люд приходил поклониться св. Лукии, а заодно и продать свой зимний товар. Продолжалось все это только одно утро; уже после обеда в патио вновь наступало затишье — сеньоры в черных вуалях и кабальерос в белом снова вступали во владение церковью реколетов, одной из самых элегантных в столице. Статуя св. Лукии, которую здесь почитали, находилась в боковом алтаре; это была белокурая женщина в красных одеждах с серебряной тарелкой в руках, с которой смотрели два глазных яблока. Хотелось бы знать, где теперь поклоняются ей наши сельские почитатели святой.
В этих приливах и отливах народной любви ива святых сохранили былую притягательность для филиппинцев. Любимые сегодня не меньше, чем в дни минувшие, они действительно могут считаться самыми популярными святыми Филиппин: св. Рох (Сан Роке) и св. Исидор Труженик (Сан Исидро Лабрадор).
Тот и другой — покровители земледельцев: их статуи носят вокруг полей во время сева и перед жатвой, а также в засуху. Немного на Филиппинах таких городов, близ которых бы не было деревень Сан-Исидро или Сан-Роке. Собственно, Сан-Роке — это собирательное название филиппинской деревни; так ее именует и народная песенка.
Массовые переселения на остров Минданао, нередко осуществлявшиеся под покровительством этих двух снятых, вывели эти старинные филиппинские культы к новым границам на юге; так что на Минданао, очевидно, деревень Сан-Исидро и Сан-Роке скоро будет не меньше, чем на Лусоне.
Св. Исидор Труженик — покровитель столицы Испании, Мадрида; там он был издольщиком еще в те времена, когда Мадрид был похож на пасторальную акварель. Говорят, был он настолько благочестив, что большую часть рабочего дня проводил в молитвах, а за него пахали ангелы. (Один англичанин, услышав эту легенду, заметил: «Типично испанский святой».) 15 мая, в день его поминовения, Мадрид опять обретает буколический вид, надевает крестьянские одежды и украшает древнюю Пласа-Майор снопами пшеницы и ветвями яблони, чтобы почтить деревенского святого.
На Филиппинах его праздник весьма кстати падает на пору страды и отдыха; деревня за деревней празднуют самую знаменитую фиесту наших крестьян: летний праздник урожая, «Сан Исидро».
Св. Рох, напротив, был не крестьянин, а средневековый паломник, который посвятил себя служению богомольцам, заболевшим чумой, и сам заразился пим недугом. Его обычно изображают в одеянии францисканца, с чумным пятном на колене, а рядом — собака, у которой в зубах хлеб. Многочисленные эпидемии, случавшиеся в прошлом на Филиппинах, объясняют ревностное поклонение св. Роху, распространившееся среди филиппинцев; оно превратило его в любимого заступника наших крестьян, на чьи поля так часто обрушиваются беды. Но можно отметить, что этот культ, сельский по преимуществу, выжил и в городах. В районе Большой Манилы, например, насчитывается не менее двенадцати церквей св. Роха; некогда они находились в сельской местности, но устояли перед нашествием города.
Видимо, самый старый и самый знаменитый из этих храмов — церковь в Билибид-Вьехо, в районе Сан-Себастьян, где некогда были загородные виллы богатых маниленьос (президентский дворец Маликаньянг — одна из них) и простирались луга. Лугов уже нет, но храм св. Роха остался как память об исчезнувших пастбищах. Луга и рисовые поля давно скрылись под асфальтом, а св. Рох по-прежнему хозяин улицы Блюментритт и северной части авеню Рисаля, где его новая церковь отринула сельскую безыскусность ради городской изощренности. В южной части Манилы нынешний Пасай-сити свидетельствует о сельском прошлом этого района храмами св. Исидора (сразу за Сингалонгом, между улицами Вито-Крус и Буэндиа) и св. Роха (в районе, ограниченном улицей Кули-кули и Сан-Лоренсо-вилидж).
Ни день св. Роха, ни день св. Исидора не занимают важного места в литургическом календаре цервви, однако в личной литургии филиппинского простонародья эти праздники почти столь же значительны как Рождество и Пасха. Если поставить на голосование вопрос о том, какой святой ближе всего сердцу филиппинца, голоса сельских жителей обеспечат непререкаемую победу святому крестьянину из Мадрида и заразившемуся чумой паломнику средневековья
Новые культы и в наше время, подобно духовному тайфуну, обрушиваются на страну, и самым зрелищным из них (еще до культа Бакларана) стало пятничное паломничество в Киапо. Поклонение Черному Назареянину было сугубо местным, приходским до 20-х годов, когда маниленьос все более и более стали проникаться мыслью, что пятницы в Киапо суть важнейшая часть городской жизни, важнейшая городская достопримечательность, хотя культ разросся до колоссальных размеров только в 30-е годы.
