На выходах из зала заседаний в коридорах отовсюду глазели часы, стрелки которых показывали четверть двенадцатого, хотя полночь давно миновала. От мрачных коридоров несло чертовщиной, казалось, что на часах не четверть двенадцатого, а «ваше время давно истекло».
В сенате начали работать тоже в десять, но дело безнадежно застопорилось спустя примерно час, когда приступили к обсуждению законопроекта об аграрной реформе. Сенаторы Манглапус и Толентино оба имели право высказаться первыми, потому что последнее обсуждение законопроекта прервали, как раз когда в его защиту выступал Манглапус, а Толентино возражал. Но прежде чем кто-либо из них получил возможность продолжить дискуссию, сенатор Антонио перешел точку кипения.
«Я прошу слова как высшей личной привилегии», — мрачно объявил джентльмен из Нуэва-Эсихи и Давао.
Маркос ответил, что председательствующий не может предоставить ему слово, поскольку обсуждается законопроект о земельной реформе и слово имеет сенатор, внесший законопроект. Тогда Антонио обратился к Манглапусу и Толентино: не позволят ли они ему сказать несколько слов? Толентино не возражал, Манглапус уступил место у микрофона. И вот так бомба в ту ночь разорвалась в сенате, а не в нижней палате.
«Моя вера в председателя этой палаты подорвана!» — провозгласил Антонио. Он лидер либералов и Давао, признанный лидер, и тем не менее его пытаются обойти в пользу сенатора-националиста в спорном вопросе о назначении финансового чиновника. Он просил поставить вопрос на голосование. Вместо этого Маркос объявил перерыв. Совершенно очевидно, что Маркос, будучи председателем комиссии по назначениям, сговорился с Альмендрасом заблокировать назначение.
«Я поднимаю этот вопрос, — зловеще заключил Антонио, — потому что хотел бы выяснить, нет ли среди нас других сенаторов, чья вера в руководство палатой поколеблена. Иными словами, я хотел бы внести предложение рассмотреть вопрос о реорганизации руководства сената».
Сенатор Фернандес тут же попросил снова сделать перерыв, чтобы лишить кого бы то ни было возможности поддержать предложение. Потом он и сенатор Рохелио де ла Роса поспешили к сенатору Антонио и принялись увещевать его. Маркос тоже, сойдя с возвышения, присоединился к миротворцам, толпившимся вокруг Антонио. Сенатор сидел с непреклонным видом. Потом он вместе с Маркосом удалился из зала, и пронесся слух, что звонили в Малаканьянг, чтобы оттуда по телефону урезонили Антонио.
Перерыв затянулся на два с половиной часа. Высказывались предположения, что сенаторы-националисты сговариваются выдвинуть кандидатуру сенатора Осиаса на должность председателя сената, если не удастся избежать реорганизации. На самом деле сенаторы-националисты не покидали зал заседаний, и, похоже, возможность отдохнуть привлекала их куда больше, чем заговор. Сенатор Куэнко снял туфли и задрал ноги на кресло. Аманг Родригес, казалось, задремал, и его со смехом разбудила собравшаяся вокруг кресла толпа — ему предлагали отправиться домой, в постель. Бросив взгляд на другого сенатского старца, Аманг сказал: «Если Куэнко уедет домой, тогда и я тоже». Ехидный сенатор Лим, сидевший напротив Аманга, тут же изобразил его — сонные глазки, вынул платочек и пошел в народном танце, издеваясь над сенатором Марией Катигбак с ее законопроектом о комиссии по культуре (он прошел уже обе палаты), а потом прошествовал на возвышение и там начал фехтовать молотком председателя.
Во время перерыва в зале с триумфальной улыбкой появился Кабангбанг. «Докладываю, что готов приступить к исполнению служебных обязанностей», — сообщил он своим коллегам-националистам. Со стороны либералов о готовности приступить к исполнению обязанностей сообщил конгрессмен Крисолого — мрачноватый, но элегантный, в темно-синем костюме и галстуке-бабочке.
Около двух появились Маркос и Антонио. Зал очистили от публики, и сессия возобновила работу. Антонио так и не умилостивили, и он по-прежнему настаивал на голосовании по вопросу о доверии. Он напал говорить, но запутался в собственных словах, и тогда сенатор Фернандес предложил поставить на голосование доклад бюджетного комитета. Когда это предложение отвергли на том основании, что Антонио надо дать возможность высказаться, Маркос зачитал выдержку из правил работы сената, согласно которым слушания по делам бюджетных комитетов могут происходить в любое время по ходу сессии и имеют право первоочередности перед всеми другими вопросами, обсуждаемыми палатой. На это сенатор Альмендрас возразил, что Маркос неверно толкует данное правило. Да, доклад бюджетного комитета может быть заслушан в любое время, может прервать любое обсуждение — но только по просьбе председателя этого комитета. Фернандес же всего лишь член комитета и не имеет права поднимать вопрос о бюджете. Председателем комитета является сенатор Пуят, а Пуят не просил ставить доклад на голосование. И вообще, доклад пока на рассмотрении комитета, а в комитете нет единого мнения, тогда что же, собственно, сенат будет голосовать?
