Одновременно Макартур получил такое послание Рузвельта:
«Сопротивление японскому агрессору до последнего является ныне самым главным делом на Филиппинах. Организуйте максимально эффективное сопротивление на максимально длительный срок, который только позволяют человеческие силы».
Лишь теперь бедный Макартур понял, что от него требуется: превратить Батаан в символ сопротивлении. Для Вашингтона все остальное не имело никакого значения.
Отступление к шоссе Пилар — Багак привело к тупиковой ситуации. Большую часть февраля держалось неустойчивое равновесие, но теперь силы ЮСАФФЕ косили малярия, дизентерия, цинга и голод. Во время затишья японцы прибегли к пропагандистской кампании и засыпали позиции ЮСАФФЕ листовками, копиями меню манильских ресторанов, фотографиями красавиц в соблазнительных позах. Все это должно было внушить одну мысль: «Филиппинцы, отправляйтесь по домам, хватит воевать за белого человека».
В марте, когда Макартура и Кесона вывезли в Австралию, войска на Батаане поняли, что их просто-напросто списали. Макартур, кажется, согласился покинуть Филиппины только потому, что ему дали понять, будто в Австралии сосредоточиваются крупные силы, которые ждут, что он поведет их на Филиппины. Его «Я вернусь», следовательно, в то время означало нечто очень близкое; он имел в виду не «Я вернусь со временем», но «Я тут же вернусь». В Австралии, убедившись, что никакие войска его здесь не ждут, он совершенно пал духом.
Что до Кесона, то этого отчаявшегося пришлось увозить из страны чуть ли не насильно. Покинув Коррехидор еще за три недели до Макартура, 18 марта он все еще находился в стране и настаивал на том, что должен остаться. Он не мог заставить себя уехать. В конце концов его чуть ли не силой переправили на Минданао, но оттуда, вместо того чтобы лететь в Австралию, он улетел в Дансалан. Осменье понадобилась неделя, чтобы убедить его отправиться с ним на плантацию Дель Монте, где ждал самолет на Австралию. Но, добравшись до плантации, Кесон опять исчез со всей своей семьей, и его нашли в хижине на склоне гор. «Все, — стонал он, — буквально все получают помощь от Рузвельта… Кроме Филиппин».
В ночь на 26 марта президента наконец доставили к самолету и, как показалось присутствующим, затолкали туда силой.
В 1942 году Страстная пятница выпала на 3 апреля. Утром этого дня генерал Нара начал последнее наступление. Кульминацией битвы на Батаане стал бой у подножия горы Самат, где пытались удержаться силы ЮСАФФЕ.
Наступление началось с мощной артиллерийской подготовки, которая выбила парней ЮСАФФЕ из окопов и заставила их откатиться на вторую линию обороны. Японские самолеты сбросили зажигательные бомбы, и под прикрытием дыма и пламени японцы пошли в атаку в три часа дня страстной пятницы, в самый печальный час года.
К сумеркам они пробили трехмильную брешь в позициях ЮСАФФЕ.
Мощный артиллерийский обстрел и воздушная бомбардировка продолжались всю субботу и все воскресенье — светлое Христово воскресенье. В начале наступления ЮСАФФЕ занимали позиции между горой Самат и японцами. В пасхальное же воскресенье потрепанные батальоны были отброшены за гору, а японцы карабкались наверх, чтобы водрузить на вершине знамя.
6 апреля ЮСАФФЕ предприняли контрнаступление — оно началось с безрассудства, а кончилось хаосом. Целые дивизии были просто рассеяны, и войска превратились в обезумевшую бегущую толпу.
Однако на западной стороне полуострова силы ЮСАФФЕ, которыми командовал генерал Эдвард Кинг, так и оставались незадействованными. Нужно ли было перебросить их на выручку на восточную сторону? Уэйнрайт считал, что нужно, и приказал Кингу послать своих людей в бой. Но генерал-майор Джонс возражал, полагая это бессмысленным. Люди слишком ослабели от голода и болезней, контратака бесполезна — она только отсрочит конец, но ничего не изменит.
В конце концов генерал-майоры Джонс и Кинг решили примириться с неизбежным.
8 апреля после полудня Кинг отправил своего начальника штаба, бригадного генерала Арнольда Фанги, на Коррехидор предупредить Уэйнрайта, что Батаан может капитулировать в любой момент.
Уэйнрайт слушал Фанка, а перед ним лежали два послания.
Одно от Макартура: «Я категорически возражаю против капитуляции ваших сил на каких бы то ни было условиях. Если плохо с продовольствием, вы должны подготовить и осуществить наступление на противника».
Иными словами: погибайте в бою.
Другое послание было от Рузвельта: он запрещал капитуляцию, «пока существует хоть какая-то возможность сопротивления».
Наконец Уэйнрайт вымолвил Фанку: «Генерал, возвращайтесь и скажите генералу Кингу, что я запрещаю сдаваться. Пусть переходит в наступление. Таков мой приказ».
Глаза Фанка наполнились слезами, и он сказал: «Генерал, вы, конечно, знаете, какая там обстановка. И вы знаете, что из этого выйдет».
Уэйнрайт мрачно ответил: «Знаю».
