Босоркун замолчал и посмотрел на притихшего человека, затем он поднял правую руку, направил вытянутые пальцы вперед на Руслана и те еле заметно вздрогнули. И тотчас позади человека, что-то громко звякнуло и развернулось. Вскочив со стула и обежав стол слева, крепко держась за его край, покрытый тонким пластиком, Руслан остановился и глянул на окно. Да вместо широкого и высокого в полстены металлопластикового окна, увидел не менее широкую и высокую пергаментную полосу, и на маленько перед глазами его промелькнули руки яремника, которые снимали баранью кожу с мертвого животного, мыли ее, соскабливали с нее жир, обмакивали в известь, сушили и полировали. И теперь она, почему-то выросшая до огромных размеров, висела на стене вместо окна, белая и готовая к новым чудесам демона. Человек повернул налево голову и посмотрел на Босоркуна, покачивающего своим длинным одеянием так, что черные крючки, сталкиваясь между собой, стали негромко дзинькать. Демон как-то злобно повел своим кривым носом, и, кивнув на пергамент, тихо добавил:
— Смотри и знай, кто такой Исшу.
Руслан послушно повернул голову, и на белом пергаменте, точно на экране телевизора, ярко вспыхнув, появилось изображение и побежали картинки фильма, а голос диктора, ничем ни отличимый от голоса Босоркуна, стал сказывать ему правдивую историю жизни Господа Исшу: «Пролог — по просьбе многочисленных зрителей и слушателей, имена главных героев изменены… В далекой, далекой стране, не имеющей отношения к славной и величественной Руси, в десятом или одиннадцатом веке вашей эры, впрочем даты в нашем фильме не так уж и важны, жил царь и звали его Нуил. Перед смертью он передал бразды правления своей страной своему сыну Ксею, но на престол претендовал также двоюродный брат Нуила, Исшу. И, он, — этот Исшу был явным соперником Ксею, и всеми, возможными средствами добивался трона».
Пока диктор-демон излагал рассказ, на экране появились и промелькнули невысокие горы с пасущимися стадами овец и коз, холмы покрытые виноградниками, и оливковыми рощами. Мелькали каменные города, с диковинными постройками, и одетые в легкие серые одеяния люди. Мелькали лица императоров Нуила, Ксею, Исшу высоких, темноволосых людей с тонкими горбатыми носами и крупными темно-карими глазами… а диктор тем же безразличным, словно его этот рассказ и вовсе не касался, голосом продолжил: «Нуил еще задолго до своей смерти почувствовал в Исшу соперника, не только в отношении к своему сыну, но и к себе. А потому зная, о постоянно возникающем желании Исшу, занять престол, заточил его в высокой тюремной башне в своей столице. Но Исшу унаследовавший от своего отца, сына императора, не только стремление править, но и смелость, и сообразительность сумел убежать из тюрьмы. И долгие годы провел в изгнании в чужих странах». Теперь перед глазами Руслана мелькали бесконечные покрытые сероватой пылью и желтоватым песком дороги, и древние города: Иерусалим, Багдад, Дамаск. Видел Руслан осунувшееся, изможденное лицо Исшу, среди смуглых, белых лиц людей… а затем увидел он как Исшу, вернувшись в свою страну, стал правителем маленького городка, недалече от столицы, где все еще правил Нуил.
А голос Босоркуна, издав свое любимое — хмы! Возвратился, после минутного перерыва, к рассказу: «Но вот Нуил умер, наконец-то… власть перешла к юному Ксею, однако Исшу решил, и так решили горожане и знать столицы, что именно Исшу, умудренному жизнью, прожитыми годами и пережитыми событиями, именно Исшу, пора стать императором. Исшу подвел собранные и перешедшие на его сторону войска к столице и торжественно, под ликования людей вошел в город!.. И был Исшу, надо отдать ему должное, не плохим царем, щедро раздавая подданным подаяния, обуздывая непомерные желания вельмож и знати… проще говоря, он был поборником справедливости и защитником простых, бедных людей. А потому…», — и на пергаменте появились толстые, погрязшие в жире, шелках и злате недовольные лица вельмож. Каковые не только за накрытыми столами в пиршественных залах… но и прямо за золотым троном царя… и похоже прямо в его спальни, тихо, как змеи шипели, выражая тем шипением недовольство, и собирая под своими знаменами такую же раздраженную, злую, притесненную царем знать. Однако сказ тем временем шел дальше: «А потому вспыхнул мятеж в пользу его дальнего родственника некоего Аиса. И хотя Исшу всеми силами пытался подавить мятеж, а после также настойчиво пытался сбежать из столицы, но, ни первое, ни второе ему не удалось. Исшу был схвачен и подвергнут истязательству: ноги его заковали в кандалы, его осыпали ругательствами, били, пинали, вырывали зубы и волосы, отрубили секирой правую руку, выкололи левый глаз, затем и вовсе отдали на всеобщее поругание… и вскоре всенародно казнили», — и перед глазами Руслана появилось изображение, где несчастного, ранее так почитаемого царя Исшу, все те люди, которые до этого низко склоняли перед ним головы и воздавали прославленья… все они теперь жестоко били палками по царственной голове, кололи рожнами в бока, бросали в лицо скотские и человечьи испражнения, кидали камни. И такого забитого, униженного царя, внука императора повесили на широком, высоком столбе то ли привязав, то ли прибив к нему его изувеченные руки и ноги.
