е чего удалился в свое укрытие. В око реки, в запах деревьев, в шепот любовников…
Невена сказала:
– Когда ты уходишь, мне кажется, что никогда больше не вернешься.
– Боже, каких бы прекрасных детей я тебе наделал! – произнес Иван, поднимаясь.
Он думал об этом, слизывая в березовой аллее капли дождя с ее губ.
Веймар
День был ясным, напоенным запахом сосен. Хватая его ртом, совсем как снежинку, порхающую вроде нежного быстрого мотылька, Савич легко прохаживался, не спеша – это был привычный утренний шпацирунг – давая знать прохожим, что прогулка доставляет ему удовольствие, что он наслаждается променадом по главной улице города великого герцога. Отвечал на приветствия сдержанной улыбкой, касаясь большим и указательным пальцами полей цилиндра, обязательным легким поклоном в сторону элегантных господ и аккуратно наряженных дам, которые узнавали его и помнили по ролям, сыгранным на сцене Веймарского придворного театра.
Веймар, райский городок с кривыми мощеными камнем улочками и красивыми многоэтажными домами, в которых жили «веймарские гиганты» – Гете, Гердер, Виланд, позже Шиллер, а также короли, эрцгерцоги и воины. Там же проживал и Савич.
Когда 7 ноября 1775 года он прибыл в Веймар, это было «маленькое, грязное, запущенное гнездо на реке Ильм, похожее на нечто среднее между придворным городишком и деревней». Девять лет спустя великий поэт, устав от придворных сплетен, лжи и прочей чуши, бежал в Италию, чтобы «спасти художника от министра».
В Веймаре, прусском округе, был свой двор и своя армия, свои духовные и светские власти, совсем как в каком-то большом европейском государстве. Там Гете столкнулся с равнодушием властей и угнетением бедного населения. Великий поэт тратил свое время, «наряжая обезьян как людей и обучая собак танцам».
Шарлотта фон Штейн, некрасивая женщина средних лет, которая, как полагают историки, стала прообразом Ифигении и Леоноры, стала единственным его утешением и вдохновением в грязном клубке сплетен и лжи. В письмах к женщине, состоявшей в браке десять лет и родившей семерых детей, Гете рассказывал о своем разочаровании в деятельности великого веймарского герцога Карла Августа.
– Манера восприятия герцога весьма ограничена, и если он предпринимает нечто более смелое, то делает это только по вдохновению. Для того, чтобы осуществить некий солидный план, смелый по своей длине и ширине, ему не хватает последовательности идей и истинного постоянства. Теперь меня ничуть не удивляет, что властители в большинстве своем безумны, глупы и дурашливы.
Потом Гете просто исчез из Веймара. Бежал сломя голову, даже не предупредив своего начальника, великого герцога Карла Августа и госпожу фон Штейн.
Оставив за собой неистребимый след.
По огненной тропе сто лет спустя шагал актер Йоца Савич, который прибыл в этот некогда бедный и скучный городок с желанием доказать свой талант, имея в кармане договор на три года, гарантировавший ему жалованье в боо талеров за первый год, 700 – за второй, и на сотню больше – в третий год службы в Дворцовом театре.
Той весной 1867 года Савичу было двадцать лет.
– Надеюсь, вы станете прилежным членом классической труппы в Веймаре, – сказал Савичу Франц Дингельштедт, главный директор Веймарского дворцового театра, принимая его в своем кабинете.
– Уважаемый господин Дингельштедт, всем сердцем и всеми силами своего таланта, которым я обладаю в силу Божьей милости и упорных трудов своих, постараюсь оправдать ваше доверие и наилучшим образом завоевать себе место в ряду великанов сцены, которую основал великий Иоганн Вольфганг Гете…
– Будете играть Мельхталя в «Вильгельме Телле» Шиллера…
– С удовольствием.
– Репетиции уже начались.
Этот разговор, состоявшийся прекрасным апрельским утром в кабинете главного директора Дингельштедта, стал приятным воспоминанием, как печальные осенние дни в Аугсбурге и как светлые дни лета в Новом Бечее, на его шумной пристани, где он мальчишкой забывал о привычных развлечениях уличных пацанов, поглощенный театром, грубой и примитивной игрой актеров бродячей труппы Станислауса Стана Мурари.
Эти дивные беззаботные дни детства стали бледной картинкой, выдернутой из давнего сна, после которого пробуждение кажется особенно приятным.
В жизни же были долгие прогулки по городскому парку, частично устроенному в соответствии с эскизами, возникшими в мастерской гениального, зачастую непостижимого, всегда и во всем присутствующего, несмотря на давнюю смерть, Иоганна Вольфганга, остановки на мосту, под которым течет река Ильм, приятные минуты в салонах богатых домов, с балконов которых виднелись «волшебные кружева» – невероятно роскошный дворец великого герцога веймарского Карла Августа, покровителя искусств и культуры.
Действительность тех ранних дней осени была тем приятнее, что она усваивалась обладателем таланта и южной красоты. Появление Савича завоевало сердца веймарских дам, которые, как и прочая публика, горячими аплодисментами благодарили его за каждую сыгранную роль.