Киапо эпохи джаза представлял собой тихий аристократический квартал недалеко от центра. Карриедо была сонной улочкой со старыми книжными лавками; в переулках вокруг церкви обреталось множество золотых и серебряных дел мастеров, ювелиров и talleres de escultura[47] на улице Р. Идальго жили богатейшие семейства: Патерно, Легарда, Аранета; Кинта представляла собой небольшой базарчик; а площадь Миранда была знаменита главным образом текстильными товарами на улице Вильялобоса да бакалейными ultra таr[48] на самой площади — здесь у испанских бакалейщиков запасались оливковым маслом и треской к Страстной неделе, халвой и сыром к Рождеству. Чуть подальше, на площади Гойти — в те времена сердце города, — кипела торговля и сосредоточивалось все движение. Киапо в 20-х годах был всего лишь тихим приречным городком, где проживали некоторые выдающиеся семейства.
Черный Назареянин все повернул по-другому. К его храму устремлялись все большие толпы людей; вслед за паломниками появился крупный бизнес, он вытеснил книжные лавки с Карриедо и аристократов с Р. Идальго (школьные здания там — бывшие резиденции знати). Очаровательный мост Колганте уступил место нынешнему Кесон-бридж, Кинта разбогатела, разрослась и потеряла пристойность, а площадь Миранда стала не просто центром города, но и центром всей страны — ее сердцем, ее форумом, важнейшим перекрестком для всего народа, где с восхода до полуночи парит вавилонское столпотворение. Для сегодняшних провинциалов Киапо и есть Манила.
Культ, превративший Киапо в сердце нации, является особенно ярким примером народной веры; снобы презрительно воротят нос от чрезмерных раnata[49] Киапо; но даже церковная иерархия оказалась не в состоянии обуздать рвение масс. В Киапо торжествует «сырая религия»: примитивная, страстная, невежественная и непристойная. Это не утонченная воскресная религия, где все по требнику, как для высших классов, для которых Бог — это бледнелицый джентльмен. Бог Киапо столь же неукротим и дик, как стихия: это Бог смерча, Бог неопалимой купины, великого ветра и нисходящих языков пламени Пятидесятницы. Лица людей, на коленях ползущих к алтарю Бога, лица людей, тянущих за веревки колесницу Бога, отмечены жуткой печатью одержимости, дионисийского буйства; они лезут на колесниц чтобы поцеловать сандалию Бога, а потом с экстатической самоотверженностью бросаются в толпу, вопящую под ними. Эти аспекты культа, должно быть, постарше, чем сам культ, потому что Señor de Quiaрo[50] пришел из Мексики и, по-видимому, принес с со бой мрачность и ожесточение, — столь характерные для богопочитания ацтеков.
«Фанатики» Киапо все еще очень далеки от пони мания религии как благих дел и духовного совершенствования общины верующих; с другой стороны, они еще способны на духовный порыв, в отличие от большинства нынешних благодетелей человечества. В своем поклонении они выходят за пределы церковного вероисповедания и обряда, приближаясь к экстазу. На их лицах невыразимая целеустремленность. Так, должно быть, выглядел Давид, когда скакал перед Ковчегом Господа; так сверкали глаза приобщавшихся к элевсинским мистериям; и такими же просветленными были лица тех, кто созерцал обряды друидов. Растущее неодобрение их наставников и конце концов может подавить непосредственность истово верующих в Киапо, даже привести их к более благонравному служению Богу, но не будет ли по прежнему грызть их сердца первобытное стремление к религии как бреду? Если Черный Господь Киапо и для них станет лишь джентльменом, то почему бы им не вернуться к великому богу Пану?
Пока Манила славила своего ацтекского Господа, вся остальная страна в 20-е годы переживала роман с исключительно благостным святым тринадцатого века. Прижимая к себе цветы и младенца Иисуса, св. Антоний Падуанский улыбался из тысяч храмов, и его радость как нельзя лучше выражала дух десятилетия. До того он был просто святым, к которому взывали, если надо было найти утерянную вещь; в 20-е годы его культ стал национальным, он превратился в покровителя старых и молодых, богатых и бедных, девиц, томящихся от любви, и беременных женщин. Его имя давали первенцам; все вторники и тринадцатое число каждого месяца стали его особыми днями; его статуя над купелью со святой водой была первым, что видел верующий при входе в любую филиппинскую церковь; и было время, когда, казалось, чуть ли не все женщины и маленькие мальчики носили его коричневую ризу с белым шнурком.
Радость, присущая этому культу, имела свои исторические (корни, ибо св. Антоний был одним из первых цветков францисканства, давшего миру Джотто и умбрийскую школу живописи, Роджера Бэкона и Дунса Скота, «Песнь солнцу» и изображение рождественских ясель. В Маниле имелось великое множество мест его почитания: в Санта-Крус, Санта-Ана, (ингалонге и Сампалоке, но главное находилось в церкви св. Франциска в Интрамуросе, где по вторникам толпы многолюдством и ревностью соперничали с пятничными толпами в Киапо. Храм, разрушенный во время Освобождения, почему-то был восстановлен францисканцами не на прежнем месте, а в аристократическом Форбс-парке, где, естественно, не могли возродиться сборища по вторникам. Вместо Гюго люди отправляются теперь в маленькую францисканскую церквушку в Сампалоке, так что благостному святому с лилиями мы обязаны транспортными пробками на улице Бустильос по вторникам.