– Ты, значит, против была?
На вопрос Плети она закивала, тихо подвывая и не открывая лица. Брат Мартин повернулся к Леди.
– Закон един для всех, – повторил он. – Наказание за злоупотребление правом долга – пятнадцать плетей. По праву монаха Третьей Ипостаси, наказание исполню немедленно.
Леди прерывисто вздохнула и, отступив на шаг, схватилась за сердце. Роб с трудом скрыл улыбку – он надменную хозяйку борделя никогда не любил. Ходил к «Жёнкам» ещё до Марты, да и после женитьбы – чего уж – заглядывал иногда.
Следующие слова Плети понравились ему ещё больше:
– Снимай платье и становись на колени. Чем быстрее будет исполнено наказание, тем быстрее ты будешь чиста пред Триликим.
– Я-а-а… Я-а-а, – мямлила Леди, медленно отступая. Вдруг – закричала. – Я откупаюсь! Откупаюсь золотом!
Плеть кивнул, и хозяйка борделя облегчённо вздохнула. Роб тоже вздохнул – разочарованно. Женщине, конечно, было лет сорок, но выглядела она прекрасно. Особенный интерес вызывала пышная высокая грудь – так что было любопытно глянуть, что у неё под платьем.
Монах тем временем повернулся к девке.
– Как звать?
– Анна, брат Мартин.
– Я могу предложить тебе выбор, Анна. Первый вариант: ты можешь остаться тут, с этой хозяйкой. Она найдёт другой способ отработки долга.
Роб хмыкнул про себя – найдёт она, конечно. Даже если не возьмётся за старое (а кто ей помешает?), любовью к этой Анне тоже пылать не будет. Совсем. Плеть то уедет – а девке тут жить.
– Второй вариант – церковь заберёт твой долг вместо штрафа. Тогда ты станешь монахиней, возлюбленной сестрой Второй Ипостаси. Пока не отработаешь долг – а дальше уже тебе решать свою судьбу.
Лицо девки на миг просветлело. Правда – всего на миг. Потом она сообразила, что брат Мартин ей предложил. По сути – просто сменять шило на мыло.
Нет, неаккуратно где скажешь, что возлюбленные сёстры – шлюхи, получишь пару десятков плетей. Вот только… это почти так и есть. Сёстры милосердия Второй Ипостаси служат при церковных больницах, врачуют. Возлюбленные сёстры – тоже, пусть и обычной работой тоже занимаются – например, монастырскими полями и огородами. И те, и другие, ясное дело, много времени проводят в молитвах.
Разница в том, что иногда пасторы отправляют к возлюбленным сёстрам тех, кого надо… Возлюбить. И сёстры – любят. Как шлюхи. Разница только в том, что имеют их не по пять раз на дню, а хорошо если раз за год. А ещё, им потом ребёнка родить положено.
А из детей возлюбленных сестёр растят новых служителей церкви – тех же Плетей, например. Хотя, со стороны тоже набирают, ясное дело. При том, Третьими могут даже девки стать, не только мужики – пусть то и редкость.
Анна – бледная, как известь – спросила:
– Я могу стать сестрой милосердия?
Брат Мартин покачал головой:
– Сёстры милосердия невинны. В невинности и черпают они силы для исцеляющих молитв. Ты не сможешь пойти этим путём. Я вижу только один путь – путь любви, но не милосердия.
Анна долго медлила, но, покосившись на Леди, кивнула:
– Я согласна.
– Да будет так, – кивнул Плеть в ответ – и повернулся к хозяйке борделя. – Штраф заменяется на передачу права долга. Завтра, с полуденным колоколом, принесите пастору все расписки.
Леди что-то ответила – Роб уже не слушал. Всё равно раздевать её не будут. Шагнул к Анне. Как бы то ни было, за девку он порадовался – всё же, в монастыре лучше, чем в борделе. Даже в монастыре возлюбленных сестёр.
Девка, как стражник шагнул к ней, подняла на него взгляд – и синие глаза вдруг полыхнули яростью и отвращением. Роб от неожиданности чуть не запнулся, замер. И – не только из-за её реакции. Ну, обиделась дурёха, что он её выручать не побежал, и ладно. Юна совсем, и ни Четвёртого не понимает, как мир устроен. Дело было в другом.
Он узнал её. Он уже видел этот взгляд.
Глава II
И Первый Лик Триликого – Господень, повелевающий, что дал человеку заветы, что зло есть, а что добро, и повелел люду подчиняться им. И Второй Лик Триликого – Сиятельный, солнцу подобный, что дарит людям слабым и грешным любовь Свою и заботу, и милосердие. И Третий Лик Триликого – Наказующий, что всегда находит зло в сердцах людских и карает виновных праведно и неотвратимо плетью и сталью. Так было, так есть, и так будет.
Вечная Книга
Анну трясло. Третий, рядом с которым она ощущала себя в безопасности, оставил её на улице наедине со стражником. С защитником порядка, ага.
Вроде, ни жестоким, ни мерзким он не выглядит – просто жилистый светловолосый парень с курчавой бородкой и водянисто-голубыми глазами. Но, как он отвернулся, пока её избивали, Анна никогда уже не забудет и не простит. Дай Триликий, больше вообще с этим стражником не увидится.
Он ведь ещё и поглядывает так… заинтересованно.
