Коринна, казалось, была спокойной, и лишь слабый, едва заметный тик над правой бровью выдавал ее волнение. А Анна и не скрывала той напряженности, которая только каким-то чудом не прорывалась наружу.
— Коринна, — очень тихо, сдавленно проговорила наконец Анна, — если бы ты знала, как я тебя ненавижу! Люто ненавижу! Ты хорошо понимаешь, о чем я говорю?
— Да, конечно, Ты недурно говоришь по-итальянски. Быстро научилась. Если бы я бросила свою родину и оказалась в чужой стране, я пропала бы там без языка. Как тебе удалось?..
— Это хорошо, что ты все понимаешь, — прервала ее Анна. — Мы ведь живем с тобой рядом, под одной крышей, и должны побольше знать друг о друге. Кто ты такая, Коринна, чтобы помыкать мною? Ты ведь всего-навсего уличная торговка, самая настоящая уличная торговка! Если бы там, у себя, я встретила тебя вот с этой корзинкой, я даже не увидела бы в тебе человека. Понимаешь?
— Все понимаю, Аннина. Ты еще хочешь что-нибудь добавить? Знаешь, у тебя отлично подвешен язычок. Чем больше ты говоришь, тем больше хочется слушать… Ну, продолжай…
— Продолжать? Хорошо. Я скажу еще несколько слов. Ты думаешь, я ненавижу только лично тебя? Я ненавижу вас всех. Все вы одинаковые. Мелкие торгаши, нищие, крохоборы! С утра до ночи только и слышно: лиры, лиры, лиры! Смотреть на вас тошно! Иногда хочется завязать глаза и бежать хоть на край света, только бы не видеть вас и не слышать.
Анна умолкла. Она сейчас не чувствовала ни усталости, ни напряженности, которую она ощущала все это время. Ее, конечно, не обманул наигранно-благодушный тон Коринны. Она слишком хорошо знала эту женщину. Коринна сейчас взорвется. И взрыв будет тем сильнее, чем дольше она накапливает в себе ярость. «Ну и черт с ней, — подумала Анна, — пускай взрывается, зато она теперь знает, что я о ней думаю…»
Анна вдруг услышала, как Коринна застонала. Глухо и надрывно — так стонут от душевной боли. «Проняло ее! — злорадно подумала Анна. — Вот теперь-то она и возьмется за меня…»
Коринна сказала:
— Так… — помолчала и опять: — Так… Нищие мы, крохоборы… Ну-ка, посмотри сюда! Видишь эти руки? Видишь? Спроси у них, сколько они отдыхали за сорок пять лет? Спроси! А потом спроси у Моррони, почему он тоже день и ночь думает о лирах? Или у Реголи, его приятеля. Узнай у Клоринды, что заставило ее идти на панель… Ты почему уехала из России? Чего молчишь? Ты думаешь, мы не знаем, что такое Россия? Оттуда бежит только всякая шваль, которой ничего другого, как бежать, не остается. Она, видите ли, ненавидит нас всех! А нам плевать на тебя, дрянь ты паршивая! Даже Клоринда в тысячу раз честнее тебя. Ты это понимаешь? Клоринда продает только себя, а ты продала всех своих. Всех!
— Я никого не продавала! — Анна побелела как мел. — Я никого не продавала, ты врешь! Я просто уехала — и все. Спроси у Винченцо.
— У Винченцо? Винченцо когда-нибудь скажет свое слово, не беспокойся. А то, что ты продажная тварь, тебе известно не хуже, чем мне. И на твоем месте я давно уже привязала бы камень на шею — и в залив. Кому ты нужна такая?
Коринна встала, бросила на Анну полный величайшего презрения взгляд и ушла за фанерную перегородку. Анна слышала, как заскрипела под ней кровать. Коринна, наверное, легла. Но через минуту-другую кровать снова заскрипела, и послышались тяжелые шаги Коринны. Она не вышла из-за перегородки, а металась взад-вперед между кроватью и тумбочкой Джино, металась молча, словно искала выход своим разбушевавшимся чувствам.
— Чтоб ты там сдохла! — до боли дергая себя за волосы, шептала Анна. — Чтобы ты там сдохла!
Она решила, что обо всем расскажет Винченцо. Обо всем! Она не может больше терпеть от его тетки ни оскорблений, ни унижений! Не может и не желает. Хватит уже, натерпелась! Если Винченцо не заткнет Коринне рот, пусть пеняет на самого себя. Или он думает, что у нее нет никакого выхода? Да она лучше уйдет куда-нибудь в деревню и наймется в батрачки, лишь бы обрести хотя какой-то душевный покой, лишь бы не видеть Коринны и не слышать от нее одного и того же: «Зачем ты бросила свою страну! Ты продажная тварь, ты такая, ты сякая…»
В конце концов, Коринна доведет ее до сумасшествия. С ней уже и сейчас происходят такие вещи, о которых раньше она и понятия не имела. То ей вдруг начинает казаться, будто все, что ее окружает, — и эта постоянная нужда, и этот красивый, богатый и в то же время нищий город, и эти люди, непонятные, чужие, не питающие к ней никаких дружеских чувств, — все это что-то нереальное, неестественное, какая-то мистика. Может быть, никто и не вытаскивал ее из петли в Высоком Дубе и она мертва, а мир, который ее окружает, — мир потусторонний? А то она вдруг почувствует такое неистребимое желание покончить с Коринной, что ей самой становится страшно своих мыслей. Ведь именно в Коринне, думала она, все зло, именно Коринна отравляет ее жизнь. Не будь Коринны, все было бы по-другому. Она и мальчишку настраивает против нее, да и Винченцо заметна охладел, потому что Коринна то исподволь, а то и прямо в лоб внушает ему одну и ту же мысль: «Аннина тебе не пара, Аннина — чужая».
