— Ну вот… — начала Олеся.
И она объяснила, что прыжки, с которых начинается тренировка, называются не прыжки, а «спады» и что они служат подготовкой для прыжков в воду.
Олеся стала лицом к воде.
— Нужно вот так выпрямиться, — показала она, — и, не сгибаясь, упасть вперёд. Тогда ты обязательно войдёшь головой в воду.
— Я так не смогу, — проговорила Гуля. — Это очень страшно — падать вниз головой.
— Научишься — и не будет страшно, — успокоила её Олеся.
И, не сгибаясь, словно ей это ничего не стоило, она легко, всем корпусом, наклонилась вперёд и полетела… Миг — и она вошла головой в воду.
— Ой! — вскрикнула Гуля и даже зажмурилась.
Но Олеся уже выходила из воды как ни в чём не бывало.
Теперь прыгать нужно было Гуле. «Сверну шею, убьюсь!» — подумала она, но сдержалась и ничего не сказала.
Выпрямившись, она замерла в ожидании команды тренера.
— Прыгай! — крикнула Олеся.
У Гули задрожали колени. С шумом и плеском врезалась она в воду.
— Ничего, неплохо, — поддержала Гулю Олеся, когда та, отряхиваясь на ходу, поднималась наверх из бассейна. — Только не надо отталкиваться ногами, когда падаешь. Ну-ка давай ещё разок.
И тренировка началась. Когда Гуля научилась входить в воду не сгибаясь и без толчков, Олеся сказала:
— А теперь будешь прыгать солдатиком.
— Как — солдатиком? — удивилась Гуля и подумала: «Вот хорошо! Это, наверно, как раз от меня и потребуется».
Олеся снова стала лицом к воде, приложила руки к бокам так, как если бы руки у неё были припаяны к туловищу, и прыгнула в воду ногами вниз.
Гуля опять на мгновение закрыла глаза. Но Олеся, живая и невредимая, уже выходила из воды.
Гуля молча подошла к краю площадки. Выпрямившись, она застыла, словно вылитая из металла, и, как только раздалась команда «прыгай», она оторвалась от площадки и полетела вниз…
— Добре, — похвалила Олеся, встречая Гулю на ступеньке бассейна. — Научишься — будешь прыгать ластивкой.
— Ласточкой! — обрадовалась Гуля. — А скоро это будет?
— Что, не терпится? Всему своё время. И птицы тоже не разом научаются летать.
— А мне бы нужно разом, — сказала Гуля.
Но «разом» ничего не делается. Дни проходили один за другим в спортивных упражнениях и в подготовке к экзамену. И всё это надо было делать незаметно, между прочим, чтобы никто не догадался о Гулиной тайне.
И вот наконец наступил долгожданный день. Выйдя из дому, Гуля сама почувствовала, что держится теперь как-то по-другому, чем прежде. За последний месяц она выпрямилась и подтянулась.
На углу её ждала Мирра Гарбель. Мирра была единственным человеком, которого Гуля посвятила в свою тайну.
— Ну почему им меня не принять? — рассуждала Гуля, шагая рядом с Миррой и по-мужски поддерживая её под руку. — Как ты думаешь, Мирра, ведь примут? Здоровье — слава тебе господи. Мама говорит, что, когда мне исполнился всего один год, я уже получила премию за здоровье.
— А ты же потом болела, — напомнила Мирра.
— Ну когда это было! — сказала Гуля. — Было, да прошло. В санатории меня всё-таки славно подлечили, спасибо Ольге Павловне. А выносливость у меня сама знаешь какая. Трусостью тоже как будто не отличаюсь. Да и с учёбой теперь стало хорошо, почти отлично.
— Ну конечно, примут, — успокоила её Мирра, но почему-то вздохнула.
Гуля пристально посмотрела на неё.
— Ты, видно, против?.. Не одобряешь?
— Я не хочу тебе мешать. Раз ты так решила, поступай. Но я бы на твоём месте пошла лучше в театральную школу. У тебя, наверно, талант…
— Вот ещё! Какой там талант!
Гуля тряхнула головой и взялась за ручку большой, тяжёлой двери.
Мирра крикнула ей вдогонку:
— Ни пуха ни пера!
Поджидая Гулю, Мирра долго ходила по тротуару. Был яркий, солнечный день. Началась оттепель, и дворники лопатами сгребали с панелей потемневший, мокрый снег.
Мирре было чуточку грустно.
«Вот так люди на свете и расходятся, — думала она. — Теперь у Гульки начнётся совсем другая жизнь. Пожалуй, и видеться не будем, не то что дружить. И почему её так тянет к самому трудному?»
И Мирре вспомнились строчки из лермонтовского «Паруса»:
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
Прошло больше часа. У Мирры озябли ноги. Солнце перешло на другую сторону, и повеяло вечером.
Наконец тяжёлая дверь опять открылась. Со ступенек, стуча каблуками и весело переговариваясь, сбежало несколько юношей. Они зашагали по улице, чётко отбивая шаг.
«Вот этих, наверно, приняли, — подумала Мирра. — А девочек что-то не видно. Неужели одна Гуля поступает в военную школу?»
И вот наконец дубовая дверь снова скрипнула, и на пороге показалась Гуля.
— Ну что? — спросила Мирра одними губами.
Гуля махнула рукой.
