Подавляя в себе тревогу, Клим позвал:
— «Перепел»! «Перепел»!
В наушниках молчало. Клим огляделся по сторонам и, ничего вокруг не обнаружив, опять позвал:
— «Перепел»! «Перепел»! «Перепел»!
И в ту же секунду увидел машину Тарасова. Комиссар летел со стороны леса почти бреющим, и земля впереди него вскипела от пуль. И падали, скошенные пулями, желто-зеленые мундиры.
Клим крикнул:
— Отлично, комиссар!
Слева от своей машины он заметил большую группу немцев, бегущих к неглубокому оврагу. Заметил эту группу и стрелок-радист. Рванув турель влево, он попросил:
— Подверни, чуток, командир!
Клим подвернул. И, даже не целясь, начал бить немцев из пулемета. Если бы он увидел в эту минуту свое лицо, ему, наверное, стало бы не по себе. Что-то страшно жестокое и злорадное было и в прищуренных глазах, и в глубокой складке меж бровей, и в настолько стиснутых челюстях, что под кожей, на скулах, выступили огромные бугры желваков.
Сотни раз Клим Луганов вылетал на боевые задания, эрэсами разворачивал башни танков, поджигал машины, взрывал на аэродромах самолеты, но никогда еще не испытывал ничего похожего на то чувство, которое испытывал сейчас.
Если бы ему предложили увидеть на поле вдвое больше убитых немцев, но убитых кем-то другим, а не им самим, он не согласился бы. Труп — это уже труп. Ни мыслей, ни желаний, ни страха, ни ужаса. А Клим ощущал внутреннюю потребность увидеть своих врагов униженными, раздавленными, потерявшими человеческий облик еще до того, как он отнимет у них жизнь…
И Клим это видел. Он, как опытный кинооператор, схватывал отдельные кадры происходящего и потом монтировал из них общую картину. Получался отличный фильм! Вон, например, каждую секунду оглядываясь назад, ползет на четвереньках немецкий солдат, спеша укрыться за зеленым кустарником. Следом за ним, тоже на четвереньках, ползет еще один, но значительно медленнее — может быть, страх отнял у него силы, может быть, он ранен. Поможет первый второму или нет? Осталось в нем что-то от человека или ему уже на все наплевать?
Правильно, сейчас он думает только о своей шкуре. Пускай гибнет весь мир, лишь бы ему самому остаться целым. Он вскакивает и бежит, по-заячьи высоко вскидывая ноги. И у самого кустарника падает — Клим ведь не спускал с него глаз…
А дальше, за бугорком, прижались к земле сразу трое. Скажи им в эту минуту, что у них есть возможность превратиться в червей, они, наверное, с радостью согласятся. Уйдут под землю, уползут от света, зароются, и «черная смерть» пролетит мимо них.
— Притаились, сволочи! — кричит Клим.
Давно ли они шагали во весь рост, лихо засучив рукава, распираемые гордостью: «Мы — армия непобедимых!» А сейчас дрожат, гадая на кофейной гуще, — увидит их летчик или нет?
В ста метрах от бугорка, за которым они лежат, втиснулись в землю еще четверо из их компании. Вот было бы хорошо, думают наверняка эти четверо, если бы летчик увидел сперва тех троих! Тогда остался бы какой-то шанс. Пусть один из тысячи, но все же шанс!
Никаких шансов у них не было. Клим видел все. Он даже сам удивлялся, как ему в доли секунды удается схватить все детали событий. Именно в доли секунды в его голове рождались сложные схемы маневров, которые он тут же выполнял. Очередь из пулемета по троим за бугорком, потом еще одна очередь по тем, что втиснулись в землю, разворот влево и удар из пушки по дальней цели, снова разворот и снова атака… Тяжелая машина носилась над землей с такой стремительностью, точно это был не «летающий танк», как окрестили «Ил-2» и друзья и враги, а черная молния, сжигающая на своем пути все живое.
— Отлично, командир! — во весь голос кричал стрелок-радист. — Подверни чуток вправо, я врежу вон по тем фрицам!
И тут они услышали голос Тарасова:
— Слева две пары «худых»! Пристраивайся ко мне!
Четверка «мессеров» летела на высоте двух-трех тысяч метров — Клим увидел их сразу же, как только взглянул влево и вверх. Вот одна пара отвалила и пошла вниз. Круто, почти отвесным пике. «Сейчас начнется потеха!» — подумал Клим.
Однако «мессеры» пролетели над горящим паровозом и совсем неожиданно взмыли вверх.
— Чего это они? — спросил стрелок-радист. — Хитрят?
Клим не ответил. Он и сам не мог понять, почему немцы не атакуют. Может, идут с задания и у них нет боеприпасов? Или просто не хотят ввязываться в драку? Это сомнительно… Вернее всего, не заметили.
— Пошли на базу, — приказал Тарасов. — Пошли плотнее, так будет лучше.
И вот наступил этот день…
Еще накануне вечером командир полка сказал:
— Завтра Луганов пойдет на «свободную охоту» в паре с Никитиным. Тридцать второй квадрат. Предупреждаю: тридцать второй, в чужие квадраты не заходить.
Они вылетели в семь утра и пошли к линии фронта: капитан Никитин и Клим Луганов. Отличное было утро в этот день, такое утро, что дух захватывало. Тишина, чистое синее небо без единого облачка — ни дымки, ни даже легкого туманца.