Сколько раз он собирался по закону оформить брак, а до сих пор тянет и тянет, выискивая разные причины для отсрочки… И в этом, конечно, тоже виновата Коринна.
…Винченцо пришел с работы навеселе — он теперь часто по пути домой заглядывал в кантину Паланти, чтобы часок-другой посидеть с друзьями за стаканом «гриньолино».
— Там я хотя немного чувствую себя человеком, — говорил он. — А тут, слушая вашу свару, и сам становишься собакой.
Сегодня он был хотя и навеселе, но выглядел мрачным и как-та особенно усталым. Мельком взглянув на Анну и Коринну, он тяжело опустился на табуретку, отбросил в сторону костыль и угрюмо сказал:
— Опять? Опять сцепились, как дикие кошки?
Ни Анна, ни Коринна ничего ему не ответили. Стояли по разным углам комнаты и делали вид, что заняты. Закурив сигарету, Винченцо спросил:
— Где Джино? Почему я его почти не вижу дома?
И опять молчание.
— Где шляется Джино? — закричал Винченцо. — Я у тебя спрашиваю, Коринна! Или вы тут все к черту оглохли?
Коринна не спеша подошла к костылю, подняла его и поставила рядом с Винченцо.
— Бери, — сказала она. — И иди ищи своего братца, если соскучился по нем. Ясно? А кричать… Кричи на кого угодно, только не на меня. Только не на меня, слышишь! Я тебе больше не позволю этого делать. Запомни: никогда не позволю!
Она уже совсем было вышла из комнаты, но потом остановилась у двери и добавила:
— А если вам здесь что-нибудь не нравится — можете убираться отсюда куда хотите. В любое время.
— Жизнь! — зло усмехнулся Винченцо, когда Коринна скрылась за дверью. — Райская жизнь!
И грубо выругался.
— Нам надо поговорить, Винченцо, — сказала Анна. — По-серьезному.
— Из-за чего началось сегодня? — спросил Винченцо. — Случилось что-нибудь необыкновенное? Или как всегда?
— Ничего необыкновенного. Я ходила продавать цветы. И вернулась, почти ничего не продав… Боже мой, она набросилась на меня за это, как бешеная собака…
— А почему ты вернулась, ничего не продав?
— Меня оскорбили. Будто облили грязью. И я убежала. Я не могла…
И Анна рассказала все. Во всех подробностях. Выслушав ее, Винченцо спросил:
— Ты говоришь, что это был Мариотти?
— Да. Так его называла Клоринда.
Винченцо долго молчал. Анна обрадовалась — видно, он сейчас решает что-то очень важное. Может быть, он, наконец, согласится: так дальше жить нельзя, надо искать какой-то выход. Куда-нибудь уехать, что-то сделать, чтобы жизнь изменилась. Винченцо должен понимать, как ей тяжело. Разве он не видит, как она страдает?
Потом она подумала, что Винченцо, вероятно, сейчас отправится отыскивать этого мерзкого типа, чтобы проучить его и раз и навсегда отбить охоту оскорблять женщин. А заодно проучить и Клоринду — пускай зарубит себе на носу, что не все такие, как она сама…
— Мариотти, — сказал, наконец, Винченцо, — действительно, богатый человек. Говорят, что за время войны он стал чуть ли не миллионером…
— Что ты хочешь этим сказать? — насторожилась Анна.
— Ничего особенного, — спокойно ответил Винченцо. — Хочу сказать, что Мариотти крупно повезло. Когда-то он был таким же бедняком, как и мы. А вот сумел выкрутиться. Правда, не совсем честным путем, да кому до этого дело? Каждый рвет там, где можно…
Анна молчала. Ей никак не удавалось понять, почему Винченцо говорит о Мариотти таким тоном, будто не только не взбешен его поступком, а даже преклоняется перед ним. Может быть, до Винченцо не совсем дошло то, о чем она ему рассказала?
Чтобы вернуть его к действительности, Анна напомнила:
— Этот грязный тип смотрел на меня так, как смотрят на уже купленную вещь: «Клоринда, ты ведь знаешь, где я обитаю? Проводи туда синьору Аннину — вот тебе задаток». Он мог сказать и по-другому: «Клоринда, принеси мне вот эту вещичку, она мне нужна». Ему ведь все равно — вещичка это или человек…
— Ты преувеличиваешь Аннина, — улыбнулся Винченцо. — Или просто не привыкла к чему-то нашему. Ну, скажи, что плохого в том, что ты понравилась мужчине? Другая на твоем месте гордилась бы этим. И уж наверняка никто не отказался бы отнести Мариотти корзину цветов. Миллионы-то у Мариотти, а не у нас с тобой… И если бы он заплатил тебе чуть побольше, чем стоят цветы, мы от этого вряд ли пострадали бы…
— Ты что, притворяешься, будто ничего не понимаешь? — вспыхнула Анна. — Не понимаешь, что ему нужны не цветы, а совсем другое?
— Я все понимаю, Аннина, — все так же добродушно ответил Винченцо. И повторил, закуривая новую сигарету: — Я все понимаю. Мариотти, конечно, хотел поухаживать за тобой. Ну, немножко развлечься… Так что? Не проглотить же он тебя собирался!
— А если бы он предложил мне… Если бы он… Да как ты смоешь!..
Винченцо вытащил из шкафа начатую бутылку вина, налил в стакан и медленно, по маленькому глоточку, выпил. Потом сел на прежнее место и взглянул на Анну. На лице его не было уже ни добродушной улыбки, ни той легкой усмешки, с которой он обращался к Анне минуту назад.