И Гуля пообещала Эрику, что расскажет ему всё-всё, как только вернётся.
…Гуля и её мама сошли с поезда и поднялись вверх по ступеням на высокий железнодорожный мост. Отсюда открывался широкий простор. По обе стороны тянулись и уходили вдаль, изгибаясь и поблёскивая сталью, рельсы, виден был город с его фабричными трубами и зеленью садов, а ещё дальше темнел лес. Над горизонтом стоял огненный диск заходящего солнца.
— А вон и детский дом, — сказала мама.
— Где? Где? — с нетерпением спросила Гуля.
— А вон… У самой опушки леса. — И мама показала на белеющий вдалеке двухэтажный дом. — Ну, пойдём, Гулюшка.
Зоя Михайловна шла не спеша, а Гуля то убегала от неё вперёд, то возвращалась назад, чтобы задать маме какой-нибудь вопрос.
— Мама, а как эти ребята разговаривают друг с другом? Китайские говорят по-французски или французские говорят по-китайски?.. Мама, а родители их дома остались?
Когда Гуля узнала, что у некоторых из детей родители убиты, а у других сидят в тюрьме, она замедлила шаг.
— Что же ты? — спросила Зоя Михайловна, оглядываясь. — Устала?
— Нет, — отозвалась Гуля. — Ты пойди вперёд… Я немножко подумаю, а потом тебя догоню.
Радость, которую она чувствовала весь день, вдруг померкла. Она думала о том, что сейчас увидит грустных, бледных, заплаканных ребят.
Мама взяла её за руку, и они вошли в детдомовский сад.
Стёкла окон так и сверкали, отражая багряный свет заходящего солнца. Перед большой верандой бил фонтан. Слышалось неумолкающее, задумчивое, чуть печальное журчание, как будто фонтан тихонько бормотал что-то такое, о чём знал только он один…
И опять Гуля подумала о детях этого дома, которым пришлось испытать то, что бывает только в страшных сказках.
Но тут откуда-то из-за веранды на песчаную дорожку выехал педальный автомобиль, и маленький краснощёкий мальчуган, сидевший на нём, весело загудел и заболтал что-то на своём языке. Гуля посторонилась, чтобы дать ему дорогу, и в эту минуту целая ватага таких же разрумянившихся и весёлых ребят выбежала из глубины сада. В руках у одного из них был волейбольный мяч.
При виде этой весёлой, беззаботной ватаги Гуля сразу забыла о страшных сказках и уже не думала больше о том, что пережили не так давно эти ребята.
Когда сели ужинать, Гуля оказалась за одним столиком с болгарами — с двумя мальчиками и девочкой. Все трое очень понравились Гуле, особенно девочка. Звали её Ро́сица. У неё были длинные иссиня-чёрные вьющиеся волосы, зачёсанные за уши, серо-зелёные, как будто прозрачные, глаза и ямочка на подбородке.
— Я не могла ещё много научить русский, — сказала Росица, словно извиняясь перед Гулей, — поэтому у меня есть много ошибки.
Но Гуле сразу всё полюбилось в её новой подруге, даже её ошибки. И скоро Гуля узнала, что Росица жила в главном городе Болгарии, в Софии, что она «школьничка», «ученичка» четвёртого класса.
— Я очень хочу, — говорила Росица, — иметь много приятельки в Советская Россия.
— Какое же у тебя имя красивое, — сказала Гуля, — Росица. Совсем как роса. Росинка.
На ночь Гулю уложили в одной комнате с Росицей.
А утром мама сказала Гуле:
— Я уезжаю, Гулюшка.
— А я? — с тревогой спросила Гуля. — Мне ещё не хочется уезжать.
— Меня просили оставить тебя погостить, — успокоила её мама. — Но смотри, Гуленька, не озорничай. Было бы очень стыдно, если бы советская девочка вела себя хуже, чем другие дети.
— Хорошо, мама, — серьёзно ответила Гуля. — Я понимаю.
В этот же день, проводив маму, Гуля играла с ребятами в волейбол, каталась на карусели и на «гигантских шагах» [6] в саду детского дома.
Спустя неделю она уже говорила понемножку на всех языках, а в чемоданчике её еле-еле помещались подарки. Девочки дарили ей на память картинки, вышивки, ленточки, а мальчики — монеты и марки своих стран.
Приближался день отъезда. Гуля уже успела подружиться со многими ребятами и научиться петь их песни.
За несколько дней до того, как снова приехала мама, Гулю приняли в пионеры.
Накануне вечером, лёжа в постели, она сказала Росице:
— Последние часы мы доживаем с тобой октябрятами. А завтра в это время…
— Что — завтра? — спросила Росица, подняв голову.
— Пионерками будем!
…И вот Гуля уже стоит на торжественной линейке. Справа и слева от неё — китайские девочки: Чи Чу и Ту Я. И везде, во всю длину линейки, — знакомые ребята: Росица, Митко и Петро из Болгарии, Энрико из Гаваны, Иосиф из Венгрии, маленький негр Нилл и из Америки, Китами из Японии, Лена из Сербии…
Все они кажутся Гуле настоящими героями, такими же, как их родители.
И оттого, что она стоит с ними в одном ряду, она чувствует себя тоже чуточку героиней…
А в облаках, разгораясь, как в тот вечер, когда Гуля сюда приехала, горит-полыхает закат, и кажется, что это ходят по небу пионерские отряды со своими красными знамёнами.
