ОНИ НАЗВАЛИ ЭТО «ОСВОБОЖДЕНИЕМ»
© 1983 by Nick Joaquin
Тихоокеанская война, призрачная годовщина которой на прошлой неделе осталась неотмеченной (15 августа — день победы над Японией), началась и закончилась для Филиппин ненужными потерями.
Вопросительный знак относительно пятимесячной бойни — с 8 декабря 1941 года, дня начала войны, до 7 мая, дня падения Коррехидора, — нависает главным образом над Батааном, и вопрос заключается вот в чем: нужна ли была эта бойня?
Но даже Батаан предстает нехитрой загадкой по сравнению с куда более значительным вопросом, нависающим над восемью месяцами кровавого ужаса — с 20 октября 1944 года, дня высадки на острове Лейте, до падения Манилы 30 июня 1945 года, — временем, которое пользуется в нашей истории сомнительной славой «периода Освобождения». Вопрос же таков: нужно ли было проходить этот путь от Лейте до Манилы?
Для нашего народа, понесшего тяжелые потери, ни один из этих вопросов не является риторическим; они должны быть поставлены оба, раз уж за красным от крови приливом на Батаане в 1942 году мы угадываем преступную халатность и глупость тех людей, которые вовлекли нас в войну, а затем, бросив самих расхлебывать эту кашу, ринулись на помощь своим британским кузенам; а за национальной трагедией 1945 года — никакого другого оправдания, кроме задачи восстановить престиж.
Поскольку все это обрушилось на наши головы, мы имеем право выдвигать обвинения; заниматься этим спустя столько лет не есть пустое занятие: нам необходимо постоянно напоминать, что мы больше не должны позволять использовать себя столь бездумно.
Крайняя точка зрения на «кампанию Освобождения» такова: хотя в общей картине военных действий нужды в ней не было никакой, она была предпринята лишь ради того, чтобы Макартур мог вернуться и обрести свое лицо там, где он его потерял. Если это так, то сие генеральское лицо оказалось самым дорогим в истории — он спас его ценой почти полного уничтожения нашего народа, и расхожая шутка 1945 года, прозвучавшая на руинах, гласила: возможно мы и переживем еще одну войну, но уж никак не еще одно Освобождение.
Собственно, и по сей час неясно, пережили мы Освобождение или нет, не погубят ли нас в конце концов его отдаленные последствия, все еще отравляющие нашу кровь. Говоря о последствиях войны, мы фактически говорим о последствиях Освобождения. Война сама по себе могла бы оказаться чем-то ироде страшного кошмара, если бы мы пробудились от него в мире, более или менее уцелевшем; но весь ужас в том, что к нашему вою присоединился вой гибнущего мира, и это нанесло неизлечимую травму. Мы уже не могли вернуться в мир устроенности и приличий, в мир логики и закона.
Освобождение настроило нас против старого порядка и буквально вооружило против него. Американцы, с удовольствием сообщающие своим более мирным соотечественникам, что объявления в наших ночных клубах предлагают сдавать огнестрельное оружие швейцарам, смеялись бы не так весело, если бы им сказали, что именно они несут ответственность за пальбу на Филиппинах. Незарегистрированное оружие превратилось в проблему как раз потому, что и сорок пятом освободители наводнили им страну, видимо в надежде, что каждый филиппинец убьет хотя бы одного японца и тем облегчит войну для американских джи-ай. Помимо этого свободно ходившего оружия были запасы, предназначавшиеся для вторжения в Японию. Когда японцы сдались без сопротивления, практичный здравый смысл янки нашел способы направить значительную часть этих запасов на выгодные местные рынки. Этот же их здравый смысл до сих пор находит ходы на местный рынок оружия, если верить идущим в Мороландии[36] разговорам о том, что самый богатый сегодня источник оружия — остров Мактан, где находятся американские склады. За разгулом насилия на Филиппинах стоит ненасытная жадность янки.
Повторяю вопрос: можно ли с уверенностью сказать, что мы уцелели после Освобождения? Мы без конца молились, чтобы они вернулись, но, может статься, было бы лучше, если бы они не возвращались или по меньшей мере возвратились не так. За восемь месяцев Освобождения мы понесли больше потерь — и не только материальных, — чем за все три года японской оккупации. Стоило ли того Освобождение, не слишком ли дорого оно нам обошлось?
Самое печальное здесь то, что сами американцы пребывали в сомнении: надо ли снова вторгаться на Филиппины? И колебались они как раз потому, что чувствовали: островам и так уже досталось, не стоит снова превращать их в поле битвы, тем более что особой нужды в этом не было. Макартур фанатично настаивал на своем «Я вернусь», но командиры более высокого ранга — генерал Джордж Маршалл, начальник штаба, и адмирал Эрнст Кинг, начальник морских операций, — решительно выступали против еще одного сражения на островах, которое неизбежно стало бы более жестоким, чем, скажем, бомбардировка Лондона ракетами «Фау-2».
