ПОНЕДЕЛЬНИК, 24 ФЕВРАЛЯ 1986 ГОДА
8
Утро началось плохими вестями, потом хорошими, но затем и хорошие новости обернулись плохими.
Большую тревогу вызвала весть о применении слезоточивого газа, чтобы очистить ЭДСА от баррикад и людей. Большую радость вызвала весть о бегстве мистера Маркоса на Гуам.
Но прежде этой радостной вести до Энриле дошла другая великолепная новость: 15-е авиакрыло вертолетов перешло на его сторону.
— А потом командор Хардиниано, командующий боевыми кораблями, прислал сказать, что они поддерживают наши усилия. Неожиданно баланс сил сместился в нашу пользу. И в то же утро, между половиной восьмого и восьмью, радио объявило, что президент покинул дворец. Мы возликовали. Мы обнимали друг друга, плакали друг у друга на плече А потом отправились произносить речи, отправились поговорить с народом.
Пока Энриле и Рамос выступали перед восторженной толпой, плясавшей на авеню, над обоими городками кружили истребители.
— И вдруг нам говорят: по четвертой программе сообщают, что президент все еще во дворце. Мы про верили эти данные и установили, что Маркос действительно был в Малаканьянге. Тогда я поручил генералу Рамосу послать отряд для захвата четвертого канала ТВ, что и было превосходно исполнено полковником Сантьяго и его людьми. Одновременно группе боевых вертолетов было приказано пролететь над Малаканьянгом и обстрелять территорию дворца ракетами. Там было двенадцать вертолетов, но мы запретили им обстреливать сам дворец, потому что не хотели причинять вред президенту.
Этот безобидный налет выявит в Маркосе истеричного труса: он завопил, что его семья «содрогается от ужаса во дворце».
Да и не пора ли было?
Джоби Провидо, студент-выпускник университета де Ла Саль, дает такую жуткую картину апокалипсиса:
— В понедельник в пять утра мама, заливаясь слезами, принялась колотить ко мне в дверь. «Танки идут! — кричала она. — Они хотят применить слезоточивый газ против народа!» Я вскочил с постели, что-то натянул на себя. Радио «Веритас» передавало инструкции, что надо делать в случае применения слезоточивого газа; всех, кто живет поблизости от Краме, просили доставить влажные носовые платки Я схватил полотенце, платки, кое-какие полотняные вещи и сунул их в ведро с водой. Родители обходили соседей и просили их сделать то же самое.
Семейство Провидо живет в микрорайоне Хорсшу; местом сбора им были назначены боковые ворота Краме, на углу Сантолан и Третьей авеню. Джоби пришел туда еще затемно, но на улице уже толпился народ.
— Монахини, священники и семинаристы образовали переднюю линию — это чтобы смягчить сердца нападающих. Мы раздавали мокрые тряпки, а толпа читала молитвы. После каждой молитвы священник инструктировал, как вести себя во время нападения. II вдруг над нашими головами закружили три вертолета. Толпа застыла, никто не знал, чего ожидать. Потом сообщали, что там было семь вертолетов, но мы видели всего три — они шли треугольником.
На их глазах вертолеты перестроились и пошли и одну линию.
— Мы различали направленные вниз пулеметы. Толпа стала молиться громче, монахи все пели. И вот — о чудо! С первого вертолета махали белым флагом! С других — тоже! Солдаты свешивались, чтобы показать рукой «L» — «против». Люди в толпе словно сошли с ума! Они смеялись, плакали, обнимали друг друга. Еще одно чудо произошло на улице Либис (это в другом конце улицы Сантолан), где был применен слезоточивый газ. Когда солдаты бросили гранаты, ветер круто переменился и погнал газ на них! Некоторых пришлось срочно везти в больницу.
Тем временем вертолеты кружили над Краме.
— Потом они снизились и сели на плацу. Солдаты, выходя из своих железных птиц, отдавали честь и направлении штаба — должно быть, генералу Рамосу и флагу. А радио «Веритас» как раз в это время вещало, что большая часть военно-воздушных сил перешла на сторону мятежников. Передатчик станции «Веритас» был уничтожен огнем верных Маркосу поиск, но Джун Кейтли перешла на передатчик ДЗРБ (104,1 МГц). Я бы сказал, это действительно пыла революция улыбок — особенно когда разнеслась несть, что мистер Маркос покинул страну. Люди путались в пляс и оглушительно вопили!
