достно, как и ей.
Влетев к себе домой, Гуля чуть не сбила Фросю с ног.
— Фросенька, где мама?
— Нема дома.
— Фросенька, поздравь меня, — радостно сказала Гуля, — я комсомолка! Самая настоящая!
И она бросилась к телефону:
— Мамочка, у меня новость… Не беспокойся — хорошая! Райком утвердил! Да, да, утвердил! Нас всего пять человек приняли. Было совсем не официально, а как-то очень по-дружески. Меня спросили: могла ли бы я проявить силу воли, сделать что-нибудь особенное, ну, например, поехать куда-нибудь далеко, если пошлют. Или другое что-нибудь. В общем, проявить смелость. Я сказала, что постараюсь. А сейчас я иду в бассейн… Не могу сидеть одна дома… Хорошо, хорошо, не простужусь и не утоплюсь…
Гуля повесила трубку.
— Ой, Фросенька, как я рада, прямо-таки счастлива! Понимаешь, приняли в комсомол. Мне будут поручать всякие дела, очень ответственные. И если я не справлюсь, будет ужасно стыдно.
Фрося слушала молча, кивая головой, а потом вытерла глаза кончиком фартука.
— Фросенька, ты чего это? — испугалась Гуля.
— Це я з радощив, — сказала Фрося. — Така молода, а вже в комсомоли.
Гуля засмеялась:
— На то же это и комсомол, чтобы молодых принимать! Знаешь, Фросенька, я сегодня буду прыгать ласточкой!
— Ой, та як же ж це? — испугалась Фрося.
— А так! — Гуля раскинула руки. — Не бойся, ничего со мной не будет!
И, расцеловав Фросю, она убежала.
«Какие все сегодня чудесные, милые! — думала Гуля, спускаясь с лестницы и прыгая через три ступеньки сразу. — Ещё недавно был такой грустный вечер, а сегодня-то как хорошо! Хоть бы сегодня, по случаю такого дня, мне удалось прыгнуть ласточкой!»
В прошлый раз Олеся сказала Гуле, что у неё получается не «ластивка», а «горобчик» — воробышек. Шагая теперь по белой, пушистой от снега улице, Гуля старалась ясно представить себе каждое движение, которое нужно было ей сделать, готовясь к прыжку. Бело-голубой кафель бассейна сверкал, залитый электрическим светом. Гуля быстро разделась в кабинке и, как обычно, в купальном костюме поднялась на высоту трёх метров.
— Сегодня будем прыгать с пяти метров! — крикнула ей снизу Олеся.
— С пяти? — удивилась Гуля. — Ну хорошо.
И она поднялась по лестнице ещё на два метра выше, чем раньше. Оказавшись на площадке, она машинально хотела было ухватиться за перила, но перил не было. И от этого Гуле показалось, что площадка по крайней мере вдвое выше, чем была на самом деле.
У Гули слегка задрожали ноги.
Но снизу уже послышалась команда:
— Прыгай!
И, сделав над собой усилие, Гуля стремительно разбежалась, подпрыгнула, распростёрла руки, как крылья, и полетела вниз… Она летела, вся вытянувшись, словно ласточка. Мгновение — и она врезалась головой в воду. Целый фонтан брызг поднялся там, где до этого спокойно блестела водяная гладь.
— Добре, добре! — весело закричала Олеся. — Только ты не рассчитала высоты, и оттого получились брызги. Толчок сделала такой же, как с трёх метров. Вот потренируешься, тогда и этот недостаток устраним.
Гуля снова поднялась на вышку и прыгнула так, как её учила Олеся.
— Отлично, видминно, [16] — сказала инструктор.
— Теперь можно идти? — спросила Гуля.
— Можно. Иди наверх.
— Наверх? Зачем наверх?
— Прыгать!
— С трёх метров, — уточнила Гуля, — или ещё раз с пяти?
— Нет. С восьми.
— С восьми?!
— А что, боязно?
— Боязно, — призналась Гуля.
Олеся улыбнулась:
— Научишься — будешь прыгать и с десяти.
— Никогда не научусь, — шёпотом сказала Гуля и вздохнула: — Ну что же, попробую с восьми.
Она пошла вверх по лестнице. Вот площадка высотой в три метра, с которой Гуля ещё так недавно училась прыгать, вот следующая — пятиметровая. Значит, ещё выше.
«Ух, как высоко! — подумала Гуля. — Убьюсь!»
Сердце у неё замерло, когда она взглянула с восьмиметровой вышки вниз.
Ей казалось, что она стоит на крыше трёхэтажного дома.
«Восемь метров, — соображала Гуля, — да ещё глубина бассейна четыре, всего — двенадцать метров!»
Сквозь прозрачную толщу воды светилось дно бассейна.
«Нет, не могу, — подумала Гуля, — страшно…»
Но снизу уже послышалась команда Олеси:
— Прыгай!
— Олеся! — крикнула Гуля не своим, дрогнувшим голосом. — Я не могу!
Снизу раздалось ещё повелительней:
— Прыгай!
Гуля стиснула зубы.
«Я сказала им в райкоме, что постараюсь совершить смелый поступок, — мелькнуло у неё в голове, — а теперь „не могу“… Нет, стыдно. Не боюсь!»
И, зажмурив глаза, она опять разбежалась по площадке, подпрыгнула и снова полетела, как птица, с распростёртыми, будто крылья, руками.
Она летела всего несколько секунд, но эти секунды показались ей бесконечно длинными.
