Пунктом назначения был Белград. Выставочная территория. Бараки.
А над ними небо.
Звездный покров скрывал все: красавицу Ольгу, на которую так походит Анна Курникова, офицера Янко Гортрана, который женится в Македонии, родит ребенка – единственную дочь по имени Анка – и умрет от туберкулеза, молодого художника, фашиста, соседа Эрвина Штайна, тихо плачущих разбуженных детей и перепуганных банатских евреев с усталыми глазами…
Звездный покров над нами…
Утро
– Я расскажу тебе о товарище Джугашвили, – сказал Ивану Сталин.
Тута, старый рыбак, уставший от воды, льда и жары, уставший от алкоголя и поражений, спал в углу трактира «Два рыбака».
Иван не спускал глаз со Сталина. Красные глаза. Глубоко запавшие. Темные круги под ними.
Сонная галлюцинация, из которой он запомнил только звучание скрипки, обрушилась на него. Сон это был или?..
Официант Малый Ферика быстро поднес выпивку. Человек-мунго, неужели? С утра свежий, бодрый, словно не отработал ночную смену, разнося теплое пиво, коньяки и шприцеры – вино, разбавленное на три четверти газировкой, или пополам, или, Ферика, чуть-чуть водички брызни, испугай, или три капли минералки капни.
Иван выпил полынной.
– Однажды товарищ Сталин, – завел рассказ его тезка, – когда был в ссылке в Туруханском крае пошел с крестьянами на рыбалку. Знаешь, где это?
– В Сибири.
– Точно, в Сибири. Так вот, пошел товарищ Коба. А идти надо было далеко, несколько верст от села. Дорогу определяли по зарубкам на ветках. Когда пришли, осмотрели место и забросили сети. Улов был богатый.
Ужасный шум прервал рассказ Сталина.
Малый Ферика, задремавший было за стойкой, потерял равновесие и упал на кастрюли и тарелки. Тута поднял голову.
– Звонит…
– Спи, Тута, спи… – произнес Сталин.
Тишина вновь воцарилась в трактире «Два рыбака».
– Знаешь, сынок, Сталин был великим человеком. И вот со всем этим богатым уловом товарищ Сталин один отправился домой. Вскоре его настигла метель. Снег несло ему ветром в лицо. Мороз крепчал. Дорогу невозможно было найти. Трудно было идти с тяжелым грузом по глубокому снегу, а выбросить хотя бы часть рыбы было жалко. Без нее бы голод наступил. Других продуктов дома не было. Изо всех сил, шаг за шагом приближался товарищ Сталин к селу. В этот момент неподалеку послышались голоса. Появилась надежда на спасение. Но не успел товарищ Сталин подать голос, как все исчезло и тени пропали.
Солнечный луч ослепил рассказчика. Он прикрыл глаза ладонью, глотнул пива и продолжил:
– Товарищ Сталин вновь остался с глазу на глаз с бушевавшим полярным сиянием. Но железная воля привела его к цели. Он спасся. А рыбаки, встретившие его, решили, что это водяной, поскольку он с головы до ног был покрыт ледяной коркой, а смерзшаяся рыба в его мешке, колотясь друг о дружку, издавала призрачные звуки. После этой рыбалки товарищ Сталин проспал восемнадцать часов без перерыва… – закончил Сталин Потийский.
– Похоже, я тоже восемнадцать часов просплю, – сказал Иван, поднимаясь.
Стул заскрипел. Тута так и не проснулся.
– Товарищ Сталин, юноша, был великим человеком. Пока он правил Россией, это была страна, на востоке которой рождалось солнце, а закатывалось на ее западных границах. А теперь…
– Да…
– История покажет, каким был на самом деле товарищ Сталин. А он, мальчик, был как… Как Цезарь, как Александр Македонский…
– А Сибирь?
– Сибирь, юноша, насколько я понимаю историю, область Советского Союза, вроде как Голый остров в Адриатическом море…
– Спокойной ночи, товарищ Сталин, – сказал Иван и вышел.
Снаружи сиял блестящий диск Солнца. День только нарождался.
Клиент Шекспира
Визг солнца.
Хлеб, сыр и вино в тени, которую отбрасывают огромные кроны берез, растущих у самой воды.
Один из тех белых дней. Пустых. Праздных. Один из дней, великодушно подаренных людям богами – белый, пустой как бумага, на которой следует записать вздохи, слова счастья и удовлетворения, любовные записки: «Поцелуй меня так, как тебе это нравится», – день, в котором мы блуждаем, легкие как архангелы, окутанные тончайшим целлофаном утренней дымки, предоставленные своим мыслям и обманчивой ткани снов, в которых мы встречаем королей и шутов, героев и предателей, красавиц и призраков…
Голова на ее коленях. Смерть сна.
Пук, клиент Шекспира, бодрый и легкий, весело пляшет на поваленном стволе. Дикарский танец. Здесь, у самой воды. Слышно кваканье лягушек. Блистательное хоровое пение.
Флейта Пана прилетает с дуновением ветра.
