– Исчез? – удивился Иван.
– Говорили, что он покончил с собой, – сказала Невена.
– Он куда-то уехал, – говорила Анастасия, засматриваясь в синие валы неба, катящиеся по красным крышам, и в их рваные края, расплывчатые, мутные, похожие на тени, отражающиеся в витражах ее зимнего сада.
– Повесился на потолочной балке…
– Глупости. Разве может аптекарь – а Артемий, девочка моя, был отличным аптекарем – избрать подобную смерть? Ушел он, ушел – грустный и одинокий…
– Так говорила она в редкие минуты, когда солнце или сны уводили ее в пределы эмоций – сказала Невена, лежа на подстилке в пеструю шотландскую клетку. Руки заложила за голову. Небо было синее. Бескрайнее.
– Високосным февральским днем, который является раз в четыре года, бабушка Анастасия отмечала очередной, уже двенадцатый цикл. Глядя на белый торт, она закуривала длинные кубинские сигары, на которые тратила половину сэкономленных денег, и рассказывала мне, как ее «несчастный Артемий» в день святого архангела Гавриила, что приходится на конец июля, ушел на озеро. С этого дня вплоть до святого пророка Ильи-громовержца «на воды» ходить нельзя, ибо в это засушливое время бесятся водяные люди и хватают всех, кто шляется у воды. Очень издалека крестьяне, держась земли, с которой срослись как корни деревьев, видели, как пустая лодка болтается на волнах озера, но никто из них не осмелился приблизиться к берегу и попытаться поймать ее.
– Утонул? – рассеянно спросил Иван.
– Только семь дней спустя, когда святой Илья молниями побил чертей и разогнал водяных людей, они подобрались к лодке и вытащили ее на берег. В ней пахло медовником и сладковатыми духами, которые можно было купить только в аптеке. Артемия, грешного, в ней не было. Никто его с тех пор не видел и не вспоминал, кроме бабушки Анастасии, которая, бодрствуя, видела его наяву, а во сне с ним разговаривала, ласкала его и целовала…
По ароматам, с первыми лучами зари исчезающим в норах тишины, она знала, что он, Артемий, помощник аптекаря, как и всякую ночь, был с ней.
– Мне рассказывали, что когда-то здесь рухнул самолет, но ни одного обломка так и не нашли…
– Все поглотило болото.
– Да.
– Кабацкие сказки. Замануха. Ложь. Местные парни и бездельники за бесплатную выпивку еще не это расскажут любому, кто в город приедет.
– Может быть, но разве не странно, что рядом с широкой рекой, большой и самодостаточной, которая все сметает на своем пути, на месте рек, протекавших в этих краях, именно здесь останется след Паннонского моря…
– Городские не любят ходить сюда. Суеверные…
Он глянул на огромный высохший дуб:
– Святое дерево.
– Хочешь пива?
– Дуб у славян был святым деревом бога грома Перуна, вроде Юпитера или Зевса. Говорят, что в Новгороде когда-то стояла статуя Перуна в человеческом облике с гром-камнем в руке. В его честь днем и ночью горел костер из дубовых поленьев, и если огонь угасал, то тех, кто допустил это, казнили смертью.
– Откуда ты это знаешь?
– Читал, – ответил он, присаживаясь рядом с ней. – Как и то, что Золотое руно, которое искал Ясон со славной командой корабля «Арго», было торжественно приколочено к дубу в Святой роще бога войны Ареса; его охранял многоголовый недремлющий дракон.
Солнце клонилось к густым камышовым зарослям, к заболоченной земле. Он ощутил какой-то покой и тишину, заполнявшую, захватывающую, как ночное войско – неслышная, ловкая вечная кавалерия, убийцы и воры, уносящие все: и золото, и женщин, – сжигающие дома и сны…
Он ощутил ее губы на своем голом плече, ее пальцы на бедрах. Почувствовал, как она, решительная и сильная, уводит его из этой истории, легко, словно уставший от игр и танцев ребенок, опускается на сухой песок бывшего моря, по которому когда-то скитались ненадежные плоты, челны и примитивные ладьи под парусами.
Он почувствовал прикосновение ее тела, ощутил, как оно втягивает в себя его, напрягшегося, готового, сильного…
За каждым ее движением следовал крик.
Ритм неспешного маятника приобретал темп вальса, к концу превратившийся в страстную самбу, пылающую невидимым огнем, искрами, стонами наслаждения…
Когда он опять открыл глаза, над ним распростерлось звездное покрывало. Звездное мерцание драгоценностей, украшения, поспешно снятые после бала. Брошенные в небольшую шкатулку, выложенную темным шелком. Он не видел ничего, кроме невероятной, волшебной красоты. Он никогда не понимал астрономов. Рассказы о совершенстве. О системе. Его это не интересовало. Ему больше нравилось грезить об этом. Мечтать.
Он закрыл глаза.
Она тяжело дышала в преддверии сна.
– Возьми…
– Что это? – спросила она, сжимая в ладони тяжелый ледяной овальный предмет.
– Стальной груз, чтобы тебя сегодня ночью не унесли колдуны…
Легенда о сбежавшем колоколе
Перед окончанием глухого часа, который с жутью и ледяным холодом отворяет гробницы, когда наступает полночь, отмеченная тем, что ветры смиряются, звери перестают шататься, птицы заканчивают летать, все бдящие (воры, стражники и страдающие бессонницей) слышат звон колоколов разрушенных храмов.
