В сентябре мы собрались в репетиционном зале, уселись на пол в круг, зажгли свечу и, передавая ее по кругу, рассказывали, во что верим, чего хотим, чего ждем и на что надеемся. Потом я прочла пьесу и после двух месяцев подготовительных учебных занятий роли были распределены и репетиции начались.
Интересно, что пьесу эту я ставила трижды, с разными поколениями детей. И каждый раз я ее переписывала. Переписывала специально для новых участников с учетом их характеров, внешности, их умений и талантов.
Короче, там, в этой моей пьесе, было так. Пятнадцать детей, пятнадцать гениальных пяти-шестилетних детей были отобраны из тысяч оставшихся на негодной для жизни Земле и перевезены на ближайшую к Земле планету, чтобы там развивать их способности. На планете дети живут вместе, но каждый в своем боксе, встречаются только на лекциях.
Каждый ребенок — понятно, что именно каждый ребенок — личность штучная, ценная для генофонда Земли, — каждый ребенок учился той науке, которой собирался заниматься всю свою сознательную жизнь. Каждого ребенка готовили практически к подвигу во имя возрождения человечества. И если вдруг оказывалось, что, взрослея, ребенок не давал тех результатов, которых от него ждали взрослые, ниоткуда появлялись так называемые чистильщики, туманные существа в черных длинных плащах с огромными капюшонами, без лиц, ни хорошие, ни плохие, стерильные, словом, ни-ка-ки-е. Появлялись ниоткуда, из глубины сцены, как будто всегда там стояли — так оно и было, они действительно стояли там, сливались с задником, а потом отделялись от него (я выставила там дополнительные световые прострелы, именно они давали эффект ниоткуда появляющихся теней). Эти ни-ка-ки-е, бесчувственные, не зная, не ведая ни жалости, ни сострадания, холодные, в абсолютном смысле слова, существа-тени равнодушно, дисциплинированно, аккуратно уводили детей за плечи к себе — в ни-ку-да, безошибочно и точно определяя кого. Многие, кто смотрел эти спектакли, и до сих пор спрашивают, куда чистильщики их уводили. Что там с детьми происходило, как там было — никто не знал, даже не догадывался. И дети, живущие на этой планете без имени, под каким-то условным номером, чистильщиков очень боялись. Пьеса была написана в 1998 году. И только потом, когда спектакль в 2005-м игрался уже третьим составом, мои дети, прочитавшие к тому времени «Гарри Поттера» Дж. Роулинг, стали между собой называть чистильщиков дементорами — зыбким воплощением страха, лишающим воли и памяти одним своим взглядом и леденящим дыханием. Возможно, и наши чистильщики были как раз из этой же братии чудовищ и монстров, только не сказочных, а скорей фантастических, призванных на службу новой цивилизацией. Ведь говорят же, что все, созданное нашим воображением, должно где-то существовать.
На планете, где находился учебный центр, все время шел дождь. Только раз в пятнадцать лет, всего на несколько часов, дождь прекращался и выходило солнце.
Каждый раз накануне такого вот дня ученые были встревожены, солнце, верней его излучение, могло повлиять на психику детей, на их поведение, вызвать неадекватные реакции, агрессию. Или наоборот — депрессию, умственную слабость… Назвали они эти симптомы «солнечный синдром» и на общем сборе в центральном прозрачном ассамблей-холле, где обычно детей собирали на конференции, симпозиумы, встречи с героями космоса и оставшимися в живых, сохраненными программой выдающимися людьми, полезными для дальнейшего развития человеческой цивилизации, ученые сообщили детям о солнечном синдроме, но успокоили, что, как только солнце уйдет, как только опять начнется дождь, все симптомы бесследно исчезнут.
Однако — предупредили они детей — среди вас есть один мальчик, который прибыл на проект всего пять лет назад, и он помнит солнце. Ему эти симптомы не грозят. Зачем это было сказано — вряд ли по ошибке, вряд ли это была неосторожная оговорка. Скорей всего это была продуманная провокация, желание изучить поведение подростков в экстремальной ситуации.
Результаты не заставили себя ждать. Как только ученые удалились, при этом зритель видел, что за детьми продолжают наблюдать, дети вдруг разволновались и стали выяснять, кто. Кто прибыл на станцию всего пять лет назад? А нужно сказать, что дети между собой были знакомы мало, группы менялись и перетасовывались, все встречались только на лекциях или в зале ассамблей, чаще всего были погружены в себя и, как казалось взрослым, не обращали внимания на себе подобных. Для того чтобы лишить детей какой-либо внешней индивидуальности, их одевали в одинаковые удобные, влагоотталкивающие костюмы, сразу после прилета под видом борьбы со следами земной радиации и вирусно-микробной флорой, у них отобрали все, что дали им на память их родители. У кого-то плюшевого мишку, у кого-то старинный фотоальбом, у кого-то поношенную бейсбольную перчатку, у кого-то — шкатулку с пуговицами, бусинками и другим ценным для ребенка скарбом, у кого-то маленькую флейту или маленькую гитару укулеле. Детей лишили семейной фамилии, в виде исключения оставив лишь имена, добавив к ним номера, выбитые на их комбинезонах. Словом, определить, кто же из большой компании, примерно человек около пятидесяти, видел солнце, было практически невозможно. Но никто не оценил особенных возможностей этих гениальных, по сути, детей — один из них, глядя на шахматную доску, беспорядочно переставляя и нервно отбрасывая фигуры в сторону, а потом спохватившись, вернул их на место и вдруг выкрикнул:
— Это Бруно! Бруно прилетел сюда пять лет тому назад.