– Вы были прекрасны в «Принцессе Монпансье»…
– Вы очаровали меня, господин Завиц, в «Торговце и дворянине». Ваш Зитига так молод, возвышен, прекрасен…
– Вы просто великолепны! Я семь раз смотрела «Укрощение строптивой»…
– Обожаю вас. Мы приобрели абонемент на все спектакли с вами…
Фейерверк похвал, успех. Это и есть действительность. Но…
Действительностью для Йоцы Савича той веймарской осенью стала молодая актриса – Луиза Шталь.
Звездный покров над ликом воды
Дробный звон латунного колокола, висящего на деревянном столбе посреди набережной, мощно пронесшийся над течением тихой реки, вытащил его из теплой постели.
Невена спала. Стрелки часов остановились на без пяти десять.
– Кто-то думает обо мне, о нас, – сказал Иван. Снаружи была тьма, прозрачная и сверкающая. Над городом, над водой, над ним – огромное, красивое око Луны.
Он подошел к окну. «Принцесса Елизавета», белый пароход с широкой палубой, стоял на якоре у причала. Деревянный трап связывал его с берегом.
На набережной было светло.
Пароход «Принцесса Елена» возвестил о своем прибытии шлепаньем колес, которые толкали его сначала против течения Дуная, а потом, от устья Тисы у Сланкамена, на линии от Белграда до Сенты и Сегедина.
Большой пароход, чистый, освещенный, беззвучно касался пеньковым канатом, которым был привязан к пристани, досок причала. Пассажиры с чемоданами и дорожными сумками сходили на берег, где их весело встречали многочисленные гуляки, для которых прибытие парохода, красивого и шикарного, было настоящим событием в долгих и скучных провинциальных буднях.
А потом тяжелый воздух проткнуло острое шило пароходной сирены. Белый пароход «Принцесса Елена» готов отправиться в путь. Шеф отделения Югославского речного пароходства и капитан парохода исполнили свой маленький неизменный церемониал. Служащий отделения протянул капитану руку и произнес несколько слов: «Счастливого плаванья, в добрый путь», – или что-то в этом роде…
Капитан козырнул ему и поднялся на пароход, после чего тот сразу, облитый красными, белыми и синими лучами прожекторов, отошел от причала и направился вниз по течению во тьму ночи.
Иван надел майку и брюки. Последние огни парохода «Принцесса Елена» исчезли в пасти тьмы…
Он вышел…
Город, заросший темной шерстью ночи, был пуст.
Из ближних кафан неслась музыка. Педантичные кружева разыгравшихся мандолин…
Сладко любить по секрету,
Когда вокруг никого нету.
Когда никто не знает весной,
Лишь только ведаем мы с тобой…
Он пошел на звуки.
В саду под кронами высоких каштанов двое, девушка и высокий парень, два горячих тела, слившиеся в одну бледную тень, вяло изображали грустный танец.
Они хорошо заплатили скрипачу-виртуозу. Пачка банкнот задыхалась в пиджачном кармане. Развалившись на деревянном стуле, спал усталый официант, упершись лбом в занозистую древесину. У его ног в предчувствии наступающего утра растянулся пес. Уханье филина заставило его вздернуть уши.
Ольга Сысоева, абитуриентка Харьковского института, который когда-то там, в России, носил имя императрицы Марии Федоровны, танцевала свой первый танец, поливая слезами униформу молодого офицера Югославской королевской армии Янко Гортрана. Ночь танца, прощального, любовного. Вальс. Последнее танго…
Романсы, баллады…
Утром Янко Гортран сядет в поезд, который увезет его через Белград и Ниш к месту дислокации его части в Македонии. Ольга Сысоева, талантливая ученица выпускного класса восьмилетней гимназии, так никогда и не вернулась в Харьковский институт. Одна ночь любви заставила отвергнуть все мнимые жизненные ценности, которые им старались привить холодные и чопорные преподаватели женского института. Той ночью Ольга Сысоева повзрослела, поняв, что любовь – это все, даже если она длится всего лишь мгновение, чуть дольше одной секунды.
Он смотрел, как они прощаются.
Тартини приснилось, что дьявол сидит на его кровати и играет трель на двух струнах. Так он написал «Дьявольскую трель», сонату, полную мелодичных украшений. Трелей. Скрипач Иван Мане-Ярнович, француз родом из Дубровника, часто игравший с Моцартом, ввел романс в скрипичный концерт, избегавший трелей в музыке, в отличие от жизни, полной скандалов и дуэлей на пистолетах. Беспокойный дух Ярновича обрел вечный покой в Петербурге. Он умер за бильярдным столом. Это была еще одна дуэль, еще одна трель жизни…
Скрипка. Жизнь. Дьявольская игра.
Вспоминая забавные детали скучных лекций, Иван остановился на «Кукушке» Дакена и виртуозной «Курице» Рамо.
Concerto grosso.
Скрипка утром, новорожденным, липким, сопливым, укутанным туманом как пеленкой. Утром, напомнившим то, в 1943 году. Офицер гестапо Эрвин Штайн, большой чин, бывший учитель музыки, член культур-бунда, затем судья и экзекутор, большой почитатель болонской школы Корелли и особенно Вивальди, стоял на набережной и играл его «Шторм», а вниз по течению плыли баржи, забитые банатскими евреями. Штайн провожал их взглядом.