Он состоял при миссии до шестьдесят третьего, когда его уволили по несоответствию должности.
— Это был просто предлог, на самом деле я им надоел. Они считали, что я очень назойлив. А я никогда никому не докучаю. Цивилизованные люди от меня в восторге, нецивилизованные раздражаются.
Три года он не появлялся в представительстве. Жил на отложенные про запас шестьсот долларов, получил годичную стипендию из фонда Рокфеллера, полтора года писал кое-что, потом нашел место преподавателя в Нью-Скул в Гринвич-Вилидж. Но часто ему приходилось трудно — оба сына учились в колледже.
В шестьдесят пятом году в Нью-Йорке он встретился на приеме с сенатором Маркосом.
— С ним была мадам Маркос. Она была олицетворением красоты, и я предложил сенатору Маркосу открутить ей руки, как Венере Милосской.
Его добрый приятель в министерстве иностранных дел, Армандо Манало, посоветовал Вилье обратиться к сенатору Маркосу с просьбой восстановить его. на работе в миссии при ООН.
— И я послал телеграмму Маркосу. Написал, что отчаянно нуждаюсь в месте — не может ли он мне помочь? Еще я послал телеграмму Ромуло, но тот всегда игнорирует мои просьбы. Зато как учтив мистер Маркос: он в ответ телеграфировал, что сделает все возможное. Вся прелесть здесь в том, что ему хватило вежливости ответить. Великий генерал Ромуло просто проигнорировал меня.
Вскоре Вилья снова получил свое место при миссии.
— На том же жалованье, мне его так ни разу и не повысили. Правда, когда шла кампания «по совершенствованию зарплаты», мы, получающие 3120 долларов в год, стали получать 5100.
Для него нашли должность, которая не требовала проверки знаний, — на сей раз коммерческого атташе.
— На государственной службе все очень смешно. Сначала я числился шофером. Однако машину не водил. Потом стал коммерческим атташе. Но занимался я там одним: рассылал туристические буклеты тем, кого как-то интересовали Филиппины, преимущественно школьникам, которым дали задание написать, сочинение о Филиппинах или что-нибудь в этом роде. Сидел в одной комнате с Паломинг Осменья, которую я очень уважаю, потому что она всегда уважала меня.
Прошлым летом мадам Маркос отправилась в Соединенные Штаты для медицинского освидетельствования. После пребывания в госпитале она приехала в Нью-Йорк, и поэт, которого родина усадила за рассылку туристических буклетов, обнаружил, что правительство его не совсем забыло.
— Началось с того, — вспоминает Вилья, — что миссис Маркос прилетела в Нью-Йорк. У нас в миссии все только и говорили о ее прибытии. Однажды вечером — кажется, это было в день ее приезда — у меня раздался телефонный звонок. Миссис Маркос желает поговорить со мной: могу ли я прийти на следующее утро в отель «Пласа»? Ее секретарша сказала: в семь утра. «Это невозможно», — ответил я.
Он встретился с первой леди в полдень.
— Я видел ее во второй раз, опять она была олицетворением красоты, только уже в кубе, как в математике. Говорю ей: «Доброе утро, миссис президент». Я назвал ее миссис президент! Не очень-то умно с моей стороны… Она отвечает: «Мы так давно с вами не виделись. Вы выглядите прекрасно». А я опять: «Да, конечно, но зачем вы хотели меня видеть?» Тогда она объявляет, что хотела бы через меня приобрести кое-какие книги для президента. Конечно, — сказал я, — мне это сделать нетрудно. Сколько книг хотите — пять? шесть?» И тут оказалось, что для личной библиотеки президента ей нужно литературы на две тысячи долларов. «А каких книг?» — спрашиваю. «Ну, — говорит она, — по истории, и еще разные биографии — в общем, то, что должно интересовать президента. По дипломатии там, внешней политике». Я спросил миссис Маркос, на какой адрес переслать книги, а она сказала, что возьмет их с собой.
Вилья две недели просидел в Публичной библиотеке Нью-Йорка и в итоге составил список книг, пользовавшихся максимальным спросом. Потом отправился в книжный магазин Скрибнера, заказал литературу, сказав, что это для президента Филиппин, и получил 15-процентную скидку. «По-моему, всего там было около пятисот томов, миссис Маркос увезла их с собой». Получив счет, он обнаружил, что благодаря скидке у него осталось 79 долларов 25 центов от тех двух тысяч, что миссис Маркос вручила ему.
— И я написал миссис Маркос, спрашивая, купить ли еще книг, или, может, выслать остаток чеком.
Письмо вызвало немалое удивление. «Вы только представьте себе, — хихикал какой-то чиновник во дворце, — этот тип получил две тысячи долларов на покупку книг, остался с семьюдесятью девятью и еще спрашивает, что ему с ними делать!»
Миссис Маркос просила Вилью оставить себе эти доллары в качестве комиссионных. Она просто проверяла его.
Через какое-то время, когда Вилья был в офисе, раздался международный телефонный звонок. На проводе была миссис Маркос. «Вы знаете, — сказала первая леди, — тут у нас ночь». — «Да, — ответил Вилья, — а у нас тут 11.30 утра». — «Президент, — продолжала миссис Маркос, — очень одобрил ваш выбор книг. Он хотел бы отблагодарить вас и спрашивает, что может для вас сделать».
Поэт выразил признательность президенту за интерес к его делам и на том прекратил разговор.