Когда отворили боковые ворота Краме, толпа хлынула вовнутрь.
— Люди позировали перед танками и вертолетами — хотели сняться на память об этом историческом моменте. Потом перед зданием штаба появились Энриле и Рамос, чтобы произнести победные речи. Рамос прыгал от радости. Энриле представил толпе полковника Гринго Онасана — это он в последнюю минуту узнал о приказе Малаканьянга схватить Энриле, Рамоса и их людей.
Джоби Провидо вслед за Энриле и Рамосом пробирался через орущую толпу к главным воротам Краме.
— Они говорили с крыши автомобиля — белого форда; она потом провалилась под их тяжестью. Но радость сменилась унынием, когда в Краме объяви ли, что Маркос жив и все еще находится в Малаканьянге. Может быть, ложное известие о его бегстве было преднамеренным — чтобы деморализовать верные ему войска. Маркос появился на экранах телевизоров. Я увел родителей домой завтракать.
В тот же понедельник утром еще одна юная душа, Бэби Герл Фрики, проснулась от «очень радостного голоса» Джун Кейтли, объявившей «рассвет нового дня» — это было преждевременное сообщение о бегстве Маркоса на Гуам. Бэби Герл Фрики тут же бросилась к Краме и принялась исполнять прямо на улице дикий танец — пока не пришло разочаровывающее известие, что Маркос вновь объявился.
Сама Джун Кейтли объясняет, что прежде чем выйти в эфир с сообщением о бегстве президента, она получила не менее двенадцати телефонных звон ков о том, что Маркос бежал, приземлился на Гуаме и появился на экранах телевизоров в Сан-Франциско. Все это были неподтвержденные сведения, но один звонивший заявил, что представляет президентскую службу охраны: он-то и передал, что Маркос «толь ко что взлетел». Тут до Джун дозвонилась Кори Акино и сообщила, что и ей сказали, будто Маркос отбыл. За этим последовал звонок от генерала Рамоса с известием, что поступило «подтвержденное сообщение» об отлете семьи Маркоса.
Тут-то Джун и вышла в эфир объявить о «рассвете нового дня». Но когда выяснилось, что никуда Маркос не улетал, бедняге Джун этот рассвет показался самым мрачным в ее жизни.
Рассказывает ее подруга:
— У Джун оборвалось сердце, она не знала, что делать: подтверждать сообщение о том, что Маркос еще здесь, или нет. Все же пришлось ей выйти и эфир и извиниться. Подействовало это на нее угнетающе, она ведь очень серьезно относится к своем роли радиокомментатора. Из-за нее возникла вся эта эйфория, а теперь из-за нее же воцарилось отчаяние. Тьма опустилась на нее, да и на других на радио тоже. Почувствовав, что силы на исходе, она часов в десять упросила отпустить ее, чтобы отдохнуть хоть немного дома. И уже собиралась уходить — это было в половине одиннадцатого, — как раздался настойчивый телефонный звонок. Требовали ее: звонивший не назвался, но предупредил, чтобы она не появлялась дома: ее могут схватить. Тут же товарищи по работе взяли Джун в кольцо, и она так и шла вниз все восемь маршей лестницы (пользоваться лифтами было запрещено), окруженная сонмом «телохранителей». Домой она не поехала, а отправилась к своей золовке. Теперь Джун понимала, что ей надо во что бы то ни стало остаться в живых, поскольку она, сама того не ведая, сделалась символом единения людей.
Для менеджера Берта Тахонеры, который рекомендует себя «прирожденным трусом», тот понедельник начался в три часа утра на улице Сантолан в районе Белых Равнин, где он старался мужественно противостоять газовой атаке.