Ученые-наблюдатели ахнули от досады, они и сами не учли, что, во-первых, дети примутся решать эту задачу, во-вторых, что так быстро появятся симптомы солнечного синдрома, хотя солнца еще нет и в помине. Единственное, что хоть как-то успокоило ученых — это что дети пошли по ложному пути: Бруно, как выяснится потом, действительно прилетел на проект пять лет тому назад, но не с Земли, а с колонии, выстроенной на искусственном спутнике Земли. Бруно, который родился и жил в колонии, под искусственным светом всю жизнь, был тут совсем ни при чем, никакого солнца он не видел и на просьбы подростков, признаться, грубил, за что и ударили его один раз, потом второй, а затем стащили с подиума, на который он забрался, и стали колотить чем попало, его били бы в ярости еще долго, но раздался вдруг девичий звонкий голос. Сначала тихо, потом громче и громче, а затем уже истерично, отчего все остановились в растерянности:
— Отставьте его, идиоты! Это я! Я! Я прилетела с Земли пять лет тому назад. С Земли. И я видела солнце.
Нет, дети не стали набрасываться на девочку Маршу, которая видела солнце. Нет. Но то, что случилось дальше, было еще хуже, чем стихийная драка. Сначала они все, как дикие звери, как волки зимой, медленно, собранно и расчетливо окружили девочку и уже, казалось, готовы были ее растерзать. Но Джон, авторитетный Джон, ироничный и сдержанный, убедительный и самый перспективный, остановил их.
— Стойте, — сказал он спокойно, — так нельзя. Вы что, хотите, чтобы, когда появится солнце, вас не выпустили? Чтобы вам поставили диагноз «солнечный синдром»? Мы что, мало пережили вместе, что сейчас поддаемся эмоциям? Колонисты, у нас есть другой способ. Другой. — А потом он обратился к Марше: — Нам есть что тебе предъявить, Марша.
Дети, холодные и расчетливые, как члены стаи, понимающие один другого без слов, общаясь только взглядами и жестами, быстро перестроили холл, надели красную мантию на Джона и открыли судебное заседание. И по тому, как быстро и организованно дети готовились, как быстро преобразились, какими обреченными и суровыми вдруг сделались их лица, было ясно, что все это проходит не в первый раз. По мрачным средневековым канонам девочку Маршу судили на латыни. С ее комбинезона сорвали бирку с именем и номером и затем увели. Куда, зритель мог только догадываться (или не догадываться), потому что в последнюю секунду, когда можно было видеть Маршу с руками, сцепленными на спине, тенью рядом с нею мелькнули призрачные фигуры чистильщиков и затем свет погас.
И тут заплясали дети как дикари по кругу, кричали, визжали, хохотали, бились в истерике и рыдали, но прыгали-прыгали по кругу, по замкнутому кругу, один за другим, один за другим, как будто пытались изгнать из себя боль душевную, а Джон стоял в центре, на кубе, яростно воя и размахивая своей красной судейской мантией. И мантия эта играла над головами детей зловеще, как пляшут языки жертвенного средневекового костра.
А потом случилось странное — отключился искусственный свет колонии, распахнулись прозрачные двери. Ярко заиграли капли, дети прикрыли глаза руками — это были первые солнечные лучи, выходило солнце.
Как счастье открывает лучшие стороны души человеческой! Вдруг при солнечном свете стало видно, что все колонисты маленькие, еще совсем маленькие дети. И как искренне радовались они солнцу, как изумлялись и восхищались!
И тут на освещенную солнечными лучами площадку откуда-то посыпались яркие разноцветные мячи.
А Джон и Бьюти с изумлением вдруг поняли, что давно влюблены друг в друга.
А Кто-то вдруг открыл друзьям тайну о том, что уже много лет хранит у себя настоящую земную бумажную книгу. Книгу о том, как дети жили в семье. О том, какую еду они ели, как ходили в школу, а потом возвращались обратно домой к маме. И это каждые сутки? — кто-то не поверил. Да, это каждый день, ответили недоверчивому. И еще… еще… Мальчик рассказывал то, что для зрителей в зале казалось обычным, но таким недосягаемым для детей на сцене — про дружбу с родителями, о прогулках на лыжах, о выездах на пикники, о походах в театр и кино. И все это время можно было быть рядом с мамой и папой. И про объятия. И про то, как мама кладет руку на лоб, когда высокая температура…
Девочка вдруг рассказала, что получила радиограмму от родителей: «С шестнадцатилетием!» Там было написано: «Будь достойна!..»
— Чего не хватает? — спросила девочка. — Чего в ней не хватает, в этой телеграмме? Ну? Вы же умеете решать любые задачи, колонисты?