Совсем нечем. Будто тебе перехватили горло веревкой…
— Ну, поговорим, гады!..
Комиссар Тарасов зашел в землянку будто так, от нечего делать. Присел на деревянный топчан, вытащил пачку папирос, предложил Климу Луганову:
— Покурим, Клим?
— Покурим, товарищ комиссар.
Закурили.
— А погодка-то что надо. Облачность двести метров, триста от силы. Хорошо сейчас работать.
— Хорошо, товарищ комиссар.
Помолчали. Посмотрели друг на друга, улыбнулись друг другу. И каждый своим мыслям.
Тарасов: «Ты, наверное, думаешь, Клим: «Опять пришел воспитывать… Начнет сейчас тары-бары насчет выдержки, воли, необходимости забыть личное». У тебя и в мыслях нет, что я сейчас предложу вылететь на задание…»
Клим: «Наконец-то лед тронулся… Интересно, пошлет лететь с кем-нибудь или предложит лететь вместе с ним?»
— Как ты думаешь, Луганов, зачем я к тебе заглянул? — спросил Тарасов.
Клим пожал плечами:
— Ну, просто поговорить… Поинтересоваться здоровьем… Или спросить, чем занимаюсь…
— Не угадал. И приблизительно не угадал.
— Что-нибудь посерьезнее? — спросил Клим.
— На «охоту» хочешь?
— На «охоту»? — Клим пыхнул дымком и, скрывая нетерпение, почти спокойно ответил: — Можно и слетать…
Тарасов положил на стол планшет, указал Луганову мундштуком папиросы на карту:
— Полетим сюда, ты пойдешь моим ведомым. Порыщем маленько, «постреляем уток».
— Порыщем, — кивнул Клим.
Чтобы Тарасов не видел, как у него от возбуждения вздрагивают руки, он сунул их в карманы реглана и сжал пальцы в кулаки. Черт, не переиграть бы своим спокойствием! И в то же время нельзя показать, как все в нем сейчас загорелось. Дождался-таки своего часа! Ждал, ждал — и дождался! Конечно, Тарасов не зря предлагает ему лететь именно в паре с ним. Решил проверить. Проверить на выдержку… Ладно, пускай проверяет. Клим Луганов тоже не лыком шит — сумеет сделать все, что надо…
Река блестела на солнце, точно пояс, вышитый стеклярусом. На левом берегу стояли ивы — старые и молодые, прожившие свой век и только начинающие жить. Стояли тихо, бросая на воду густую тень… Миром и покоем дышала река, миром и покоем дышали плакучие ивы… И паром, медленно движущийся по реке, тоже навевал воспоминания о мирной жизни. Тишина, покой, и кажется, что сейчас до тебя долетит мотив знакомой грустной песни.
Клим вдруг вспомнил, что примерно такое же он уже когда-то видел. Правда, сейчас он не мог вспомнить, где это было — вот такая же тихая река и такой же деревянный паром, словно застывший на полпути от берега к берегу. Они стояли с Анной, облокотившись о борт, и смотрели в прозрачную воду. И молчали. Слушали плывущую над рекой песню. Песня была грустная, тягучая, и Климу казалось, что он улавливает в ней какие-то особенные звуки, какой-то особенный смысл — смысл вечности бытия. Он спросил у Анны:
— Ты ничего не чувствуешь?
И увидел на ее глазах слезы.
— О чем ты?
— Мне страшно, — проговорила она. — Страшно думать, что когда-то все это кончится. Все, понимаешь? Не останется ничего.
— Разве все это может исчезнуть? — Клим широким жестом показал ей на реку, берега, небо. — Все это останется навсегда.
Она недовольно поморщилась:
— Ты меня не понимаешь. Когда не станет меня, не станет ничего. Для меня не станет! Оно будет существовать вообще… Какой же прок, если я уйду, а оно останется?
Он мягко сказал:
— Нельзя быть эгоистом.
— Брось, — махнула она рукой. — Каждый человек — эгоист. Иначе он не может.
…Воспоминания его прервал голос Тарасова:
— Видел паром? Заходим и атакуем!
Клим не сразу понял: зачем атаковать паром? И только когда та мирная картина, которую он видел несколько секунд назад, как бы размылась в его памяти, до него вдруг дошло: а ведь паром этот и впрямь необычный! Не паром, а плывущий зеленый островок. Конечно же, это маскировка!
Он сказал:
— Понятно!
Они вернулись к нему, когда паром находился примерно на середине реки. И те, кто был на пароме, уже, наверное, не сомневались в намерениях летчиков. Несколько фигур метнулось туда-сюда, зеленые ветки полетели в воду, и два спаренных зенитных пулемета открыли бешеный огонь. Тарасов крикнул:
— Давай, Клим!
С первого захода им почти ничего не удалось сделать. Правда, они успели увидеть, как упали за борт три или четыре немца, успели разглядеть, что под ветками стояло пяток грузовых машин, закрытых чехлами… Клим подумал: «Мелочь. На месте комиссара я не стал бы терять времени».
Однако Тарасов сказал:
— Паршивые мы с тобой «охотники», Луганов! Давай еще один заход!
Они развернулись за изгибом реки и снова пошли в атаку. Клим видел, как Тарасов еще издали открыл огонь из пушки, но сам пока не стрелял. «Я их в упор! — думал он. — Напрямую».
Но ему не пришлось сделать ни одного выстрела. Он только ловил в прицел центр парома, когда стрелок-радист закричал:
— Вот это работа!