— В конце концов ведь там были даже шестидесятилетние женщины, подруги моей мамы по игре в маджонг. Они не отступили, даже когда был применен газ. Они плакали и вопили, но живая баррикада упрямо держалась. Тогда солдатам приказали двигаться вперед с примкнутыми штыками. Штыки должны были испугать людей. А солдат, пока они угрожающе помахивали штыками, еще погоняли: «Sugod! Sugod!»[13]. Но куда там вперед — тут стояла баррикада из живых людей, и колоть их штыками никто не хотел. Тогда прозвучал приказ еще раз применить против толпы гранаты со слезоточивым газом, по у солдат у самих не было противогазов, и когда — видимо, не без Божьей помощи — ветер понес газ назад, солдаты тоже заплакали.
В конце концов они плюнули на все и ушли.
В половине четвертого утра, на углу ЭДСА и Ортигас, где расположились ребята из Филиппинского государственного университета, появился военный грузовик, видимо с разведывательными целями.
— Там в живой баррикаде было не более ста человек. Говорили, что Маркос прикажет напасть на рассвете. И тогда толпа, состоявшая из монахинь, семинаристов, проходящих военные сборы студентов университета и других храбрецов, начала таскать камни с ближней стройки на ЭДСА. Камни были тяжелыми, но клич «Isang bato para kay Marcos!»[14] вдохновлял. На стройплощадке стоял и автопогрузчик, но у сторожей не было ключа от него, так его прикатили руками на перекресток Ортигас. Правая сторона авеню была заблокирована автобусами и машинами, левая — вот этим погрузчиком, несколькими машинами и принесенными камнями; все вместе образовывало внушительно выглядевшую баррикаду. Но народу было не больше сотни, а на нас шли два танка!
Лунный свет уже сливался с рассветом, а ребята из университета все гадали, как отразить неминуемое нападение с такими слабыми силами, к тому же без всякого оружия.
— Семинаристы стали с хоругвями, а все женщины выстроились впереди, перед самой баррикадой. Замысел состоял в том, что сперва они вступят в разговор с солдатами. А мужчины образовали kapit bisig — «сплетение рук». Когда все разобрались по местам, получилось всего три ряда! И еще надо было растянуться. Один ряд состоял целиком из студентов университета, у них был боевой клич: «Вперед, воины Христовы и один мусульманин!» Они предложили одному семинаристу читать молитву. Тот, явно трясясь от страха, только бормотал: «Потом! Потом!» Но когда люди держатся за руки, они чувствуют, как у них бьются сердца, и поэтому все знали, что настало время молиться — СЕЙЧАС!
Они слышали рев танков, они уже различали две боевые машины, шедшие на них с залитого лунным светом запада. Чудовища все накатывались и накатывались на них, и вот они уже рядом, перед живой стеной людей, так что чувствуется их дыхание.
Три знаменосца изо всех сил размахивали флагами.
Танки, урча моторами, казалось, раздумывали. Все невольно затаили дыхание.
Вот танки дошли до первого ряда живой баррикады и остановились. Потом подались назад, потом развернулись, потом ушли! Даже единственный мусульманин в толпе кричал со всеми: «Слава Господу!» Посрамленные машины смерти двинулись на запад, где садилась луна, а люди ликовали. Но радость их была кратковременной, сухо вспоминает Марк Пас, один из студентов университета:
— Только эта сотня храбрецов начала ликовать и благодарить Господа, как услышала, что Энриле но радио предупреждает: к Ортигас идут два бронетранспортера. Засевшие в Краме выставили наблюдателя на крыше здания В. В. Соливен на ЭДСА — он-то, видимо, и передал Энриле эти сведения. И еще кто-то, проезжавший в машине, тоже сказал людям на баррикаде, что видел по пути два бэтээра.
Живая стена изготовилась к еще одной вечности ожидания.
В группе «воинов Христовых и одного мусульманина» нашлась бутылка водки. Похоже было, что настало время извлечь ее и пустить по кругу. Ее осушили в считанные минуты. Монахини, став на колени перед баррикадой, начали молиться. Бронетранспортеры приближались. Опять надо размахивать флагами, сплетать руки, молиться.
Но бэтээры, дойдя до живой стены, остановились, словно в раздумье, затем подались назад, развернулись и ушли.
И снова взрыв ликования!
Потом люди на баррикаде увидели в занимавшемся свете дня: пять вертолетов в боевом порядке подлетели и приземлились в Кэмп Краме. Военные продолжают переходить на сторону Энриле и Рамоса!