Первая высота
Над скалистым берегом моря, в густой зелени акаций, прятались стеклянные строения украинской кинофабрики. Издали виднелись красные черепичные крыши.
В этом саду можно было увидеть толпу бойких босоногих ребятишек и впереди всех — весёлую загорелую девочку в ситцевой юбчонке и в вышитой украинской рубашке. Это была героиня кинокартины — бесстрашная Василинка. Шла съёмка картины «Дочь партизана».
Василинкой была Гуля. Случилось так, что она вместе с матерью поехала на Украину. Режиссёры кинофабрики, увидя Гулю, сразу решили, что Василинка должна быть точь-в-точь такой, как Гуля. Матери не хотелось делать из Гули киноартистку, но режиссёры настаивали до тех пор, пока она не согласилась.
Гуле пришлось приняться за трудную, серьёзную работу.
В картине была сцена, где Василинка верхом на лошади берёт препятствие. Для того чтобы сыграть эту сцену, Гуле пришлось научиться ездить верхом — в седле и без седла.
Красноармеец привёл во двор кинофабрики рослого белого коня. Поглаживая своего красавца по крутой гладкой спине, он говорил:
— Це добрый конь. Нема бильше такого доброго коня, як Сивко.
Но «добрый конь» оказался злым и упрямым, когда на него посадили Гулю. Он рванулся с такой силой, что Гулю сразу откинуло назад и она чуть не полетела вниз головой. Её вовремя подхватили.
— Вы идите рядом, — сказала Гуля режиссёру, — а я ещё раз попробую.
Она уселась поудобнее и дёрнула поводья. Сивко не тронулся с места. Гуля сжала ногами бока лошади, но она не шелохнулась.
Красноармеец потрепал коня по загривку и сказал:
— Чого ж ты, дурень? Ходы! Ходь швыдче! [7]
Гуля снова дёрнула поводья. Сивко вдруг затанцевал, отпрянул назад, и Гуля упала ему на шею. Её опять успели подхватить.
Она покраснела.
— Что, испугалась? — спросили её режиссер и оператор.
— Злякалась? [8] — спросил красноармеец.
— Злякалась, — смущённо сказала Гуля. — Думала, убьюсь.
— Ну, может быть, хватит на сегодня?
— Нет, давайте ещё, — ответила Гуля.
То сдерживая, то подгоняя Сивко поводьями, она заставила его наконец слушаться. Упрямый Сивко понял, что ему не переупрямить маленькую наездницу.
Учение повторилось и на другой день, и на третий. А когда Гуля научилась ездить и шагом, и рысью, и галопом, на дорожке парка поставили высокий барьер.
Смело и весело уселась Василинка в седло. Сивко сразу бросился вперёд, но перед самым барьером шарахнулся куда-то в сторону. Гуля еле удержала его. Сивко брыкался, мотал головой, кусал удила. Гуля кое-как усидела в седле и снова направила коня вперёд. Она неслась к барьеру, и ветер бил ей прямо в лицо. Сивко доскакал до цели и снова отпрянул в сторону. Он, казалось, во что бы то ни стало решил сбросить с себя эту лёгкую, но беспокойную ношу. У Гули закружилась голова. Она судорожно вцепилась в поводья.
— Прекратить репетицию! — закричал в рупор режиссёр.
Но Гуля не захотела сдаваться.
— Ничего, у меня выйдет. Должно выйти!
Она уселась покрепче, прилегла к шее коня:
— Ну, Сивко, не выдай! — и опять помчалась к барьеру. Сердце у неё забилось ещё сильнее.
Но Сивко выдал. Перед самым барьером он опять, в третий раз, шарахнулся вбок.
— Брось, Гуля, не надо! — кричал режиссёр.
Гуля ничего не слышала. Стиснув зубы, сжавшись, словно пружина, погнала она коня галопом. Доскакав до барьера, она дала шенкеля, [9] конь, не успев опомниться, сделал прыжок, и Гуля, точно на крыльях, взлетела куда-то вверх. Секунда — и конь снова плавно бежал по дорожке.
Барьер был взят. Так двенадцатилетняя Гуля взяла первую высоту в своей жизни.
Новые друзья
Осенью кинофильм «Дочь партизана» повезли на просмотр в Москву.
Было странно, что такая большая картина, над которой трудилось столько людей, могла уместиться в маленьком чемоданчике.
Провожая режиссёра на вокзал, Гуля просила его:
— Пожалуйста, покажите картину моему папе. Уж если я не смогу увидеть его, так пусть хоть он посмотрит на меня!
Ей и самой очень хотелось в Москву, хотелось в прежнюю квартиру, на свою московскую улицу, в свою московскую школу.
Но маме никак нельзя было уехать из Одессы.
Приходилось привыкать к новой жизни и к новой школе.
А привыкнуть было не так легко. И парты в классе казались неудобными, и доска не на том месте, и ребята не те.
Дома Гуля жаловалась, что на переменах в ушах звенит от шума, что мальчишки то и дело подставляют ножку или дёргают за косу и что в этой школе учиться нет никакой возможности.
— Ничего, привыкнешь, — говорили ей дома.
— Никогда в жизни не привыкну! — сердилась Гуля.
Она не прощала новой школе прежде всего то, что школа эта находилась не в Москве, а в Одессе.
Однажды, еле досидев до конца уроков и захлопнув за собой тяжёлую школьную дверь, Гуля сказала своим одноклассницам: