Сибирцев взглянул в растерянные глаза Званицкого и вдруг щелкнул каблуками:
— Слушаюсь, господин полковник, понял вас. Степак, марш в комнату. Зеленов, за мной. Если разрешите, господин полковник, мы пока на дворе потолкуем.
Сибирцев не беспокоился за полковника. Впору было беспокоиться за Степака.
11
Дед Егор Федосеевич над чем-то старательно трудился возле открытых настежь дверей сарая, что-то подстругивая, приколачивал. Словом, ему нашлось дело.
Сибирцев вывел Зеленова, показал на одну колоду, под стенкой сарая, тот сел, сам устроился на другой.
— Егор Федосеевич, сделай, брат, милость, принеси кружку воды, а то, гляжу, наш пленник Богу душу от страха отдаст.
Дед скоро принес от колодца воды, и Зеленов с животной жадностью единым духом осушил литровую кружку.
— Ну, — строго начал Сибирцев, — тебе Степак, поди, все про меня рассказал? Отвечай быстро, говорил?
— Говорил, — безнадежным голосом ответил Зеленов и понурился.
— Чего говорил, ну?
— Про комиссара.
— Ага, — удовлетворенно заметил Сибирцев. — Это хорошо, что он все запомнил. А теперь ты меня слушай. Хочешь жизнь свою спасти?
Зеленов дернулся, поднял голову, взглянул с неверием.
— Я всерьез говорю, мне тут некогда с вами валандаться. А то сдам обоих в Чека, там вас к стенке — и весь разговор. А зачем тебе, скажи пожалуйста, стенка? Тебе что, жить надоело? Вот то-то и оно… Семья есть, родные? Говори, не бойся, не затем спрашиваю, чтоб беду им принести. Ты уж и так испоганил им жизнь. Ну?
— Есть, — пробормотал Зеленов.
— Что ж ты их бросил, да в лес подался-то?
— Мобилизованные мы.
— Кто ж это «мы», ты со Степаком, что ли?
— Да не, Степак — он меснай. А мы — рязанские.
— Эва откуда вас занесло! — присвистнул Сибирцев. — И много таких?
— Не, ня много…
— Так какой же черт вас у Антонова-то держит? Плюнули бы да ушли к себе домой. Там, поди, детишки с голоду пухнут, а батя их по лесам, как волк, шастает. Есть дети-то?
Зеленов вздохнул, кивнул утвердительно.
— Эх вы, волки хреновы. Народ только баламутите, делом ему заниматься не даете. Голод вон по России идет, а мы вместо того, чтоб землю пахать, вас вылавливаем. Мало было интервентов, теперь за своими мерзавцами, убийцами по лесам гоняемся. Ну все равно, теперь-то уж каюк вам. Тут такие дивизии прибыли! Деникина били, Врангеля, поляков гнали, Колчака под лед отправили, а уж с вами, лесными чертями, быстро справимся. За лето всех в лепешку раскатаем. Так что худо твое дело, Иван Зеленов. Боюсь, не дождется твоя семья кормильца. Что делать-то прикажешь? А? Приказ ведь был: всех бандитов без суда расстреливать, а семьи ихние на Север выселять. Вот так-то… Губерния могилевская…
Тяжко, безнадежно вздохнул Зеленов. Вся вчерашняя наигравшая спесь одним пфуком вылетела. Сидел на изрубленной топором колоде перепутанный, усталый мужик, свесив между колен корявые жилистые руки. Не надо было быть большим знатоком человеческой души, чтобы понять, о чем он думал. Самый подходящий момент, решил Сибирцев, для небольшого хирургического вмешательства.
— У тебя земля-то своя есть?
— Есть нямного. Да ведь, господин хорошай, але товарищ, как тя? Выгрябли жа, подчистую хлебушка выгрябли комиссары-та!.. Какая тута жисть…
— Какая-никакая, а нынче-то полностью отменили продразверстку. Вот так. Уж с весны по всей губернии, да и у тебя дома, один только налог остался. Стало быть, сам ты себе хозяином мог бы теперь быть, да другую дорогу выбрал… Со Степаком давно ли?
— Да не… — поморщился мужик. — Это господин Черкашин пальцем в мя ткнул и говорит: с им пойде-тя. Ну и пошел, а куды дяваться…
— Не пойму тебя, Иван Зеленов, нет же господ-то уже. Сам же в семнадцатом их скидывал, так, что ли? А теперь, выходит, опять посадил ты себе господина на шею?
— Дак а твой-та господин полковник? — резонно, не без хитринки, заметил Зеленов, мотнув лохматой головой в сторону дома.
— То он для Степака. Да и какой господин Марк-то Осипович. Наш он человек. Сперва все, вроде тебя, сомневался, а сейчас поверил. И не раскаивается. Такое, брат, дело… да. Но разговор сейчас о тебе. Крови-то на тебе много ли?
— Истинный хрест! — Иван истово осенил себя крестом. Потом подумал и добавил уверенно: — В бою-та — как не без таво? А шоб грабить, але таво пуще, не, мы няспособныя, не.
— Врешь, поди, — миролюбиво отметил Сибирцев, понимая, что мужик, в общем-то, недалек от правды. В дерьме быть и не замазаться — это для шибко доверчивых. Но, пожалуй, и не конченый он человек, не Степак. — Конечно, нет у меня права казнить или миловать, на то суд есть. Но подсказать тебе могу, как из дерьма выбраться и жизнь себе и своим детям сохранить. Хочешь подскажу?
Зеленов робко поднял глаза, в них мелькнула надежда. Не велик артист, чтоб так сыграть, подумал Сибирцев. Можно рискнуть.