Флот молодого короля Себастьяна из восьмидесяти кораблей под оглушительную музыку и пение с пестрыми стягами и вздутыми парусами, словно доставляющий гостей на бал в Кашкайш или Эшторил, а не воинов на сражение с опасными и коварными людьми пустыни, пронесся рядом с ними. Это было первое и последнее путешествие молодого короля Себастьяна в Северную Африку, где его встретили возникшие из песка злые и коварные берберы. Молодой король сражался отважно. До решающего мгновения, обозначенного свистом меча, перед лицом смерти, все еще резво и смертельно нанося удары саблей, он усел подбодрить молодого воина его лет, который, оставшись без левой руки, половины щеки и правого уха, успел спросить:
– Значит, хозяин, надежды более нет? – спросил молодой воин, когда в другую его руку вонзался острый берберский меч.
– Небо, – ответил король Себастьян, в которого его лузитанские потомки верят, и считают, что он еще вернется.
Оставим их, усталых от ласк, от слов, что в такие дни нежности и преданности напоминают снежинки или нежные лепестки акаций, опьяненных вином, одурманенных весной, превратившихся в поток высокой воды, напоминающих решительных и гневных демонстрантов или единообразно одетую армию. И вот уже шагает женский полк, одетый в разноцветные шаровары, молодые и уже увядшие дамы, укутанные в шелка, только что плясавшие на легком ветерке под ритмы Пановой флейты, чьи руки только что возносили над толпой ладьи короля Себастьяна. Гарем на привале.
В их танце Иван рассмотрел Стамбул, купола и минареты, и припомнил рассказы знаменитого Фрэнсиса МакКулиджа. Шотландец носом глотал чай, заваренный на горных травах, и время от времени медленно, словно проникая средним пальцем в розовое, влажное и в начале забавы узкое потаенное женское место, макал его в сосуд с кокаином и тихо рассказывал, причмокивая и бормоча, наслаждаясь, словно сахаром или соком винной ягоды, белым порошком, о падении гарема Елдиза.
Это было в Египте. В одном из домов у дороги, ведущей из Каира к Александрии, неподалеку от моста, который в 1838 году построил Мохаммед Али, в дельте Нила, где река расходится на два известных рукава, которые называются Розетта и Дамьетта.
– Одна из самых печальных процессий, которую можно было увидеть в дни падения последнего султана, была колонна женщин его гарема, проходящая между Елдизом и дворцом Топкапы, – сказал шотландец, облизав средний палец. – Эти несчастные женщины, в возрасте от пятнадцати до пятидесяти и более лет, в сопровождении своей прислуги поначалу были направлены в старый Сераль, во дворец предыдущих султанов, который уже был настолько разрушен, что в нем невозможно было жить. Потом женщин вернули в Елдиз, где распустили гарем последнего турецкого султана Абдул-Хамида II, последнего турецкого султана.
Была душная, жаркая летняя ночь. В тот год Нил разлился так, как это бывало раз в двадцать или пятьдесят лет, создавая легенды, которые передавались из поколения в поколение. «Люди в маленьких лодках преодолевали расстояние от домов к полям или же просто переплывали это расстояние». Несколько европейцев, среди которых оказался и Иван, ежедневно наблюдали этот пейзаж с порога нанятого ими дома. В обстоятельных беседах, подкрепленных пищей и алкоголем, а позже все чаще пьянящим сном, они коротали время долгой и скучной водной блокады.
– Я был там, – продолжил МакКулидж, – когда в большой зал явилась многочисленная процессия, одетая в живописные платья обитателей северных районов Анатолии. Дочери обнимали отцов, сестры – братьев. Двести тринадцать женщин вновь обрели свой дом. Немало анатолийцев нашли некогда проданных или увезенных насильно девушек. Кто-то умер, кого-то султан Абдул-Хамид погубил, третьих подарил или увез с собой. Как тростинки на ветру у реки остались христиански и еврейки, приведенные издалека и оставшиеся без родины.
Те, кому некуда было идти, остались помогать, жить и страдать, приговоренные к вечной жизни после смерти в птичьих телах, в стеблях травы, в ветрах, и они часто снились людям, как сейчас ему.
И вдруг это видение исчезло, как весенний запах, зов фавна и влекущий шорох вееров, но Ивану показалось, что и без этой пестроты военных барабанов и цветастого танца это действо все еще продолжается и что он оказался в пустой комнате Елдиза, где после женщин постели приводит в порядок только теплый ветер с Босфора. Его удивило, что эта история была рассказана в доме, окруженном мутными водами Нила, точно так же, как историю о короле Себастьяне поведали на острове Фуэртевентура, знаменитого тем, что на нем нашел убежище Мигель де Унамуно, скрывавшийся от военной диктатуры в Баскии.
Последнее, что запомнил Иван после прохождения флота лузитанского короля и процессии печальных красавиц, было ослепительное сияние солнца. И аромат вина.
Подняв голову и увидев пустую комнату, косые стены и зеркало окон в крыше, откуда на него смотрел ковер звездного неба, он обнаружил себя лежащим в кровати, голым и одиноким…
Совсем одиноким.
Дни ненависти
Париж, июнь 98-го, брассерия «Липп»,
Сен-Жермен де Пре
Утром я читала газеты, которые с опозданием в несколько дней приходят из Югославии. Читала впервые после приезда сюда.
Воскресенье, и Милош с теткой отправились за покупками. Готовятся к поездке на море. А у меня есть старый купальник. Он все еще хорош.