На Эдвдрда Кинга пал нелегкий выбор между гибелью и капитуляцией, между повиновением Вашингтону и Уэйнрайту и спасением жизней 76 000 человек. Около полуночи 8 апреля он совещался с генералом Фанком и полковником Джеймсом Коллиером, начальником оперативного отдела штаба. Оба сказали, что никакое наступление не в силах помешать японцам завтра же дойти до Маривелеса — оконечности полуострова Батаан.
Кинг со слезами принял решение: пусть он пойдет под трибунал, но не допустит гибели 76 000 оставшихся солдат ЮСАФФЕ.
На следующий день, в шесть утра 9 апреля, дна американских парламентера были посланы с белым флагом на японские позиции просить о встрече командующих; если бы встречу организовать не удалось, парламентеры имели полномочия сдать Батаан сами. Только когда парламентеры ушли, Кинг позвонил Уэйнрайту и сказал ему об этом. Ошеломленный Уэйнрайт пытался остановить такое развитие событий, но было уже поздно.
На Батаане взрывали склады боеприпасов. Весь день содрогалась земля, и впавшие в панику люди думали, что настал конец света.
Церемония капитуляции состоялась в девять утра, на экспериментальной ферме в Ламао. Генерал Накаяма, представлявший Хомму, принял «безоговорочную капитуляцию» сил ЮСАФФЕ на Батаане от генерала Кинга, который подчеркнул, что он представляет только себя самого, а не Уэйнрайта. Потом Киш и другие американцы были увезены в Балангу.
В ту ночь Уэйнрайт, который за весь день не имел с Батаана ни слова и не знал, что произошло, получил от Рузвельта странное послание, вызвавшее, надо полагать, горькую усмешку у защитника Коррехидора. Американский президент сообщал:
«Во изменение моего предыдущего приказа я оставляю на ваше усмотрение решение, касающееся будущего войск на Батаане. Считаю необходимым заверить вас, что вы обладаете полной свободой действий, я же целиком полагаюсь на мудрость любого решения, которое вы вынуждены будете принять».
Итак, Рузвельт отменил свой приказ «не сдаваться» в день капитуляции, когда в такой отмене уже не было нужды. Здесь он — как и на протяжении всей филиппинской кампании — опоздал. История сама решила вопрос, который он пытался решить последним своим словом.
Когда новости достигли Австралии, у Макартура уже были наготове пышные фразы:
«Наше сопротивление на Батаане завершилось достойно, как того желали и те, кто сражался до самого конца, пока не иссякла хоть какая-то — пусть призрачная — надежда. Никакой армии не удавалось совершить столь многое со столь малыми силами, и эти усилия были достойно увенчаны в последний час испытаний и агонии. Матерям, оплакивающим погибших, я могу сказать только, что ореол, сиявший над Иисусом из Назарета, снизошел на их сыновей, и Господь примет их в Царствие свое».
Последний час, достойно увенчавший ЮСАФФЕ, видел обезумевших людей, массовое дезертирство, струсивших и утративших контроль офицеров, и только один человек, Клиффорд Блумель, единственный генерал, оставшийся на позициях, пытался как-то организовать оборону на последнем рубеже, но не мог найти офицеров, «хотя по меньшей мере тридцать офицеров было в штабе Второго корпуса — они-то ели и спали по расписанию, и тем не менее не нашлось ни одного, кого можно было бы послать на боевые позиции».
Капитуляция каким-то образом навела порядок.
То, что последовало за Батааном, в течение долине времени считалось продуманным издевательством японцев над пленными с целью унизить их; но свидетельств того, что ужасы Марша Смерти были заранее спланированы японцами, нет. Скорее наоборот: есть признаки того, что Хомма и его штаб пытались осуществить быструю и организованную переброску пленных из Батаана в Капас. Пленных предполагалось собрать в Балансе, потом грузовиками перебросить в Сан-Фернандо, а оттуда поездом в Капас. Но Хомма до последнего момента не имел точного представления о численности противника. Он полагал, что к концу сражения на Батаане было сосредоточено от 25 до 35 тысяч солдат ЮСАФФЕ, и подготовка к транспортировке велась из этого распета.
Когда японцы увидели, что у них на руках более 70 тысяч пленных, вся предварительная работа пошла прахом. К примеру, как перебросить 70 тысяч человек в двухстах грузовиках? И когда транспортных средств не осталось, пленных погнали пешком. Их конвоировали японские солдаты, утомленные боями, раздраженные свалившейся на них обязанностью и к тому же исполненные тех милых качеств, которые вложила в них одна из самых утонченных культур Востока.
Солдат ЮСАФФЕ три месяца вели Маршем Смерти через горы и джунгли Батаана, и многие павшие на дороге в Капас были жертвами не японской жестокости, но голода, болезней, истощения и ужаса, который вселил в них путь от горы Натпб до горы Самат. Где бы ни настигла их смерть, они пали на Батаане.
9 апреля мы всякий раз вспоминаем о Батаане как символе, как источнике вдохновения. Батаан действительно символ невыразимого, однако источником вдохновения он может служить только для слабоумных. Он должен быть предупреждением нашему на роду, старым как мир предупреждением: «Не доверяйте принцам».