ови! Он поклялся сопровождать тебя до полного выздоровления. Прошу тебя, прими его помощь. Да помогут тебе небо и твой волшебный клинок! Дорогу осилит идущий!»
Летта открыла глаза. Солнце уже скрылось за гребнем стены, но небо еще сияло глубокой и яркой голубизной. Небо Великих Древних Гор. Небо Лучезарной Долины. Небо Родины.
Конечно, она догадывалась. Догадывалась, что Врана не просто ее учитель, но и мать. Тайна рождения, жестко соблюдавшаяся в племени, запрещала колдунье сказать Летте об этом прямо. Но, пользуясь своим привилегированным положением, Врана могла позволить себе мимолетную ласку или заботливое слово. Все это происходило наедине, но именно в силу своей необычности запоминалось надолго.
Амазонки не вскармливали своих детей. Для этого в ихних пещерах существовали специальные кормилицы. Им, захваченным при набегах, была дарована жизнь.
Пока не иссякнет молоко.
Некоторые из них жили в пещерах десятки лет, но никогда не видели выкормленных ими девочек. С двухгодовалого возраста юные Девви воспитывались в специальных группах и представлялись племени лишь через шесть лет после рождения. За это время матери пытались забыть беременность и роды, как кошмарный сон.
Конечно, внешнее сходство оставалось, но говорить о нем было строжайше запрещено. Все Девви были дочерьми Великой Матери и никаких других матерей не знали и не хотели. По крайней мере по официальной версии.
На самом деле в своей среде девочки гордились сходством со взрослыми сестрами. Лика, например, была совершенно избавлена от часто повторяющихся споров о матерях. Голубые глаза и черные как смоль волосы были только у Теллы — военного вождя племени. Гордость за мать сверкала во взгляде юной Девви постоянно, несмотря на все запреты и предрассудки. Любовь же Теллы проявлялась лишь в повышенной требовательности и жесткости. Летта помнила горькие слезы любимой подруги после первого дня Посвящения, когда Телла безжалостно заставляла Лику снова и снова падать со скользкого бревна, высоко поднятого над противной грязевой лужей.
Летте было и сложнее и проще одновременно. Сложнее потому, что золотоглазая и белокурая девочка ничем не напоминала смуглую Врану с рано поседевшими волосами и пронзительным взглядом карих недобрых глаз. Но именно отсутствие сходства позволяло им чаще встречаться и иногда даже подолгу бывать наедине. Теперь Летта понимала, что Врана признала в ней дочь без всяких магических опытов. Просто отец девочки был эльфом. Единственным за многие годы свершения Обряда. И он не умер. Тоже единственный из всех.
Вторым был Олег. Только сейчас Летта поняла презрительные взгляды старших сестер и изумленно-испуганные глаза Враны. «Яблочко от яблоньки недалеко падает». Даже если бы в долине Великой Реки росли эти самые яблоки, в племени Девви не могла бы появиться такая поговорка.
«Ну вот, теперь я по крайней мере знаю, откуда берутся эти чужие слова», — с облегчением подумала Летта.
Тело приятно покачивалось на энергетической подушке, образовавшейся в месте слияния спины и земли. Расплавленные кости и размягченные мышцы пропитались праной, усталость и боль улетучились, уступив место жаркому дыханию основы мира.
Воспоминания уже не вызывали тоскливого чувства одиночества, оторванности от корней и истоков, от своего народа и своих богов. Ибо забрезжила высоко в небе Лучезарная Долина и летел где-то над ней мудрый дракон с улыбающимся эльфом на спине.
«Спасибо, мне гораздо лучше», — сказала Летта, не размыкая губ.
«Я знаю», — пришел ответ, проникнутый затаенной радостью и предчувствием неведомого.
«Почему мне кажется, что я тебя знаю очень давно?»
«Думаю, потому, что уже два года твой образ преследует меня в снах и медитациях, в минуты опасности, печали и радости. Помнишь ли ты схватку в тихой заводи Великой Реки, когда шесть женщин атаковали одну юную девушку с яростным прищуром золотых глаз и красной лентой вокруг прекрасной белокурой головки? Я был там».
Летта невольно открыла глаза. Мысленная речь немногословного монаха была насыщена образами и смыслами.
Сан сидел в той же позе, и улыбка на его лице сияла все тем же загадочным светом внутреннего зрения.
«Это было частью обряда Совершеннолетия. Мне приятно, что ты видел меня тогда». — Летта осторожно села. Онемевшие в глубоком расслаблении мышцы требовали напряжения.
«Тебе действительно понравился мой бой?» — Она хотела услышать еще один комплимент, но Сан молчал. Ни один мускул на его лице не дрогнул. «Статуя, а не человек», — подумала девушка с легкой обидой и потянулась с грацией хорошо отдохнувшей дикой кошки. Серия негромких щелчков отметила включение суставов. Юноша по-прежнему не двигался.
— Так. Значит, не хочешь меня замечать? — принимая его игру, вслух сказала Летта. И резким движением послала руку в атаку. За долю секунды до звонкой оплеухи желтый балахон сдвинулся в сторону, и ладонь провалилась в пустоту. Нечто стремительное метнулось к левой щеке Летты, и она, припав к земле, пропустила над собой ногу в мягкой сатвийской тапке. Через мгновение они уже стояли друг напротив друга, и радость игры солнечными зайчиками светилась на их лицах.