Снова взрыв эйфории!
Рядом с баррикадой, наспех сооруженной из автобуса, погрузчика и камней, дважды обманувшие судьбу кадеты и монахини, студентки и философы ликовали, хлопали в ладоши и плясали под восходящим солнцем.
9
Утром в понедельник самая продажная телестанция из всех средств массовой информации, «Четвертый канал», до смешного легко перешла в руки Славной Революции.
Репортер из «Мидуик мэгэзин» так описывает этот закат и падение:
Где-то после восьми «Четвертый канал» вдруг прекращает передачи. Причина: солдаты «Новых вооруженных сил народа», как их теперь называет генерал Рамос, захватывают здание ТВ-4. Но через какой-нибудь час становится известно, что верные Маркосу войска развертываются вдоль Бохоль и Панай-авеню (это рядом с ТВ-4): следует перестрелка, и все, кто бежал сюда поглазеть, бросаются врассыпную.
Улица превращается в поле боя, уличное движение замирает, домовладельцы наглухо запирают двери и окна.
Часам к одиннадцати священникам, прибывшим на место событий, удается вступить в переговоры с офицерами верных Маркосу войск. Те заявляют, что хотят перейти на сторону реформистов, — толпа приветствует их криками восторга. Люди высыпают на авеню Панай, мчатся к войскам — у солдат на лицах явное выражение ужаса. Но люди всего лишь обнимают и целуют их.
Приветствие звучит так: Mabuhay ang mga bagong sundalo ng Pilipinas[15]. Потом солдаты вытаскивают из здания огромные портреты Маркоса и его жены, которые летят в толпу.
В тот же миг их вырывают из рам, люди отталкивают друг друга — каждому хочется растоптать портреты. Кто-то пытается их разорвать, но голыми руками холст не возьмешь. Третьи кричат: «Сжечь их! Сжечь их!» Однако портреты и не горят. Какой-то мужчина в страхе кричит: «Не горят! Даже дьявол их не берет!» Он поливает портрет Имельды Маркос бензином, приговаривая: «Ну, если и это не поможет…» Толпу не удержишь. Кто-то плюет на изображение Имельды, другие глумливо замечают, что пламя первым делом выжигает дыру в нижней части портрета. «Ага! Вот так-то! — слышатся крики. — Те-перь-то ей всадили!» Но и это еще не конец.
Человек двадцать оставшихся верными Маркосу солдат укрылись в доме на авеню Панай и у задних ворот комплекса телестанции.
Узнав об этом, люди бросаются туда, что приводит в смятение лоялистов: они отказываются сдаться, отвечая парламентерам, что боятся суда линча. Священнослужителям приходит в голову мысль выставить для переговоров женщин. Отбирают почти пятьдесят женщин и поручают им вести переговоры с солдатами. Некоторые женщины идут на территорию комплекса охотно, другие явно напуганы. Солдатам раздают бутерброды и обещания, что их никто не тронет. Люди берутся за руки, чтобы образовать для них проход.
К часу дня битва окончена: территория освобождена женщинами, потрясенными молодостью солдатиков, сущих детей — большую их часть привезли из Плоило и других южных районов, и все они понятия не имеют, что происходит в Маниле, а потому вызывают жалость, когда испуганно спрашивают: «А что с нами будет?»
Служащие радио «Веритас», распевая гимны в честь Непорочной Девы, организуют марш к зданию «Четвертого канала». На одной из машин поднято что-то вроде ватиканского флага, тоже, между прочим, желтого цвета. За статуей Богоматери Фатим-ской выстраивается толпа, и все принимает вид религиозной процессии.
Ликование прерывается известием, что шесть грузовиков с морскими пехотинцами идут отбивать телестанцию.
Передают призыв о помощи, и к трем часам дня там собираются сотни людей. Видимо, солдаты, охраняющие ворота, получили еды куда больше, чем могут съесть, и потому они начинают швырять в голодную толпу сэндвичи, бисквиты, сигареты. Похоже, что свобода означает прежде всего свободу от голода — потребность в еде все же главная.
Как бы то ни было, телестанция остается свободной, и Маркосам приходится наяву пережить ужасный кошмар — на них лает их самый верный пес!