— Вот послушай меня, Иван Зеленов, если хочешь, чтоб тебя простили. Надо, брат, послужить народу. Верой и правдой. Я думаю, тебе придется вернуться обратно к капитану Черкашину и доложить ему, что Степак был убит на обратном пути, и сказать он велел… А вот что сказать, это ты попозже узнаешь. И еще. Мне можешь верить, как своему Господу Богу, я еще ни разу никого не обманул. Не обманываю и тебя. Ты мужик грамотный?
— Не…
— То-то и беда твоя. Задурили тебе, мужик, голову, застращали, а ты и рад: слушаюсь! подчиняюсь! А кому? Своему же кровному врагу. Дурак ты дурак, Иван Зеленов. Ладно. Облегчу твою задачу. Есть там, среди ваших, такие, что сомневаются; сидеть ли им в лесу или бросить оружие и по домам?
— Есь, нябось, как не быть…
— Ну вот, им и сказал бы ты, чтоб уходили из леса, да как можно быстрей. Когда мы стрельбу-то поднимем, тут уж поздно будет разбираться, кто враг, а кого силком затащили. Всем каюк будет. Потому разбегайтесь, мужики, на все четыре стороны, да поживей. А вот самого капитана Черкашина Василия Михайловича мы обязательно взять должны, давно за ним охотимся. И если он от нас на сей раз уйдет, много всем страшной беды будет. Это ты понимаешь?
Молчал Зеленов. Не мог, видно, сообразить, на какое дело толкают его.
— Такие дела, Зеленов. Поверил бы я тебе, да боюсь, обманешь. Хотя что ж, обманешь, значит, и тебе будет каюк.
В этот момент в доме будто сломалась сухая доска. Сибирцев вмиг выхватил наган и вскочил. Вскочил и Зеленов.
— Сидеть! — строго прикрикнул Сибирцев, посмотрел на дверь.
Через короткое время, скрипнув, она отворилась, и на пороге появился Званицкий с револьвером в руке. Он как-то посторонне взглянул на Сибирцева и махнул револьвером.
— Заходите… — и устало опустил руку.
— За мной, Зеленов. — Сибирцев быстро подошел к Званицкому и негромко сказал: — Марк Осипович, от греха, отдайте мне ваш револьвер.
Тот молча протянул оружие.
В горнице на полу ничком валялся Степак. В кулаке его был зажат давешний нож.
— Упустил я из внимания этот нож, — мрачно сказал полковник и вздохнул. — А вашим приемам не обучен.
— Ну что ж, — пожал плечами Сибирцев, — вероятно, он сам того хотел. А мы вот с Зеленовым вроде обо всем договорились. Так, Иван? Договорились?
Зеленов подавленно молчал, глядя на труп Степака.
— Да, — усмехнулся Сибирцев, — что-то много их у нас получается за последние сутки. Вам не кажется, Марк Осипович?.. Что он успел вам сказать?
— К сожалению, ничего существенного. Не знаю… обязан ли я вам все пересказывать…
— Полагаю, лучше это сделать.
— Вы полагаете, — зло протянул Званицкий. — А если?.. Что тогда будет?
— Плохо будет, Марк Осипович. Поэтому нам лучше поговорить. Иначе все это можно будет истолковать как уничтожение важного свидетеля.
— Вы, кажется, угрожаете? — В глазах полковника вспыхнули искры гнева.
— Помилуйте, о чем вы? Просто я хотел сказать, что это в ваших же интересах. Извините, если неточно выразил мысль.
«Ишь ты, опять гордыня верх взяла… Гневлив, однако, господин полковник». И тем не менее угрозами тут не возьмешь, а убеждать, похоже, времени и совсем не остается.
— Ну-ка, Зеленов, — решительно сказал Сибирцев, — чтоб не вводить тебя во искушение, дай-ка свои руки.
Тот послушно протянул их, глядя испуганными глазами.
— Нет, за спину, за спину. Придется тебе, брат, еще малость посидеть связанным. Не бойся, недолго. Пока мы выйдем, поговорим.
Сибирцев вынул из руки Степака нож, забрал мешки мужиков и пригласил полковника выйти.
— Ну, Марк Осипович, давайте окончательно. Иначе опоздаем. Первое: что приказал ваш Черкашин?
— Вы уже знаете. Ничего нового.
— Где оружие? Это — второе.
— Оружия здесь у меня нет. Оно захоронено в лесу. Есть место, — полковник говорил отрывисто и резко, с явной неприязнью к Сибирцеву.
— Покажете?
— А что ж мне остается?
— Да в общем-то, конечно, — вздохнул Сибирцев от этого упрямства, — ничего не остается.
— Скажите, Сибирцев, — с явной презрительной интонацией произнес Званицкий, — а почему бы вам меня попросту не арестовать? Чего вы возитесь, в душу лезете?
— Чтобы спасти вас. И от смерти, и от угрызений совести. Не знаю, что для вас страшнее, полковник.
— Да ведь вам до меня никакого дела нет! — воскликнул Званицкий. — Кто вы? Скажите честно.
— А вы до сих пор не догадались? Я был о вас лучшего мнения, ей-богу.
— Но как же тогда?..
— Ну вот, начинается, — вздохнул Сибирцев. — Помните, полковник, была такая детская песенка-считалка: во дворе — кол, на колу — мочало, начинай сначала? Ежели вашу совесть все еще тревожит судьба вашего друга Пети Гривицкого, то я уже сказал: он занимался своим делом, я — своим. Чего же вам еще? А теперь отвечу на один из ваших предыдущих вопросов: зачем? Я спасаю в вас человека, полковник. Новой России каждый человек нужен. Каждый.
— Это интересная мысль, — иронически усмехнулся Званицкий, — особенно звучащая над очередным трупом. Не так ли? И что вы имеете в виду, говоря: новая Россия?