— Ой как долго я летела! — призналась Гуля, высовываясь из воды и отфыркиваясь.
Олеся махала ей со ступеньки рукой.
— Если так у тебя пойдут дела, — сказала она, — то к Восьмому марта пойдёшь на разрядные соревнования.
Гуля закинула голову и взглянула наверх — на восьмиметровую вышку.
— А можно мне прыгнуть ещё разок? — спросила она.
— Хоть сто раз! — весело ответила Олеся. — Нынче разок, завтра — два, а потом и ещё девяносто восемь.
Гуля снова поднялась на восьмиметровую площадку и уже без всякого страха, словно у неё и на самом деле крылья выросли, легко оторвалась от дощатого помоста и прыгнула вниз, в прозрачную воду.
Физика и концерт Лемешева [17]
Подошли экзамены.
Гуля отвезла в зазеленевший лес свою белку, проводила на вокзал маму, уехавшую в Сочи, и вернулась в опустевшую квартиру. С ней осталась Фрося.
— Ну, Фросенька, — сказала Гуля, — не сойду с этого места, пока не пройду всю физику.
И Гуля села за свой стол. Подперев голову руками, она углубилась в учебник. Комната была залита солнцем. Перед окном распустилась акация.
«Как сейчас хорошо на Днепре! — с тоской думала Гуля. — Взять бы байдарку и поплыть вниз по течению. А потом лечь на белый песок и смотреть в небо!»
Но это потом, после экзамена. А сейчас надо забыть обо всём на свете, кроме физики.
«Теплота»… Как назло, приходится повторять эту несчастную «теплоту», когда и так некуда деваться от жары.
Из кухни доносилась в это время протяжная украинская песня «Чому ж я не козаченько, що тебе я так люблю».
«И когда только Фрося успевает со всем управиться? — думала Гуля. — Не успеешь оглянуться — всё у неё готово, и она уже опять сидит себе и поёт своего „козаченька“. Вот бы мне у кого поучиться!»
И в самом деле: уже к девяти часам всё в квартире бывало прибрано, на вычищенной до блеска керосинке потихоньку варился обед, а Фрося с шитьём в руках сидела у окна и пела.
Пела она обычно так: начнёт песню и остановится на полуслове — то ей нужно нитку перекусить, то Гуле сказать что-нибудь, то подкрутить керосинку. А потом продолжает как ни в чём не бывало с того самого места, на котором остановилась. Гулю сердили эти остановки, и нередко из-за них выходили у неё с Фросей маленькие стычки. Так и сегодня. Фрося затянула свою излюбленную песню:
Чо-ому ж я не козаченько, що тебе я так…
И остановилась. Гуля, прислушиваясь, ждала продолжения. Фрося молчала.
— Фросенька! — взмолилась Гуля. — Чего же ты замолчала?
— Гуленька, — донёсся из кухни притворно сердитый голос Фроси, — без репликив!
И Фрося опять запела:
…що тебе я так…
Снова молчание.
— Фрося, спивай!
Но в эту самую минуту кто-то стукнул в дверь.
— Гулька! — крикнула Фрося. — Чуешь ты чи ни? Стукають в двери! А у мене керосинка гасне.
— Нехай стукають, — отозвалась из своей комнаты Гуля. — Мени учитись треба.
Они обе столкнулись у дверей и вдвоём отворили. В переднюю вошла Гулина одноклассница Надя, одна из самых нарядных и хорошеньких девочек в классе.
— Гулька, — сказала Надя, еле переводя дух, — бросай всё! Лемешев в Киеве! Мировой концерт. Есть два билета!
— Ты что, в уме? — спросила Гуля. — А физика?
— Физика подождёт. Неужели ты пожертвуешь Лемешевым ради несчастной физики?!
Гуля молчала.
— Я буду ночью учить «теплоту», — сказала Надя, вертясь перед зеркалом и поправляя локоны и складки платья.
Гуля смотрела на неё улыбаясь и чуть-чуть прищурившись.
— Сказать тебе, — спросила она, — какую эпиграмму сочинили на тебя в школе?
— На меня? Кто сочинил? Какую телеграмму?
— Не телеграмму, а эпиграмму. Вот слушай:
Надя-Надежда
Надежду лелеет,
Что чуб и одежда
Сердца одолеют.
— Ты сама сочинила эту диаграмму! — сказала Надя и слегка покраснела.
— Да ты не обижайся, Надежда!
Но Надя и не думала обижаться: над ней в классе часто подтрунивали, и она к этому давно привыкла.
— Знаешь, Гулька, — сказала она, — я поменялась с одной нашей девчонкой: я дала ей Лемешева с папиросой, а она мне Лемешева в шляпе.
— Иди ты к аллаху со своей папиросой и шляпой! Человек, можно сказать, наконец образумился.
— Это ты-то человек, который образумился? — засмеялась Надя.
— Я не шучу, Надя, — серьёзно сказала Гуля. — Ты же знаешь, мне недолго сорваться, особенно если такой концерт. Приходится держать себя во как! Думаешь, мне приятно париться? Но ведь осталось ещё добрых пятьдесят страниц. Видишь?
— Да ведь ты ж в году их учила.
— Мало ли что! И ты ведь учила, а, наверно, ничего не помнишь.
— Ни черта не помню! — сказала Надя, искоса поглядывая в зеркало.
— Что ж хорошего? Провалишься на экзамене.
Надя только пожала плечами:
— Ты, Гулька, вечно чего-то невозможного требуешь и от себя и от других. Ну, насильно в рай не тянут. Сиди зубри!