..
Фачченда продолжал угрюмо молчать. Нигри потихоньку скулил, а Абе Гамбале стыдливо прикрывала грудь, потому что на ней уже успели разорвать блузку. Моррони тоже молчал, спокойно попыхивая сигареткой.
— Знаете, что он мне сказал в полиции? — крикнула Клоринда. — Что от меня за сто шагов несет мусорным ящиком. А он тогда пах духами, этот мясник… Ну, что ж, теперь я заставлю его часок-другой посидеть в мусорном ящике, а потом мы все понюхаем, какими духами от него запахнет… Эй ты, пойдем-ка со мной! Я думаю, что Джино не станет возражать, если мы лишим его такого приятного общества…
Она схватила Фачченду за руку и потащила к мусорному ящику. Фачченда попытался было вырваться, но в него вцепились десятки рук, худых, изможденных, но сильных, привыкших к работе, и поволокли его, как мешок с трухой…
Моррони остановил грузовую машину и попросил шофера:
— Подвези нас, приятель. Фашисты избили мальчишку так, что ему трудно двигаться.
Шофер молча открыл дверцу кабины. Моррони сел, посадил Джино на колени.
— Больно тебе, малыш? — спросил он у Джино.
Джино кивнул. Он испытывал такое ощущение, будто его пропустили через мясорубку. Ему казалось, что у него поломаны все ребра, раздроблены кости рук и ног, а внутри что-то оборвалось и болтается туда-сюда при каждой встряске машины, причиняя нестерпимую боль.
— Наверно, я умру, — сказал он Моррони. — Они у меня все отбили…
Моррони засмеялся:
— Сто раз они у меня все отбивали, и сто раз мне казалось, что я уже готов… А вот видишь… Мы, малыш, народ живучий, не так-то просто нас прикончить…
Шофер добавил:
— Жилы у нас крепкие. Их рвут, а они не рвутся… Понял, малыш? Так что не бойся. И привыкай.
— К чему? — не понял Джино.
— К тому, что тебя не раз будут бить и тянуть из тебя жилы. Главное — научиться давать сдачи.
— Этому он научится, — улыбнулся Моррони.
Джино тоже улыбнулся. Конечно, этому он научится. Но дело в другом. И Моррони, и шофер говорят: «Мы…» Кто это — мы? Они и его, Джино, причисляют к тем, у кого крепкие жилы? «Мы народ живучий!» Ясно, что Моррони говорил не только о себе, но и о нем, Джино. А почему? Моррони, конечно, «красный». Может, даже коммунист. Иначе за ним скаудристы не следили бы. Шофер тоже наверняка не из тех, кто любит дуче. А раз «мы» — значит и он, Джино, идет рядом с ними. Небось, балилле Нигри они не скажут: «Мы, малыш, народ живучий… Жилы у нас крепкие…»
От этих мыслей Джино будто вырос в своих собственных глазах. И боль, кажется, поутихла, стала не такой острой. «Сто раз они у меня все отбивали», — сказал Моррони. А ведь ему, Джино, по-настоящему досталось только впервые. Чего ж тут жаловаться?
Моррони проговорил:
— А витрины бить — это забава детская, малыш. Если уж бить, так не витрины…
— А я ее за ногу грызнул, — сказал Джино, имея в виду Гамбале. — Она как взвизгнула!
Моррони засмеялся:
— Боец! Ну ладно, мы с тобой об этом еще потолкуем.
Когда машина остановилась у дома Джино, Моррони спросил:
— Сможешь идти своим ходом? А то твоя тетка брыкнется в обморок.
— Я только буду держаться за твою руку, — сказал Джино.
Они вошли в полутемную прихожую, и Джино, увидев на вешалке военную шинель и услышав за дверью чьи-то голоса, в нерешительности остановился. Остановился и Моррони, шепотом спросив:
— Кто это там?
Джино пожал плечами:
— Не знаю.
И в это время из комнаты вышла Коринна. Несколько секунд она стояла, словно оцепенев, потом, бросившись к Джино, закричала:
— Джино, крошка моя!
Моррони успел загородить Джино своей спиной.
— Осторожно, синьора, — сказал он. — Джино немножко не в порядке. Ничего страшного, но лучше будет, если вы не станете тискать его в объятиях. Все это успеется…
— Пустите меня к нему! — не унималась Коринна. — Дайте мне на него взглянуть. Санта Мария, его нельзя узнать! Джино, почему ты молчишь? Почему ты молчишь, я спрашиваю?
Она все-таки сумела оттеснить Моррони и приблизиться к Джино. Став перед ним на колени, она тихонько сжала его лицо и долго смотрела на него, точно впервые увидев после долгой разлуки.
Джино сказал:
— Теперь уже все хорошо, Коринна… А чья это шинель?
— Боже, ты ведь еще ничего не знаешь! — воскликнула Коринна. — Пойдем туда, малыш. И вы пойдемте, синьор Моррони, да благословит вас бог за заботу о Джино. Ох, чуяло мое сердце, что с ним сегодня должно было случиться несчастье!..
Джино не сразу узнал Винченцо, своего старшего брата. Тот сидел за столом, подперев голову одной рукой и глядя на стоявший перед ним стакан с вином. Все в нем было таким же, как и в тот день, когда он уходил на русский фронт: такие же глаза, такие же брови, такой же чуть удлиненный овал лица и такая же манера сидеть за столом, подперев голову рукой, но в то же время чего-то в нем уже не было, а чего — Джино не знал. Может быть, совсем другой стала его улыбка? Или потускнели глаза, в которых раньше всегда прыгали веселые чертики?