Часов в десять утра в тот же понедельник вертолеты, которые должны были спасти семью президента от разъяренной толпы, приземляются в парке Малаканьянга, у комплекса Пангарап («Мечта») на противоположном берегу реки. Там пять пилотов и четыре солдата.
Рассказывает очевидец:
— Вскоре после того, как вертолеты сели, истребитель Ф-76, который был замечен над Малаканьян том еще раньше, выпустил шесть ракет. Одна попала в сад доньи Хосефы Эдралин Маркос, метрах в тридцати-пятидесяти от вертолетов. Осколки задели вертолеты, но особенно не повредили их. Из-за этого обстрела люди в Малаканьянге стали нервничать. Особенно был потрясен генерал Вер.
За овальным столом в одном из залов дворца (известном как «военная комната») Вер, сидевший перед тридцатью телефонами и несколькими генералами, выражал горячее желание атаковать Кэмп Краме.
— Силы у Малаканьянга были огромные. Там находилось больше дюжины гусеничных бронетранспортеров новой модели, куда мощнее тех, что видели на улицах, танки «скорпион», орудия на огневых позициях (то есть на крышах зданий) и по меньшей мере два батальона пехоты.
Мало того, в осажденном дворце было полно припасов, и его защитники пировали, поедая жареных поросят и цыплят.
— Но экипажи вертолетов тем не менее уже стали беспокоиться. Они полагали, что их задача — только вывезти президента с семьей в Илокандию[16]или на Кларк-филд[17], однако приказа все не было. Тогда они решили посоветоваться с командиром, родственником миссис Маркос, и тот сказал им, что они — на выбор — могут остаться в Малаканьянге, могут вернуться на базу в Вильямор, а могут отправиться в Краме. Командир заверил, что их имена уже переданы в Краме, так что там им не причинят вреда. Поскольку пилоты считали себя профессиональными военными — не реформистами и не лоялистами, а просто солдатами, которым приказано эвакуировать президента, кто бы этим президентом ни был, они решили остаться.
Малаканьянг чувствовал себя в осаде, но и Кэмп Краме тоже. И в самом деле, городок, как говорит Энриле, был окружен боевыми частями.
— Танковая рота стояла в Кубао, еще одна — на пересечении Ортигас и ЭДСА. Мне сообщили, что в Кэмп Агинальдо нам угрожают два батальона морской пехоты. Там же заняли огневые позиции минометы, готовые к бою. На бульваре Хорсшу были развернуты части командос, и еще — минометная батарея на улице Аннаполис в Грннхилз. Вот таково было положение утром в понедельник. Мы ждали нападения. По всему периметру городка у нас было меньше четырехсот человек. Ничего себе революция! Нет, американцы во всем этом не участвовали. У нас на командном пункте иностранцев не было. Только филиппинцы.
Но боевые части продолжали переходить под знамена повстанцев.
— Мы страшно обрадовались в то утро, услыхав, что батальон закаленных в боях солдат с Центрального Минданао захватил самолет компании «Филиппин Эйрлайнз» и прилетел в Манилу нам на выручку. Но когда они приземлились в аэропорту, их окружили танками, разоружили и отправили в форт Бонифасио, где и держали под арестом. На гауптвахте. Командовал ими полковник Бибит, который, как только их освободили, тут же вернул им оружие. Дело было так. Раздобыв два танка, полковник отправился к дому генерала Лютера Кустодио, командующего войсками авиационной охраны, навел на дом пушки и заорал: «Верните мое оружие!» Вот что я имею в виду, когда говорю, что были дружественные нам войска и за пределами городка. Может быть, противник не напал только потому, что полагал, будто у нас несколько батальонов в городке да еще несколько с нами заодно за его пределами!