Анна от него отвернулась, обхватила себя руками, стараясь унять дрожь. Конец октября, вечер, а на ней только платье из борделя – бесстыдное, оставляющее голыми колени и плечи. Правда, колотило её не только от холода.
Жизнь переломилась уже в который раз. Родители – умерли. В общине из неё сделали бесправную служанку, хоть не обесчестили – и то ладно. Это сделали уже здесь, в городе, когда община отдала ею долги.
А Леди, эта мерзкая сука, ещё приговаривала: «Мы же бережём тебя. Только два-три мужика за ночь – привыкай пока».
Когда стало известно про зверские убийства детей, было страшно, а внутри кипело что-то непередаваемое. Была боль, тупая и уже привычная – как в душе, так и в теле. Смирение и равнодушие к себе бились с желанием сбежать. Страх перед колдуном мешался с надеждой, что он убьёт и её. Детям было от девяти до тринадцати – так и ей пятнадцать, не сильно она старше. А сама наложить на себя руки… Нет, на это Анна не была способна.
К своему стыду, она была рада, но от этого ощущала себя ещё грязнее, ещё порочней. Просто – люди боялись, и бордель почти простаивал. Стало немного легче – хотя бы похотливый стражник больше не приходил, как и толстяк из совета. В первую ночь она даже поверила, что никого уже не будет, но с рассветом появился… он, самый мерзкий из всех. Который не только забрал её невинность, но и избил ремнём, оставив на спине следы.
Леди не возражала, просто взяла больше денег. Жаль, увидеть, как уже её спину исполосуют, не вышло.
А он так и приходил каждое утро. И каждое утро издевался, его плоть будто тешили только мучения. Если так – зачем вообще брал её? Уж лучше только ремнём по спине, чем… Чем – оно.
И вот – жизнь опять подпрыгнула и извернулась. Наверное, монахиней быть лучше. Посвятить себя Триликому – она правда готова на это. Молитвы – последняя опора её души. Без них Анна бы точно сломалась. И она бы даже решила, что Триликий наконец услышал её, что обогрел её Вторым Своим Ликом, но...
Но – почему именно возлюбленная сестра? Ведь это… Это то же самое!
На глаза опять навернулись слёзы, Анна быстро вытерла их и с трудом сдержала всхлипы. Нет уж, хватит! Тем более – не при мерзком стражнике.
Тут дверь борделя открылась – и наружу вышел Третий. Один. Он заходил, чтобы проверить остальных девушек – и, видимо, ни одна больше не сказала, что работает по принуждению. На самом деле, Анна даже обрадовалась – они все показались ей взбалмошными, высокомерными и ужасно порочными. И посмеивались над ней: «Недотрога. Посмотрим на тебя через полгода».
Теперь – не посмотрят.
Монах, взглянул на неё, надолго задержал взгляд на голых плечах. Анна вздрогнула, но на лице его не увидела никакого плотского интереса – и успокоилась. Третий смотрел на следы от ремня, и от его молчаливого внимания хотелось заплакать. Потому что – жалко себя. Потому что – так хочется, чтобы пожалели… Монах жалеть не стал, но расстегнул брошь, застёгивающую плащ – и, сняв его, накинул Анне на плечи. Она тут же завернулась, словно в одеяло, тихо сказала:
– Спасибо вам, брат Мартин.
– Не снимай, пока не скажу, – коротко ответил он Анне, кивнул стражнику. – Веди.
Тот повёл. Судя по направлению – или в таверну на центральной площади, или, скорее уж, к пастору. Брат Мартин ведь тоже служитель Триликого. И она – скоро станет, пусть и не верится до сих пор.
Анна всегда любила тиринскую церковь. Хотя, других-то она и не видела.
Приезжая с отцом в Тирин в ярмарочную пору, она всегда с восторгом рассматривала церковь: колонны на входе, покрытые лепниной стены, высокие узкие окна из разноцветных кусочков стекла, складывающиеся в рисунки и узоры… Только потом Анна узнала, что такие окна называют витражами.
Церковь будто тянулась кверху, стремилась в небеса своими высокими сводами и высоченной колокольной башней с Трипутьем на вершине – и поэтому очень ей нравилась. Уже в детстве Анне казалось, что вера в Триликого – это и есть стремление в небо. К чему-то чистому, прекрасному…
Сама Анна больше не была чистой. Стоя перед каменными ступенями – обесчещенная, в развратном платье, с непокрытой головой и бесстыдно размалёванным лицом, – она уже не чувствовала себя достойной оказаться внутри.
Разве можно ей – осквернённой – ступить под своды храма Триликого?
Третий явно решил, что можно. Он отпустил стражника, наказав ему напоследок пойти к сотнику и передать, что ночью город должен быть пуст, без патрулей. На возражения только покачал головой и повторил приказ. Стражник, стушевавшись, быстрым шагом ушёл. Брат Мартин же легонько толкнул Анну вперёд. Вздохнув про себя, она пошла.
***
Высокие – в два роста Анны – двери церкви были уже закрыты. Солнце село, последние его алые лучи таяли над западными стенами города. Пастор, наверное, уже собирался спать.
Третий ухватился за огромное бронзовое кольцо дверной ручки, несколько раз с силой постучал им по бронзовой же набойке. Молча стал ждать, всё такой же спокойный, похожий в полумраке на статую. Анна не могла похвастать тем же, от страха её уже тошнило.