— Нашли в глазах что-то, — сердито буркнула она. — Всю жизнь видела замечательно, даже в театр бинокля не брала, а тут заставили чуть ли не за целую версту какую-то бессмысленную чепуху читать — набор букв: а… ща… ы… Даже ять и фита, кажется… Знала бы, что эти таблицы там вывешены, вызубрила бы их заранее наизусть… И всё тут.
— А где бы ты их взяла? — засмеялась Мирра.
— Ну, где-нибудь раздобыла бы. У любого глазника — у Остроухова или у Финкельштейна.
— Да ведь у каждого глазника может быть своя таблица, — предположила Мирра. — Я-то это хорошо знаю.
— А ты, кажется, радуешься, что меня не приняли? Вон, даже повеселела. Хороша подруга!
— Не сердись, Гуля, — сказала Мирра. — Я не то чтобы рада, но, по-моему, совсем не обязательно девочке учиться в военной школе. Ну подумай сама: почему тебе непременно нужна военная карьера?
— Да нет, совсем не в этом дело, — возразила Гуля. — Но ты понимаешь, мне иногда так трудно бывает жить. Я надеялась, что эта школа мне поможет… Приучит меня к настоящей дисциплине.
В это самое время мимо девочек быстро прошёл военный в больших роговых очках.
— Видишь, видишь? — сказала Гуля так громко, что прохожий обернулся. — Военный — и в очках. Почему ему можно, а мне нельзя? Я говорила: «Если так, выпишите мне очки и примите в школу». А врач упёрся — и ни за что.
Придя домой, Гуля легла в постель. Фрося звала её обедать, но Гуля сказала только:
— Потом, Фросенька, — и повернулась лицом к стене.
К вечеру она уснула и сквозь сон чувствовала, как мамина рука осторожно щупает ей лоб. Гуле на минутку показалось, что она опять стала совсем маленькой и мама сейчас возьмёт её на руки.
— Ничего не болит, мамочка, — ответила Гуля, не дожидаясь вопроса, — не беспокойся. Полежу — и пройдёт.
А что именно «пройдёт», она и сама не знала.
«Как мне дальше жить? — думала Гуля, плотнее закрывая глаза и натягивая на плечи старый вязаный платок. — Мне уже пятнадцать лет, а я ещё ничего, ничего не сделала хорошего, полезного. Сил хоть отбавляй, а куда их девать? Неужели опять на коньках, как про́клятой, гонять все вечера? Уж лучше бы сниматься в кино. Всё-таки настоящая работа. И потом, так трудно держать себя в руках, не срываться… Что бы такое придумать?
Если маме сказать, что мне хочется настоящего дела, она сразу же посоветует помогать Фросе по хозяйству. А Фрося ворчит: „Да ты ж и так скильки чашек побила! У тебя руки не таки“. Вот и получается, что садишься за стол, как барышня. Всё тебе подают. Даже совестно».
Гуля уснула одетая. А на другой день случилось такое событие, которое сразу сняло как рукой все её огорчения и тревоги.
Третья высота
В школьном коридоре, как всегда на переменах, стоял разноголосый гул. Школьницы медленно двигались, обнявшись, а мальчики сновали взад и вперёд, и девочки ворчали, что они «путаются под ногами».
Гулю сегодня раздражал этот беспорядочный весёлый школьный шум. Она вошла в пустой ещё класс, села за свою парту, в третьем ряду у окна, и открыла наугад какую-то книжку.
Но в эту минуту дверь приоткрылась, и в класс заглянула Муся Лебедева, комсорг школы.
— A-а, Гуля Королёва! — сказала она. — Я тебя ищу. Мне как раз нужно с тобой поговорить.
— Со мной? — удивилась Гуля и подвинулась.
Муся села рядом.
— Дело вот в чём, — начала она как будто сухо и деловито, — мы заметили, что ты за последнее время сильно изменилась, Королёва.
— Как это — изменилась? — переспросила Гуля, насторожившись.
«Неужели и здесь заметили?» — подумала она.
— Изменилась к лучшему, — объяснила Муся, улыбаясь. — Видно, выросла, что ли. Стала по-настоящему работать над собой, сознательнее к себе относиться… Ну, в общем, мы считаем тебя вполне достойной быть в комсомоле.
Гуля растерялась и обрадовалась.
«Это как раз то, что мне нужно, именно то, что мне нужно!» — подумала она и порывисто вскочила с места.
— Ты начала так, — сказала она, — что я могла подумать, будто я сделала что-то ужасное. Мусенька, да ведь это для меня счастье! Ты даже не знаешь, как трудно мне бывает порой. Я постараюсь быть настоящей комсомолкой!
Муся с улыбкой смотрела на Гулю и думала: «Интересный характер — порывистый, горячий, деятельный. Надо, надо ей как следует помочь. Из неё выйдет толк».
В коридоре весело и звонко залился колокольчик.
— Ну вот, пока всё, — сказала Муся, вставая. — Сначала сами всё проведём, а затем тебя проверят в райкоме. [15]
— Это что, экзамен? — спросила Гуля.
— Да, пожалуй, ещё поважнее экзамена, — ответила Муся.
Она ушла. Класс мигом заполнился тем шумом, который только что бушевал в коридоре.
«Ну что ж, — думала Гуля, — в военную школу не приняли, зато принимают в комсомол. Лишь бы выдержать этот экзамен!»
Спустя две недели Гуля возвращалась домой из райкома. Дул порывистый февральский ветер. Подняв воротники и кутаясь в вязаные шарфы, по тротуару сновали занесённые снегом люди. А Гуле казалось, что им всем так же хорошо и ра