Паром взорвался так, будто был начинен динамитом. Видимо, в закрытых чехлами машинах находились боеприпасы и снаряд из пушки Тарасова угодил в одну из машин. Клим почувствовал, как его самолет тряхнуло взрывной волной, потом бросило вниз. Он оглянулся. К берегу катилась высокая волна, а посредине реки крутилась воронка. Вот и все, что осталось от парома.
— Вот это работа! — снова воскликнул стрелок-радист.
Клим улыбнулся. Ясно, стрелок-радист злится. На него злится, на Клима. Тоже, мол, летчик, не мог долбануть так, как долбанул комиссар! С чем, дескать, будем возвращаться на базу? С чужой славой?..
— Не психуй, Ваня, — спокойно сказал Клим. — Что-нибудь перепадет и нам…
Он был убежден, что вернется на базу не с пустыми руками. Чувствовал это шестым чувством. И в противоположность своему стрелку-радисту не испытывал к Тарасову никакой зависти. «Слишком уж легко и просто все получилось», — думал он. А ему хотелось сейчас совсем другого. Ему надо было сейчас больше огня, больше дыма. Этого требовала его душа.
…Река сворачивала круто влево, а впереди и правее должна была проходить железная дорога. Дня три назад пара «охотников» атаковала на ней состав, но ничего хорошего добиться им не удалось. «Мы только-только вышли на боевой курс, — рассказывали летчики, — как увидали целую тучу «мессеров». Может, они шли с задания, а может, специально там барражируют. В общем, мы чудом унесли оттуда ноги…»
Клим поднес к глазам планшет, взглянул на карту. Да, вот она, железка. Километров пятнадцать отсюда, не больше. Подвалило бы счастье встретить на ней какой-нибудь эшелон да в дым его разнести. Вот это было бы дело, не то что паршивый паром с пятком машин. Конечно, «мессеры», которых видели «охотники», оказались там не случайно… Ну и черт с ними, с «мессерами», лишь бы удалось поработать!
Тарасов сказал:
— Внимательно следить за воздухом!
— Понятно! — ответил Клим. И передал стрелку-радисту: — Внимательно следить за воздухом!
Тот тоже коротко ответил:
— Понятно.
Они вышли на железную дорогу в районе небольшого лесного массива и, прижавшись к земле, начали петлять над ней, не упуская из виду железку. Стрелок-радист сказал через пять-шесть минут:
— Из пункта А в пункт Б отправился скорый поезд с фрицами, а из пункта Б в пункт А вышел эшелон с боеприпасами. Спрашивается: в какой точке земного шара эшелон с боеприпасами или поезд с фрицами встретит пара «охотников», если не известно ни время отправления, ни скорость движения эшелонов. И если вообще ни черта не известно…
— Не болтай, — сказал Клим. — И учти, что в этой задаче есть и еще одна неизвестная величина: откуда и когда может вылететь две-три пары «худых», чтобы в какой-то точке земного шара срубить «охотников»… Следи за воздухом!
— Воздух чист, командир, как слеза ангела. У фрицев, наверное, обеденный перерыв…
— Не болтай, говорю! — крикнул Клим.
Состав показался совсем неожиданно. Он как бы вынырнул из-за лесного массива и, длинной лентой растянувшись вдоль полотна железной дороги, мчался навстречу штурмовикам.
Это были обыкновенные теплушки, до отказа набитые солдатами. На крышах вагонов — ветки деревьев с пожелтевшими, увядшими листьями, прикрытые травой зенитные пулеметы. Паровоз тоже разукрашен зеленью, словно шел на какой-то праздник весны.
— Атакуем с ходу! — сказал Тарасов.
Клим увидел, как с крыши первого вагона слетели зеленые ветки и блеснули стволы пулеметов. И сразу же вдоль борта его «ила» прошла длинная трасса. Потом другая и третья. Он хотел было отвернуть в сторону, но подумал, что зенитчикам это будет на руку. И, схватив в прицел первый вагон, нажал на гашетку.
Тарасов спокойно сказал:
— Правильно, Клим.
Они понеслись над вагонами, как ураганный ветер. И так низко, что казалось, будто крылья машин касаются крыш. Потом развернулись и таким же вихрем, ведя огонь из пушек и пулеметов, промчались в обратном направлении.
Зенитки теперь молчали. Летчики или подавили их, или, прижатые к крышам, немцы боялись поднять головы.
— Заходим еще раз, — приказал комиссар. — Давай под углом.
Они решили ударить по паровозу. Одновременно слева и справа. Развернувшись в трех-четырех километрах от состава, они под разными углами подошли поближе и открыли огонь из пушек. Паровоз вздыбился и рухнул набок, увлекая за собой вагоны. А из теплушек уже выскакивали солдаты, разбегались в стороны, падали, снова поднимались и, обезумев от страха, что-то крича, взмахивая руками, устремлялись к лесному массиву.
— Работай! — крикнул Клим стрелку-радисту.
— Я работаю, — отозвался тот, вращая турель. — Хорошо работаю, командир!
На какое-то время Клим потерял Тарасова из виду, возможно, командир отвалил в сторону, чтобы сделать круг и еще раз зайти на хвостовые вагоны. Или повел машину к лесу, чтобы отрезать туда путь немцам. Но Клим встревожился. Он видел, как немцы, лежа на земле, строчат из автоматов. Пуля, как известно, дура. Одна из десятка тысяч залетит в кабину, коротко свистнет — и все…