— Ну, здравствуй, Джино, — проговорил Винченцо, когда Джино в растерянности остановился перед ним. — Здравствуй, маленький плутишка! Кто это тебя так разукрасил? Все буянишь? А это кто с тобой? Не Кармелло ли Моррони? Здорово, Кармелло!
Моррони сказал:
— Джино, пожалуй, надо немножко полежать. Отдохнуть после встряски. — Он невесело улыбнулся: — Видишь ли, Винченцо, пока вы там в России деретесь с большевиками, фашисты здесь тоже не сидят сложа руки. Так что ты на них не обижайся…
— Ты все такой же, Кармелло! — Винченцо покачал головой и притянул к себе Джино. — Кто это тебя, малыш? И за что?.. Ну-ну, не сторонись меня… Или уже отвык? А когда-то без меня не мог сделать и шагу. Так кто ж это тебя так?
— Твои друзья! — вдруг выпалил Джино. — Фашисты.
— Ого! Сразу видно, что Моррони с тобой поработал! Ну ничего, об этом мы еще поговорим. А сейчас… Аннина!
Из-за фанерной перегородки, из клетушки Джино, вышла незнакомая ему женщина. Ее слегка бледное красивое лицо выражало не то крайнее смущение, не то растерянность. Она посмотрела сперва на Моррони, потом на Джино, зачем-то подняла руки и крепко сцепила пальцы.
— Здравствуйте, — сказала она на чужом языке.
Никто ей не ответил. Может, потому, что не поняли, а может, потому, что опешили от неожиданности. И ждали слова Винченцо.
Винченцо заговорил не сразу. Он привстал, взял женщину за плечо и усадил рядом с собой. Потом сказал Коринне:
— Джино действительно надо отдохнуть. Пусть пойдет полежит. А ты, Моррони… Хочешь выпить стакан вина? Садись.
Моррони сел и снова посмотрел на женщину. Перехватив его взгляд, Винченцо спросил:
— Красивая?
Моррони пожал плечами:
— Привез из России?
— Угадал.
— Я так и подумал. Как ее зовут?
— Анна Луганова. Аннина. Я решил жениться, Моррони.
— Разве ты вернулся совсем? — спросил Моррони. — Война ведь еще не кончилась.
— Для него кончилась! — весело сказала Коринна, снова появившаяся в комнате. — Он уже отвоевался. Смотрите, синьор Моррони!
Она вытащила из-под стола костыль и несколько раз пристукнула им об пол. Потом схватила его под мышку и два-три раза смешно проковыляла взад-вперед.
— Ему отхватили всего одну ступню, — добавила она, ставя костыль к стене, — но теперь он считается настоящим инвалидом. Не знаю, как без него обойдется синьор Муссолини…
Коринна села за стол и налила себе вина:
— Давайте выпьем с вами, синьор Моррони. И если разрешите, я буду называть вас просто Кармелло.
— Договорились, Коринна.
— Давайте выпьем за возвращение Винченцо. Он ведь не чужой мне человек, — вздохнула Коринна. — Но лучше бы он вернулся один…
— Коринна!
Винченцо грохнул кулаком по столу, взглянув на нее жестко и, как показалось Моррони, угрожающе.
— Тебе налить, Винченцо? — одними губами улыбнулась Коринна. — И не надо сердиться. Разве ты не знаешь, какая сейчас жизнь? Лишний человек в доме, лишний рот… Но ты не думай, я постараюсь сделать все, как надо.
— Теплый прием, ничего не скажешь, — усмехнулся Винченцо.
Анна сидела так, точно в ней до отказа накрутилась какая-то пружина, которая вот-вот может лопнуть. Она не могла понять, о чем говорят эти люди, но чувствовала, что говорят о ней, причем говорят так, что Винченцо приходится ее защищать. Но откуда у них такая холодность к ней? Ничего плохого она им не сделала и делать не собирается, так разве они не могут проявить к ней хотя бы каплю участия? Чужие, холодные улыбки, чужие, неприязненные взгляды, ни тени доброжелательства…
Может быть, она сама виновата в том, что ее встречают не так, как она ожидала? Может быть, она слишком замкнута, слишком скованна? Эти люди могут подумать, что она гордячка или чувствует за собой какую-то большую вину и всего боится, ожидая наказания, как преступник… Но гордиться ей нечем, бояться тоже нечего. По крайней мере, здесь — за тысячу верст от маленького молдавского села Высокий Дуб… Так чего ж она вся сжалась, почему она чувствует себя приниженной и придавленной?..
— Налей и мне, Винченцо! — вдруг сказала Анна. — Я тоже хочу выпить. — И усмехнулась: — Как ты думаешь, они захотят со мной нить?
Винченцо молча налил ей вина, она взяла в руку стакан и потянулась к Коринне.
— Давайте выпьем за дружбу, Коринна, — сказала она, — Мне, наверное, нелегко будет с вами, но что же теперь делать? Я и с вами хочу выпить, синьор… Тоже за дружбу…
— Что она говорит? — спросила Коринна у Винченцо.
— Она хочет выпить за дружбу, — ответил Винченцо. — Она хочет, чтобы к ней относились как к человеку. Я тоже этого хочу. Слышишь, Коринна? Слышишь, Моррони? Черт меня подери, вы тут стали не людьми, а какими-то истуканами! Раньше вы были совсем не такими.