Сан сбросил накидку и остался в такой же, как у девушки, короткой тунике без рукавов, почти не скрывавшей мускулистого смуглого тела.
Мягким прыжком Летта перелетела на небольшой островок зеленой травы под южной стеной. Нависший карниз оберегал этот оазис от безжалостного солнца, а близость воды насыщала воздух живительной влагой.
Ответный бросок Сана окончился беззвучным перекатом и молниеносной атакой. Летта, слегка отклонившись, пропустила его руку и, показав удар в голову, провалилась в заднюю сметающую подсечку. Юноша опрокинулся на спину, имитируя поражение, но его нога коварно взлетела вверх, прямо в лицо выпрямлявшейся амазонки. В последнюю секунду она успела всунуть в исчезающую пустоту правую ладонь и, отбросив атакующую ногу, ударила вниз левым кулаком.
Это было ошибкой. Рука угодила в заранее приготовленный опрокидывающий скрестный блок, и Летте пришлось сильно оттолкнуться, чтобы успеть откатиться до того, как добивающая нога припечатает ее к земле.
Она пружинисто вскочила, с удовольствием глядя на широкий веер ног сатвийского бойца, взлетевшего вверх вихревым движением, ввинчивающимся в небо.
«Черный дракон обвивает столб», — возник в ее сознании вежливый комментарий, и, беззвучно крикнув: «Дикая кошка бросается в атаку», Летта метнулась вперед.
На долгие-долгие минуты они растворились в круговороте стремительных атак и не менее стремительных уходов, в спиралях силы, ищущих и не находящих цель, и провалах пустоты, возникающих как черные вспышки в сверкающих волнах неземного пламени Ян…
Они были едины, как две руки одного тела, как два пальца одной руки. Созвучия и соответствия заменили мысли и чувства. Исчезла амазонка-изгнанница. Исчез сатвийский послушник. Они не имели имен, не имели желаний, не имели себя. Они не имели ничего. И не понимали, как может быть иначе.
Они были едины… И когда тела неожиданно прижались друг к другу, могучее чувство равновесия захлестнуло слившиеся сердца.
«Я есть ты. Ты во мне, а я в тебе. Мы вместе!» — звучала в объединенном сознании долгая-долгая мысль, и поцелуй, сладостный и бесконечный, стал закономерным, но не последним шагом Взаимопроникновения…
Слог 17ПУТЬ В ТЫСЯЧУ ЛИ
Подмирье
Улица Первого Подручного
Время включения фонарей
Харма ждала его на каменной скамье подле статуи Вельзевула — Первого Подручного Самого.
Вельзевул восседал на громадном рарруге и держал на руке новорожденного уицраора. Он считался праотцем гвинов и иногда, в Дни Всенощных Бдений, являлся им лично. Близкое соседство статуи показалось Зазраку дурным предзнаменованием, и, когда Харма шагнула к нему навстречу, он закрыл ей рот ладонью.
— Отец говорил мне, что в постаментах всех статуй города есть тайные комнаты, в которых круглосуточно дежурят слухачи, — шепнул он, увлекая ее в подворотню стоящего напротив дома.
— Почему ты думаешь, что речь у нас пойдет о чем-то незаконном? — спросила Харма, прижавшись спиной к холодной стене подворотни. — Может быть, я просто играю в таинственность? — Она обхватила себя за плечи и потупилась, закусив губу.
Зазрак, не отвечая, взял ее руки, положил их к себе на грудь и попытался заглянуть ей в глаза. В глаза обиженной, злой на весь свет девчонки, измученной страхом и одиночеством.
Харма глубоко вздохнула и прижалась к нему. А потом заговорила быстро, отрывисто, терзаясь сомнениями и злясь на себя за это:
— Хрон Лу. Я не знаю, что с ним. Из Управления уже дважды звонили… я соврала, что он тяжело болен. Но он… я боюсь, его вообще нет здесь! В смысле в нашем слое. Последнее время он каждый вечер спускался в лабораторию. И каждое утро выглядел очень возбужденным. А теперь он не выходит оттуда. Уже двое суток. И на стук не откликается. Дверь там очень крепкая, закрыта изнутри.
— А другого хода нет?
— В ближней из двух комнат есть окошко с решеткой. Выходит на лестницу, но прутья толстые, как моя рука. Сквозь него почти ничего не видно, только гудит что-то. Противно так, низко. И монотонно. И слабый-слабый сиреневый свет.
— Это уже кое-что. Постой, а кроме тебя, в доме совсем никого нет?
— Угу. Ты просто не знаешь. Моя мать умерла. Давно. Я еще в школу не ходила. А бабка недавно, три цикла назад. Так что в доме пусто. Как в гробу…
— Как же ты, две ночи совсем одна?
— Да ничего. Я привыкла одна. Хрон Лу ведь не отец мне. Отец погиб где-то в Питательном Слое. Работал в Управлении Росы. А Хрон Лу потом взял маму в жены. Облагодетельствовал… Он порядочная сволочь. На работе предупредительный, заискивающий. Но дома — страшный. Ты, наверное, меня не поймешь, но, если бы не звонки из Управления, я бы не стала его разыскивать!
В голосе девушки проступили давно сдерживаемые слезы.