Толентино, по его словам, прекрасно сознавал, что либералы хотели заткнуть рот Антонио, заблокировав вопрос о реорганизации. Но ведь именно Манглапус и он сам, Толентино, выступали тогда в сенате, и именно они дали Антонио возможность высказаться, а Антонио внес предложение. Так давайте же немедленно его проголосуем, чтобы он и Манглапус могли продолжить свои выступления.
Маркос ответил семантическими увертками: он принялся доказывать, что Антонио не вносил никаких предложений. Согласно протокольной записи, он сказал: «Я хотел бы внести предложение», это не было: «Я вношу предложение». Следовательно, он лишь намеревался его внести.
Антонио тут же положил конец этим препирательствам, заявив, что он вносит предложение о реорганизации руководства сената, но к тому времени уже невозможно было что-либо расслышать, поскольку воцарился бедлам: два-три человека — прежде всего Примисиас и Фернандес — одновременно орали во нею мощь своих глоток.
«Это издевательство над законодательством! — кричал сенатор Манахан. — Мы обманываем народ! Пора положить конец этому фарсу!»
Галерея аплодировала Манахану, но в зале происходило вавилонское столпотворение. Фернандес предложил затребовать от Пуята бюджетный доклад. Толентино возражал: по правилам сената никто не может заставить председателя бюджетного комитета представить доклад. Пуят заявил, что доклад готов, но он бы предпочел соблюсти правила. Антонио взял слово, Антонио внес предложение — его предложение надо поставить на голосование. Казалось, все усилия либералов лишить Антонио слова провалились. Пуят и Примисиас искусно маневрировали с целью оставить его у микрофона.
Но маневрировали и либералы; скандал в зале был учинен не без умысла. Если Антонио нельзя ли шить слова, можно помешать ему провести свое предложение. И тут пират от либералов прибегнул к помощи влиятельного союзника. Большая часть членов палаты не обратила внимания на то, что часы снова пошли (в ту ночь их останавливали дважды) и стрелки приближались к мифической полуночи. И вдруг сенатор Альмендрас встает и сообщает председателю, что по сенатским часам уже пять минут первого: «Я предлагаю закрыть заседание». Маркос тут же ударил молотком и объявил сессию закрытой.
Потом он произнес небольшую речь, упрекая сенаторов в несоблюдении правил очередности. Имелось в виду, что председательствующий не мог дать ход предложению Антонио, поскольку Антонио просто вклинился в дебаты. Позднее Толентино заметил, что Маркос сам нарушил правила: «Но как с ним спорить, когда он на председательском месте?» А так как Манглапус уступил свою очередь Антонио, последний вовсе не вклинивался, и председательствующий должен был признать его право.
Как только Маркос завершил свое заключительное слово, националисты высказали сомнение в правомерности закрытия сессии: это надо было поставить на голосование. Поскольку же вопрос не проголосовали и — что еще более существенно — у сената осталось множество незавершенных дел, то правомерность решения о закрытии сомнительна. Примиснае первым начал высмеивать выдумку с часами, которые якобы защищали конституцию, — ведь они показывали неверное время и в момент закрытия, и за несколько часов до него. Пуят выразил готовность продолжить сессию и, если понадобится, сидеть в сенате хоть неделю, пока не будут обсуждены все жизненно важные законопроекты и не будут приняты решения по ним: ведь сессию закрывали, так и не приняв решения по законопроектам о земельной реформе, о ревизии налогообложения, об общественных работах и о бюджете. В ту ночь сенат управился только с некоторыми малозначительными законопроектами. Нижняя палата, куда более апатичная, добилась лучших результатов.
Как бы оправдываясь, сенаторы цеплялись за кресла, речи продолжались, Маркос все еще восседал на троне. Пошли встречные обвинения. Националисты обвиняли либералов в том, что те спровоцировали спор, парализовавший сессию: они его начали, они и не давали ему утихнуть. Умывая руки и праведном негодовании, националисты предусмотрительно молчали о том, что и они остервенело ввязались в бой, надеясь получить кое-какую выгоду or раздоров в стане либералов. Объявить, что могучий сенат споткнулся о пустяковый вопрос — назначение в Давао, — это, конечно, неплохо, но не совсем мерно. Речь шла не о пустяках, а о сенатском троне.
Один возмущенный оратор сменял другого, и сенатор Родриго счел необходимым напомнить негодующим выступавшим, что «это ведь уже не сессия, а просто митинг». Потом телохранитель одного сенатора кричал: «Сессия закрыта! Освободите помещение!» Но освободить зал, в который уже нахлынула публика, было непросто. Люди толпились везде — они ведь с вечера ждали, что произойдут великие события.
И все же расчет на то, что предложение о прекращении работы будет опротестовано и сессия возобновит работу, был тщетен. Прецеденты не допускали иных толкований. Всего лишь год назад Аманг Родригес в сходных обстоятельствах закрыл сессию, не ставя вопрос о закрытии на голосование. Тогда тоже была угроза председательскому креслу Аманга, и токе в связи с назначениями, и тоже грозила группа бунтарей из своей же партии. Но как только председательствующий велит занести в протокол, что пробила полночь, вычеркнуть это уже невозможно. Аманг в прошлом году, Маркос