«Вы хотите превратить Манилу в Лондон?» — спросил адмирал Кинг работника штаба Макартура, контр-адмирала Роберта Карни. «Нет, сэр, — ответил Карни. — Я хочу превратить Лусон в Англию».
По грандиозному замыслу людей Макартура, как Англия была использована в качестве плацдарма для вторжения в Европу, так и Лусон мог быть использован для вторжения в Японию. Но поскольку эта идея была выдвинута, когда юго-запад Тихого океана потерял всякое значение для наступления на Японские острова, а Нимиц успешно доказывал, что он справится с этой задачей без всякой помощи от Макартура, двигаясь из центральной части Тихого океана, то нельзя отделаться от подозрения, что весь этот помпезный план преследовал весьма сомнительною цель: спасти лицо Макартура. Беда еще в том, что это лицо можно было умножить на двести миллионов американских лиц, и тогда личный мотив превращался в национальный — восстановление американского престижа — и непреложный, особенно если его камуфлировали сентиментальной заботой о филиппинском народе.
Обе наши катастрофы — в начале войны и в конце ее — имели одну и ту же причину, хотя подавали их по-разному. Во время тяжкого испытания на Батаане главный аргумент сводился к тому, что такими чувствами, как любовь американцев к филиппинскому народу, надо пренебречь ради высшей цели — победы над фашизмом, поскольку достижение ее требует временно оставить Филиппины, а Америке следует сосредоточить основные усилия на Англии и Европе. Во время же «муки Освобождения» главный аргумент, сводился к тому, что именно теплые чувства требуют возращения американцев на Филиппины, пусть даже оно и не столь существенно для победы над фашизмом. Итак, первый раз нас отдали на растерзание, поскольку какие-то другие соображения были для американцев важнее американской любви к нам, и во второй раз — поскольку ничто не могло быть важнее американской любви к нам.
Как бы то ни было, накануне высадки на Лейте две американские группировки — центрально-тихоокеанская под командованием адмирала Нимица и южно-тихоокеанская под командованием Макартура — все еще препирались по поводу того, чем должен был стать остров Лейте: первым шагом к вторжению на Лусон или, скажем, трамплином для прыжка на Формозу. Точнее говоря, спор шел не между Нимицом и Макартуром, а между Макартуром и теми офицерами Объединенного комитета начальников штабов, которые (особенно адмирал Кинг) считали, что захват Лусона не оправдан никакой необходимостью в может даже задержать наступление на Японские острова.
С этой точки зрения Лейте выглядел всего лишь малосущественным звеном в цепи островов, лягушачьи прыжки по которым представлялись столь важными для приближения союзных сил к Японии. И подобно тому как японские укрепления между теми островами, которые служили трамплинами для дальнейших прыжков, сами собой «увядали на лозе», точно так же и прыжок с Лейте на Формозу оставил бы японцев на Лусоне отрезанными, и они бы «отпали».
Не было единодушия даже относительно тактики захвата Филиппин. Макартур, конечно же, стоял за нанесение удара с юга, где он командовал войсками: за наступление на Минданао через Новую Гвинею; да и в 1943 году Объединенный комитет начальников штабов тоже выступал за проведение операций в районе действий Макартура. Но позднее эта точка зрения изменилась в связи с усилением флота Нимица и получением бомбардировщиков Б-29. В 1944 году центрально-тихоокеанский театр вырисовывался как более важный. Существенное ослабление японских военно-морских сил в этом районе давало возможность обойти Юго-Восточную Азию и даже Китай: надо было только захватить Марианские острова, чтобы обеспечить базу для Б-29, откуда они могли наносить удары непосредственно по Японии.
С переносом центра тяжести в центральную часть Тихого океана Объединенный комитет начальников штабов, естественно, предпочел центрально-тихоокеанское направление на Филиппины, поскольку так можно было нанести более чувствительный удар по уязвимому восточному флангу японцев. Действия Макартура на Новой Гвинее никоим образом не затруднили бы свободное передвижение японского флота и не поставили бы под угрозу их океанские базы, кроме того, на них ушло бы куда больше денег, людей, самолетов, времени, кораблей. Центрально-тихоокеанское направление было короче и прямее, тут меньше пришлось бы сражаться в джунглях и болотах. Макартура это никак не устраивало: получалось, что не ему, а Нимпцу будет принадлежать честь «вернуться» на Филиппины.
Явно с целью ублажить Макартура Объединенный комитет начальников штабов 12 марта 1944 года издал новые директивы относительно действий на Тихом океане. Поскольку союзных сил достаточно для осуществления двойного удара, переброски войск с юго-запада в центральную часть Тихого океана не будет, наступление на Филиппины пойдет по обоим направлениям; Макартуру же надлежит продолжить выполнение своего замысла.
«Объединенный комитет начальников штабов считал, что использование обоих направлений помешает японцам определить, когда и где будет нанесен следующий удар» (Роберт Росс Смит, «Война на Тихом океане»).