— Ну и погодка! — сказал Никитин Климу, когда они перед вылетом выкуривали по последней папиросе. — Хуже такой дерьмовой погодки и не придумаешь. За сто верст засекут нас «мессеры» и никуда от них не скроешься.
Клим пожал плечами и промолчал. Он немного недолюбливал капитана Никитина. Зуда, каких свет не видел. Все ему всегда не так, все не по его. Если над головой у Никитина вот такое ясное небо, как сейчас, он зудит: «Черта с два сегодня поработаешь. Дерьмо!» Если по небу ползут низкие тучи и беспросветная муть висит над землей, Никитин опять зудит: «Ну вот, дождались… Будем теперь сидеть да всемирного потопа…»
Правда, летал Никитин по высшему классу. И не было такого случая, чтобы вернулся на базу, не выполнив задания. Пойдет штурмовать танки — костры полыхают по дорогам, пошлют эшелон взорвать-на железнодорожном узле — все к черту в воздух летит, целую неделю дым и гарь над узлом стоит… А Никитин снова зудит: «Разве эта работа? Никакого прикрытия, никакой поддержки. Немцы пяток «юнкерсов» выпустят — за ними десяток «мессеров» летят… А у нас…»
На другой день посылают Никитина обработать передовую. И говорят:
— Соседи дают две пары «яков» для прикрытия. Работайте спокойно, все будет в ажуре.
Никитин все на передовой перелопатит, кашу сделает, а вернется — не преминет поворчать:
— Две пары «яков» дали… А зачем? Им что, делать больше нечего?.. Еще пару нянек дали бы нам для ажура… Порядочки…
Перелетев линию фронта, они пошли в свой квадрат — впереди Клим Луганов, за ним ведомым — капитан Никитин. Минут через пятнадцать стрелок-радист сказал Климу:
— Командир, в лощине слева вижу два «тигра». Атакуем?
Танки увидел и Никитин. Подойдя поближе к Луганову, он спросил:
— Даем?
— Да, — коротко ответил Клим.
И пошел в атаку.
«Тигры» стояли рядышком, и танкисты, не ожидавшие беды, сидели на травке, складными ножами-вилками извлекая тушенку из консервных банок. Потом, услышав гул моторов, рванулись к машинам. Рванулись в тот самый миг, когда капитан Никитин нажал на гашетку пулемета, а Клим послал в один из танков реактивный снаряд…
Сколько верст прошли эти танкисты по дорогам войны? Может быть, где-то в Нормандии они ради забавы давили гусеницами своих «тигров» виноград и виноградарей, в древнем Кракове утюжили старые мостовые и в груды щебня превращали костелы, а под Смоленском стреляли из пушек в мальчишек и девчонок?.. Может быть, вчера вечером они писали своим Гретхен и Эльзам: «Мы идем как циклопы, все сжигая на своем пути. Нет силы, которая нас остановит или даже задержит…»
— Еще один заход! — сказал Клим Никитину.
Интересно, что ответят им Эльзы и Гретхен? Наверное, они будут благословлять своих «героев» на новые подвиги. «Мы гордимся вами, нашими рыцарями огня и стали…»
Второй «тигр», развороченный эрэсом, выбросил в небо столб огня, и огонь растекся по траве, как лава.
— Конец, — сказал Клим. — Пошли дальше.
Горящая лава растекалась по лощине, трескалась, дымилась земля, в пепел превращались «рыцари огня и стали…»
— Разве это работа? — услышал Клим. — Два каких-то недобитых «тигра»…
Колонна машин растянулась по дороге так, точно это текла река. И в каждой машине — два десятка солдат с автоматами, поставленными меж ног, в касках с ремешками под подбородками, в мундирах с эмблемами «СС» на рукавах.
Придет время и такие колонны будут двигаться по дорогам только ночами, и офицеры будут следить, чтобы никто из солдат не чиркнул зажигалкой, будут требовать тщательной маскировки каждой машины, чтобы русские летчики ничего не обнаружили, чтобы все было согласно уставам и инструкциям…
Придет время, и немцам станет не до бравады, и осторожность возьмет верх над кичливостью, когда каждый их шаг может оказаться последним шагом, и они поймут это на горьком опыте…
Но все это будет потом, а сейчас им плевать и на осторожность и на уставы: их прославленные асы рыщут в русском небе как полновластные хозяева, им не страшен ни черт, ни дьявол. Так же, как не страшен ни черт, ни дьявол немецким колоннам, двигающимся по русской земле…
И кажется, вот только теперь, глядя сверху на строгий порядок колонны, Клим со всей остротой почувствовал, как беспредельно любит он свою землю… Он вдруг подумал, что его любовь к ней родилась страшно давно, еще в ту пору, когда предки его бились за каждый ее клочок, за каждое деревце и каждую речушку. Уже тогда он сердцем предка испытывал и эту беспредельную любовь, и страдание, и ненависть к иноземцам, незванно явившимся на русскую землю.
И еще Клим подумал, что эта его любовь не умрет никогда. Потому что она войдет в кровь и в сердце Алешки, его сына. То, что сделала Анна, умрет, а то, что сделал и еще сделает он, Клим, умереть не может. Ведь все его дела, все его мысли — даже мысль об Алешке — это и есть любовь к Родине.
— Вот теперь мы и дадим по ним! — горячо прошептал Алешка. — Дадим, па?
— Рановато, Алешка, — сказал Клим.