Неделю спустя он узнал, что его отзывают домой для консультаций, и скоро уже летел в Манилу, еще не понимая, в чем дело. Прибыл он 30 августа. Никто не знал, что он прилетает, только его брат Оскар, который и встретил его в аэропорту. На следующий день он всех несказанно удивил, появившись на приеме в честь годовщины журнала «Фри пресс» в тагальской рубашке, одолженной на этот случай у племянника.
— Вы знаете, я сто лет не носил тагальской рубашки. Когда я надеваю тагальскую рубашку, я чувствую себя как ангел, потому что в ней я такой красивый, таким себе кажусь красавцем! Наверное, это филиппинец во мне. Она сразу же пробуждает во мне филиппинца…
На приеме он встретился с президентом и миссис Маркос, и они увезли его на обед во дворец, где Вилья узнал, что его повысили в чине: теперь он был третий секретарь министерства иностранных дел.
Президент сказал: «Обычно, когда я принимаю присягу лиц, назначаемых на высокие посты, я говорю: «Этой должностью вы обязаны народу, и ваш долг — служить ему». В случае с мистером Вильей я говорю: своей должностью он обязан самому себе и тому, что им сделано для страны. Его будут помнить, когда всех нас забудут». И, обращаясь к поэту, мистер Маркос добавил: «Этим вы обязаны самому себе».
Правительство признало, что Хосе Гарсия Вилья всю свою жизнь служил стране и народу, принес им славу, а это есть наивысшее служение.
Назавтра в полдень Вилья в присутствии миссис Маркос и Армандо Манало принес присягу как пресс-секретарь министерства иностранных дел в должности вице-консула. Он предпочитает последний титул.
— Вице-консул звучит куда более впечатляюще, куда красивее. Представьте себе, что вас знакомят с мистером Вильей, третьим секретарем МИДа. Но если вы слышите: позвольте представить вам вице-консула Вилью — это совсем другое дело!
Однако вице-консул чего? Свежеиспеченный третий секретарь МИДа величественно изрекает:
— Вице-консул Республики Филиппины.
В сущности, говорит Вилья, он лишен тщеславия.
— Я даже не понимал, что такое сотрудник МИДа. У нас все знали, что это значит, кроме меня, потому что я никогда не был тщеславен. И когда мне сказали, что меня могут сделать либо культурным атташе, либо штатным сотрудником МИДа, я спросил, что лучше, и услышал: конечно, сотрудник МИДа.
Этот приезд «для консультаций» был его первым отпуском, предоставленным МИДом. Прошлую поездку, в 1961–1962 годах, устроил брат Оскар, оплативший билет на самолет, а Вилье пришлось преподавать, чтобы заработать себе здесь на жизнь. Потом он еще раз хотел приехать, однако не позволили домашние дела. Поэтому он так признателен всем, кто устроил этот его визит.
— Я всегда хотел вернуться и очень счастлив быть здесь, потому что всегда любил Манилу. С самолета она такая же, как прежде. Только когда попадаешь в Макати, видишь огромные перемены. В шестьдесят втором году Макати был пустынным. На авеню Аяла стояли всего три больших дома. А теперь по обе стороны авеню Аяла — огромные здания, к тому же очень красивые. Сама Манила выглядит так же, как раньше, не считая «Хилтона». Разве что изрядно обветшала.
Зато климат, похоже, улучшился.
— Когда я был здесь прошлый раз, мне показалось, что жара страшная. Сейчас вроде бы уже не так.
Однако, заметил он, ухудшается качество вещей, которые для него символизируют Филиппины, например местных бананов.
— Я всегда вспоминал там, что бананы у нас огромные, любого сорта. А теперь везде мелкие. Очень жаль.
Его изумляет количество еды, подаваемое на приемах.
— Конечно, здесь я ем больше, чем в Соединенных Штатах. Вот только филиппинцы не знают, что такое сбалансированная диета. Они употребляют так много мяса, так много консервированных фруктов, ио ни салата, ни супа — очень несбалансированно. Естественно, мне нравятся филиппинские блюда, но, знаете ли, когда переешь мяса… Я уже не могу есть его столько. Немного мяса, потом овощи, салат, десерт…
На одной изысканной свадьбе в «Индиос Бравое» он соорудил себе тостики из печенья с луком и майонезом. Потом объявил все это «самыми великолепными бутербродами», хотя и с одним изъяном: «Нет цветовых контрастов».
По его мнению, женщины Манилы отстают от моды.
— Мини-юбки, которые я здесь видел, все же очень длинны по сравнению с нью-йоркскими. На самом деле это вовсе не мини, поверьте. Но мини-юбки в Нью-Йорке совершенно вульгарны.
Ему больше по душе элегантность зрелых филиппинок. Когда он посетил показ мод, организованный Эльвирой Манахан, именно они покорили его.
— Эльвира Манахан была очень элегантна в своем белом классическом вечернем платье. А я пришел в парчовом пиджаке а-ля Неру, поверх — бусы. Мы вошли в зал, и все стали пялиться на нас. Буквально все, и даже не столько на Эльвиру, сколько на меня, хотя она была очень красива. Потом нас провели к столу. Там нас встретила Чито Васкес — моя старинная приятельница: я ее знал в Нью-Йорке еще подростком. Мы сели, а все продолжают смотреть — не на Эльвиру, а на меня. Должен добавить, я очень ряд, что открыл Эль-виру Манахан, такую красивую и утонченную женщину. За всю мою