В полдень три боевых вертолета мятежников совершили дерзкий налет на военно-воздушную базу Вильямор и уничтожили на земле пять вертолетов промаркосовских сил. ПАЛ, национальная авиакомпания, объявила, что она за революцию и за Кори; то же сделала и Французская республика — первая страна, признавшая ее избранным президентом. «Мы должны оказать поддержку демократии и заявляем, что мы на стороне госпожи Акино», — объявил французский премьер-министр Лоран Фабие. Кокой Ромуальдес, брат госпожи Маркос, вылетел с семьей на Гуам, как только узнал, что филиппинские консулы в Гонолулу, Сан-Франциско и Хьюстоне объявили о своей поддержке Кори и потребовали от Маркоса уйти в отставку. Должно быть, особенно горько было «сильному человеку» слушать слова собственного «официального представителя» Адриана Кристобаля, который в этот черный-черный понедельник советовал своему шефу «склониться» перед национальным и мировым общественным мнением — и убраться ко всем чертям.
— Et tu, Brute?[18] Так пади же, Цезарь!
А в Вашингтоне, округ Колумбия, Большой Белый Отец точил томагавк, чтобы нанести самый безжалостный удар.
10
Коринта Барранко провела почти весь понедельник на улице Мендиола — еще до того, как она обратилась в поле битвы. Коринта преподает английский язык, и часов в девять утра с нею была ее сестра Махела.
— Мы слышали ложное сообщение о бегстве Маркоса. Я не верила, что он убрался. Не так-то легко от него избавиться, подумала я. Когда мы пришли к мосту Мендиола, солдаты за ограждением, казалось, не знали, что делать, и запросто пропускали людей через мост. Мы с сестрой воспользовались этими послаблениями и добрались до университета Сентро Эсколар — там у меня были кое-какие дела.
Но оказалось, что Сентро Эсколар закрыт.
— Мы постояли там, поговорили со знакомыми. Потом я увидела, как из Малаканьянга вышли человек пятнадцать-двадцать солдат и направились к заграждению на мосту Мендиола. Двигались они как-то уверенно и решительно, словно выполняли приказ. Маркос только что появился на экранах телевизоров — доказывал, что никуда он не улетел. Наверное, солдаты получили более строгие приказы, а может быть, появление Маркоса приободрило их. Как бы то ни было, мне стало не по себе: надо было убираться с этой стороны моста. Махела, моя сестра, была того же мнения. Но когда мы вернулись к мосту, проход через него был закрыт. Люди на той стороне уже начали разбирать переносные заграждения из колючей проволоки.
Коринта и Махела направились к переулку между Сентро Эсколар и школой Мапа — он выходит на Калье Сал Рафаэль.
— На этом коротком пятнадцатиметровом отрезке нас два раза останавливали солдаты. Спрашивали, куда мы идем. Они держались вежливо, ну и я тоже. Однако у них были винтовки, и, хотя я не боялась, я чувствовала, как здесь все напряжено. Минут через пять после того, как мы выбрались оттуда, началась стрельба — разгоняли толпу, двигавшуюся по улице Легарда к мосту Мендиола.
Волнующим был тот день, понедельник, и для юного Джоби Провидо, радикально настроенного студента из Ла Саль, отвечавшего за микрорайон Хорсшу, потому что и его папа, и мама стояли всецело на стороне оппозиции.
— В нашем доме разместилось что-то вроде штаба или, если хотите, гарнизона — там наши соседи и сослуживцы отца собирались, чтобы обдумывать дальнейшие действия и составлять графики дежурств на баррикадах. А дом, возвышающийся рядом, принадлежит — кому бы вы думали? — коммодору Альфредо Ромуальдосу, брату Имельды. Они с кучей багажа эвакуировались в Гонконг еще до выборов 7 февраля. Но охрана и морские пехотинцы все еще кишели на их участке, хотя нас это совершенно не тревожило.
Тут Джоби Провидо проводит параллель между двумя кризисами в нашей истории.
— Родители и деды моего отца были в подполье во время японской оккупации. Так что дом моего прадеда и прабабки — он был у партизан капитаном, а она «капитаншей» — служил штабом для сил сопротивления в нашем районе, хотя японский гарнизон стоял совсем рядом. Это ведь зеркальное отражение того, что происходит сейчас. Именно здесь мы открывали дверь перед ненасильственной революцией, хотя враг был за углом.
Людское море на ЭДСА и в боковых улочках между Сантолан и Ортигас бурлило слухами о еще одной танковой атаке. Джоби обратил внимание, что родители для успокоения нервов играли в карты или маджонг, не выключая радио, настроенного на новости.