Их звон призывает воспоминания. О людях, церквях и городах, уничтоженных иноверцами и авантюристами, стремящимися к деньгам и власти…
На гряде – так в Паннонии, низменной земле, бывшем морском дне, зовут возвышенности – поднявшейся над равниной всего на несколько метров и протянувшейся на многие извилистые километры, люди с болот возводили из веток, глины и каменьев церкви, монастыри, укрепления, корчмы, кладбища и, реже, жилые дома…
Строили люди упрямо. Ловко и много. Разрушали труды человеческие их соплеменники, равно как и время, злые ветра, затяжные ливни и снега…
И духи, злые и мстительные, и боги, которых не сумел умилостивить человек…
Укрепленный город Бодрог поглотила земля и, наверное, дунайские волны, поскольку, как утверждает историк Мухи, построен он был на речном острове.
Село Молин исчезло в болотах Паннонии.
Хутор Йоановича, выстроенный по образцу летних дворцов русских графов и помещиков, разрушило время.
Трактир на дороге Аттилы, где платили только за место (platz), потому что его клиенты пили и ели только то, что принесли с собой, исчез зимним днем, когда лед внезапно отделился от земли. Подобное случалось и ранее. Дома рушились, проваливались в бездонные ямы, а повозки с конями и со всем грузом скользили по склонам холмов и полям совсем как сани. Люди, наблюдавшие эти чудеса и набравшиеся смелости рассказать о них, потому что нечто подобное происходит в нехорошее время, ранним утром, когда вилы и прочая нечистая сила бушует вовсю, говорят, что некий трактир сильным ветром унесло прямо в реку. Говорили, что при этом в доме царило полное спокойствие, а кое-кто даже клялся, что видел в окнах людей, которые спокойно ели и пили, словно ничего не происходило.
Так и соскользнул тот трактир к берегу реки, а потом взвился в воздух и совершенно спокойно приводнился на реку, утихомирился и, не увлекаемый более ветром, поплыл по течению, как осенний лист, слетевший с ветки.
Так и исчез за излучиной реки.
Много говорилось об исчезновении хуторов, почтовых станций, церквей.
Чудеса и порох изменили мир.
Церковь из красного кирпича с колокольней, с которой ранним утром можно уловить запахи обеда в Чонграде и чьи полуденные звоны перекликаются с вечерними колоколами Белграда, построили на Арадской гряде. Развалины великолепного храма со стрельчатыми каменными сводами, апсидами на замечательном месте, на холме посреди полей, и сегодня вызывают споры и дискуссии в среде историков и археологов. Как-то раз на арадскую церковь и несколько домишек вокруг нее напали разбойники и наемники, все разрушили и сожгли. Братия же, осторожная и предусмотрительная, сняла все три колокола, украшенные золотыми лавровыми венками, и перед самым налетом банды решила спастись, перебравшись на плоту на другой берег соленого озера.
Церквей без колоколов не бывает. А колокола наделены душой. Уважение к ним люди выражали самыми разными способами. Во время отлива колоколов священники читали молитвы, новые колокола доставляли к звонницам на руках, духовенство встречало их перед церковью с иконами и святой водой. И где бы они ни находились, услышав первый звон или второй, «гул», возникающий чуть позже первого удара в результате колебания второй трети колокола, верующие скидывали шапки и крестились. Часто перед отливкой колокола мастера и их ученики запускали в народ самые невероятные слухи, потому верили: чем необыкновеннее и фантастичнее история, тем громче и мелодичнее будет звон колокола…
– Слабые звуки дерева и металла напоминают нам неясные, загадочные слова пророка, а громкий и сильный перезвон похож на радости Евангелия, что звучат во всех уголках космоса и возвышают человеческие мысли до ангельских труб Судного дня, – сказал архимандрит Леонид.
Арадские колокола, как и иконы, были хорошей добычей, но слишком тяжелым грузом для плотов из жердей. Правда, вода была невысокая, дно илистое, чего избегали ратники и лошади, потому что увязнувшему в нем никогда не удавалось выбраться на берег. Плот же продвигался медленно, монахи отталкивались от дна длинными палками, так что пули грабителей вились вокруг их голов словно оводы. Соленая лужа была невелика, преследователи, пробираясь берегом, могли еще до заката достичь противоположного берега, и так до скончания века гонять плот от берега к берегу. Поэтому монахи решили бросить в воду все свои принадлежности и драгоценности, но этого оказалось недостаточно. Пришлось выбросить и колокол. Который из трех одинаковых? Кого из детей мать любит меньше других? Неизвестно, как выбрали колокол, какой из трех красавцев, созданных по эскизу мастера Григорьева, отливавшего колокола для русского царя Алексея, сбросили в холодную мутную воду. Неизвестно также, спаслись ли беглецы, отказались ли от преследования разбойники или же все-таки пролили невинную кровь. Эту историю по сей день передают из поколения в поколение, и знающие люди говорят, что по утрам, на рассвете, когда появляется первый солнечный луч, слышен звон этого утопленного колокола, которому судьба, каприз или близость бездны определила быть проглоченным топью под соленой водой.