Руслан, наблюдая на экране мученья, и страшную смерть, покрытого ранами и облитого кровью, Исшу передернул плечами, и его душа внутри порывисто вздрогнула, а Босоркун-диктор хрипящим и будто недовольным, но может быть просто злым, раздраженным и полным ненависти голосом, продолжил: «Вначале, сразу после смерти Исшу, возникла внутри царской семьи, царского клана, так называемая семейная религия. Вера людей находившихся у власти и поверивших… хмы! вернее воспользовавшихся тем, что простой народ, увидев перенесенные мученья Исшу и помнившие о его доброте уверовали в него, и назвали его не просто царем… но и… но и, как ты человек понимаешь, с подачи нас демонов тьмы, назвавших его Исшу — сыном Божьим, а значит Богом и Господом!.. И немного погодя, эта религия выплеснулась из кулуарных залов царских дворцов, наполнила улицы, города, страны… всю вашу земную Явь….! И уж так эта религия приглянулась властидержащим, так приглянулась…! Еще бы ведь они сами созидали эти законы, эти слова, а по сути и саму веру… Раньше все они: князья, цари, императоры, государи, короли, кесари…. все ели деревянными ложками, но стоило им повесить на грудь себе и народу крыж, мгновенно их власть стала от Господа Исшу, народ превратился в яремников, невольников, угнетенных волов везущих на себе ярмо… А всем этим правителям духовная власть Исшу позволяла, есть золотыми ложками, пить из золотых кубков, надевать золотые одежды!!! Дзинь… дзинь… дзинь!!!» — услышал Руслан едва слышимый звук колокольчиков или крючков и на пергаменте-экране появилось широкое слово «КонецЪ», написанное криво, и, кажется на церковно-славянском языке. Внезапно уставшие глаза сами собой стали слипаться, словно на них навалилась вся тяжесть мира, еще секунда и ослабли, подогнувшись ноги в коленях, а руки, судорожно ухватившиеся за край стола, дрогнули, дзинь… дзинь… дзинь — без сомнения зазвенели крючки демона. «Следующее мое повеление, — продолжил, уже каким-то далеким с металлическими, звенящими нотками, голос демона-диктора. — Найди, в ведической культуре все то, что перетянули в веру Исшу прикарии, и ты, человек, будешь, скажем, так, приятно удивлен, потрясен, ошарашен этими совпадениями или?… или?… или этой бесконечной ложью!»
Глава пятая
Руслан открыл глаза, его голова покоилась на столе, правая щека лежала на гладкой поверхности пластика столешницы, а очи смотрели на покрытый не только серым налетом, но и жирными, желтыми пятнами белый фаянс раковины. Губы его мгновенно дрогнули и сами собой скривились, а в голове пронеслась мысль: «Как же можно быть таким хряком. Как можно довести до этой грязи и нечистот собственную квартиру, которую так любила Танюша и в которой все время трепетно и с такой любовью поддерживала чистоту и порядок. Давай, поднимайся славянский парень, русич, иди вперед, отмой не только свою душу, но и квартиру».
Руслан поднял голову, оторвав ее от стола, и посмотрел на покрытый чернотой ноутбук, крышка которого, на удивление, была открыта, а на экране летали разноцветные мыльные пузыри, он широко развел в стороны руки, потянулся и даже произнес, что-то вроде: «А… а…а…!» и впервые за такой долгий срок улыбнулся. Потому как сейчас не только проснулось его тело, но и душа, и точно пробудилась она к жизни, впитав в себя уверенность и смелость от пережитого за ночь. Кухня была наполнена солнечными лучами, кои принесли в нее не только свет-начало жизни, но и тепло — ее продолжение. Мужчина обернулся, бросил взгляд на окно, которое теперь опять было на своем месте, полностью изничтожив всякое напоминание о широкой, белой, пергаментной полосе-экране. Пыльные стеклопакеты были также грязны, как и все в этой квартире. «Сон ли это, явь ли?» — сам у себя спросил Руслан, и, отодвинув стул, поднялся на ноги, да сделал широкий шаг вперед. И немедля ноги его коснулись разлитой, по поверхности линолеума, леденящей не только кожу, но и душу воды. Мужчина наклонил голову, пошевелил утопающими в воде пальцами, потом присел на корточки и провел ладонью по линолеуму, расталкивая воду в разные стороны и вызывая тем небольшие волны, и усмехнулся, вспомнив, как обратились видения в осколки, будто разбитой вдребезги сосульки. «Да… да..», — протянул вслух Руслан, и, покачав головой, повернулся и посмотрел на Барсика, каковой лежал на тапках, спасаясь от обступившей его со всех сторон воды и не желая поддаваться таким напастям, свернулся калачиком на своем низеньком островке. И только его левый бок, свисающий с тапочек, сваленной, косматой шерстью едва касался леденящей глади воды.
— Пора, пора, пора, убрать весь этот срач! — громко выкрикнул Руслан так, что испугал своим криком кота, который встревожено зашевелил ушами, и, подняв вверх хвост, раздраженно бросил его в воду, но при этом, не оторвав от своего острова, ни головы, ни лап, ни тела и даже не открыв глаза.