Как стало известно, в тот же день исчезла и его супруга Мария.
Два жителя дома, в котором находилась квартира Марьяновичей, видели, как Мария уехала на автомобиле, предварительно погрузив в него несколько чемоданов.
Интенсивные поиски супругов продолжаются.
Ведется следствие.
Премьера
В то утро Иван сначала надел левый носок и правый ботинок. Неглаженую рубашку и галстук, рисунком и цветом не подходящий к носкам.
В театр он пошел, выбирая такую комбинацию улиц, по которым никогда бы до цели не добрался. Он не сразу вошел в здание, а предварительно обошел вокруг театра.
– Как и всегда, все дело в том, хорошо или плохо сделано дело. Я, безусловно, хорош, но остается вопрос – хорош ли материал, камень или известь, натуральна ли она, или же просто гнусная и тяжелая пыль? Как узнать это? – тихо бормотал он, словно читая молитву или рассказывая на ходу придуманную байку. – Будет весело и бесполезно.
Джулио Кармилло Дельминио придумал некогда Театр памяти. Его гениальное изобретение помогало увидеть то, что могло произойти, но не случилось. Антигону, покорившуюся приказам тирана ради мира в царстве. Демосфена, проглотившего камешек и подавившегося им. Венчание Данте и Беатриче. Возвращение Люцифера, прощенного божественным решением…
– Интереса к этим игрищам не было. Людей, независимо от того, короли они или шуты, дураки или интеллигентная челядь, даже гениев, интересует только то, что происходит сейчас, или то, что будет потом, – изрек Иван голосом Джулио Кармилло.
Он посмотрел на реку. Тонкие языки тумана на ее шершавой коже.
Октябрь.
На служебном входе театра его ожидали два конверта.
Он знал их содержание и имена отправителей.
В конвертах были две телеграммы с печатями почт Франции и Греции. Одна из них хранила оттенки воспитания, наилучших пожеланий и скромной надежды на успех. Вторая дышала силой страсти, мускусом юга, слезами и безумием…
Не распечатывая конвертов, он сунул их во внутренний карман пиджака.
Он знал, что это конец.
Премьера. Шуршание новых нарядов, необязательная болтовня, горячие языки сплетен и легкая пища слухов, навязчивое кокетство…
Конец миссии. Конец любви.
Куда теперь?
– Когда занавес поднимется, когда представление начнется – твоя работа заканчивается, – говорили ему, начинающему, более опытные коллеги. – Никто не приглашает зодчих полюбоваться мостом или домом, который они возвели.
Он старательно избегал любых встреч.
Представление смотрел из радиостудии. Аплодисменты застали его на лестнице по дороге в холл. Пришлось выйти на сцену. Сдержанно поклонился, указав рукой на труппу.
– Спасибо, – сказал он и сошел со сцены.
Забрал в гардеробе книги и вышел на улицу…
Снаружи падал снег.
Снег
Белые бабочки снега преграждали путь, влетали в лучи автомобильных фар, липли к его теплому лицу, к холодному металлу капота, к гладкой поверхности ветрового стекла.
Иван отпустил педаль газа.
Он инстинктивно чувствовал, куда катит машина. Он не видел ни дороги, ни белой разделительной линии. Нажал на тормоз. Автомобиль слегка занесло вбок, и он продолжил бесконтрольно катиться еще метра два-три, сползая к обочине.
Наконец остановился.
Он вышел. Машина стояла на мосту. Под ним была пропасть.
Крупный снег валил с высоты.
Он задумчиво смотрел на снежинки цвета темного серебра, искоса летевшие на свет фар. Пришло время тронуться в путь, на запад.
В этот момент он рассмотрел вдалеке лодку или, как ему показалось, какой-то самолет, сломанный, без мотора. Это был парусник, запущенный в бездонную пропасть. Неповоротливый корабль, старый парусник, перепахивающий невидимые воды Паннонии. Был ли то детский змей или шар, наполненный гелием, может, графский дирижабль, который сквозь густой снег и грязную тьму выплывает из глубин мрачной пропасти, где слышится голос воды и послания ветров.
Чудовищное творение приковало к себе его взгляд. Видение.
На море живут привидения. Паннония – его дно.
Отсюда и исчезающие города, дивные краски и рассказы о вилах и феях.
В одном иностранном журнале, который он украл в газетном киоске аэропорта Хитроу в Лондоне (или это было в Цюрихе?), прочитал рассказ о проекте дирижабля будущего, который будет в состоянии перевозить через Средиземное море, а может, и через Атлантику, или от одного пункта до другого пятьсот пятнадцать пассажиров, разместив их в комфортабельных каютах. Сам аппарат будет оборудован всем необходимым – танцевальными площадками, бассейнами, спортивным залом и рестораном. Он будет лететь в тридцати метрах над поверхностью моря или земли. Этот проект корабля, как утверждают его авторы, полетит с гуманной скоростью в сто пятьдесят километров в час, без излишней поспешности, пугающей пассажиров, и главной его целью будет превращение поездки в приятное времяпрепровождение.
Собственно, это была реклама самолетов нового поколения, «эрбасов», в утробе которых должны были разместиться апартаменты, бары, залы для отдыха…
Он вспомнил об этом, разглядывая над своей головой теперь уже ясные очертания дирижабля, которого ему никогда ранее не доводилось видеть.
Это и в самом деле было чудо, в этот странный день. Похожее на плот, но не такой, как на картине маэстро Жерико. Ничуть. Ни внешне, ни скоростью, с которой плот передвигался, да и по настроению его пассажиров. Плот, на котором нашли спасение моряки с фрегата «Медуза», тонул в море под тяжестью страдания и человеческих мук, а на этом играла музыка – сарабанды, спаньолетты, венские вальсы и польки – и толклась веселая толпа, сгрудившаяся у перил носового ограждения, сделанного из ящиков для фруктов. Верховодил ими молодой король Себастьян. Его горящий взгляд был устремлен вдаль, в закутки ночи, из глубоких пропастей которой должны были всплыть берега его любимой Португалии. За спиной Себастьяна продолжалось кабацкое веселье и соревнование итальянских и испанских гистрионов, за которым с удовольствием наблюдали Сервантес и Кальдерон, Уильям Шекспир, божественная Сара, Филипп II, Карлос Фуэнтес. На корме, на платформе, полом которой служило дверное крыло, уложенное на бочки, связанные толстыми веревками, сидели на импровизированном престоле Ирина и Невена. Они не разговаривали.
И только тогда, когда этот мощный плот с шумом и необузданным смехом приблизился к нему, только когда тот своим корпусом, гнилым и вонючим, коснулся его волос, он заметил белые канаты, которыми летательный аппарат был зацеплен за крюк, свисающий из брюха дирижабля графа Цеппелина.
Он промчался над самой его головой. Высоко в небе, там, где положено быть кабине навигатора, капитана и стюарда, в раме иллюминатора он заметил звезды глаз своего сына Милоша. Ангельское личико мальчика, губы, сложившиеся в улыбку. Высоко поднятая в знак приветствия рука – и ладья, несомая звуками музыки, стала удаляться от него точно так, как приблизилась к нему.
Медленно для желания, быстро для тоски.
Вместо пропеллера, киля, вместо выхлопных газов двигателя в закоулке ночи Иван заметил белую рубашонку парашюта.
Он падал по спирали. Тихо, бесшумно, как коварный снаряд. Посланный с высоты в точно определенное место. На его ладонь.
Вместе со снежинками приземлилась маленькая деревянная коробочка. Тщательно обработанное розовое дерево. Две золотые петельки и тонко выделанный замочек.
Он открыл ее. В ней на подкладке из саржи цвета слоновой кости лежала золотая пластинка. Отлитый в плоской опоке, какие прежде встречались в старых литейных, медальон, похожий на те, что вручаются заслуженным людям или победителям олимпиад и других спортивных соревнований. На аверсе был оттиснут профиль Шекспира.
– Бог мой…
Он взял медаль двумя пальцами и принялся вертеть ее, перебрасывать с ладони на ладонь, совсем как пылающий уголек или горячий блинчик.
В ночи сверкнул выгравированный рукой мастера текст…
Итак, я полон упованья,
Что добрые рукоплесканья
Моей ладьи ускорят бег.
Я слабый, грешный человек,
Не служат духи мне, как прежде.
И я взываю к вам в надежде,
Что вы услышите мольбу,
Решая здесь мою судьбу.
Мольба, душевное смиренье
Рождает в судьях снисхожденье.
Все грешны, все прощенья ждут.
Да будет милостив ваш суд.
Он посмотрел в небо.
Снег прекратился.