— И вот свершилось. Газетный репортер пронесся через толпу, (вопя: «Танки! Танки! Танки идут!» Если он думал, что толпа в страхе разбежится, ему пришлось разочароваться: мгновенно взявшись за ру ки, мы образовали два ряда и двинулись навстречу танкам. Мы слышали тяжелый лязг гусениц. Грохот и рев наполнили воздух. Монахини и монахи вышли навстречу металлическим чудовищам. Став на коле ни, они пели гимны и молились, простирая руки У всех перехватило дыхание. Никто не знал, чего ждать. Потом откуда ни возьмись какой-то человек бросился вперед. Думали, сумасшедший. А он, добежав до головного танка, вложил розу в ствол пушки!
Это мгновенно разрядило обстановку: все заулыбались, послышался смех.
— Табачные торговцы подошли к танкам, предлагали солдатам сигареты: «Boss, yosi типа tayo!»[19] Вокруг толпились люди, протягивали сэндвичи, сласти, бумажные стаканчики с соком. Вокруг танков ходили священнослужители — они их благословляли Но прошло не меньше двух часов, прежде чем откинулся люк одного из танков и вылезли солдаты — у них слезы текли по щекам. Скоро они уже с аппетитом жевали все, чем их угощали. Они, может, и не совсем еще перешли на нашу сторону, но уже понимали, что мы — их братья… братья-филиппинцы!
Группе Джоби поручили охранять район у Третьей авеню.
— Отцу удалось одолжить у себя в конторе четыре тяжелых грузовика (в них перевозили цемент), и мы перекрыли ими Третью авеню и другие важные подступы к Краме. Спустилась ночь, нас собрали студенты-юристы из Государственного университета дли инструктажа — объясняли, как нести охрану. Мы от работали срочное построение в шеренгу, а еще нас предупредили, что, скорее всего, солдаты применят дымовые шашки, слезоточивый газ и стрельбу в воздух, чтобы рассеять нас, ну и, конечно, не остановятся перед физическим воздействием. Но победа были — близка, и мы твердо решили вкусить ее плоды!
В ту ночь все были охвачены духом взаимопомощи. Какая-то почтенная дама из Гринхилз заметила, например, что на перекрестке Сантолан с Хорсшу темно, и тут же принесла несколько электрических лампочек. А один местный житель позволил протянуть провода от его дома, отказавшись от платы за пользование электроэнергией.
Лоялисты Маркоса в понедельник тоже праздновали «победу». Потеряв «Четвертый канал», они оставались без своей программы, пока не были посланы войска захватить телестудию седьмого канала. После захвата она стала «правительственной станцией», соперником «Четвертого канала» — некогда рупора маркосовской пропаганды, а теперь «канала свободы». Самым унизительным для мистера Маркоса моментом оказалось утро понедельника, когда без четверти девять в середине телепередачи (он представлял зрителям очередных сознавшихся «убийц») она прервалась на полуслове — исчезли и звук и изображение, поскольку «Четвертый канал» перешел в руки солдат генерала Рамоса. Но месть за это унижение «сильного человека» последовала незамедлительно.
Во всяком случае, теперь и его люди могли объявить: «Они не пройдут!» — имея в виду, конечно, подступы к Малаканьянгу, которые и так были закрыты в течение четырнадцати лет, с того черного дня в сентябре, когда он окопался во дворце как единовластный, но ненавидимый всеми диктатор.
Вот что сообщал репортер «Мидуик» о положении возле дворца в тот грозный понедельник гнева народного:
В то время как Кесон-Сити, похоже, стал освобожденным районом, Манила все еще находится под контролем лоялистов Маркоса. Но и там власть народа дает о себе знать — колючую проволоку с заграждений на Мендиоле срывают на глазах у безучастно взирающих на это безоружных полицейских. Из проволоки делают терновые венцы — скоро Великий пост — и импровизированное оружие против врага.
Мост Нагтахан, заблокированный танком со стороны Санта-Меса, перекрыт морскими пехотинцами и президентской охраной — их автоматы направлены на орущую толпу в желтых лентах, собравшуюся на переходе.
Наконец группами в двадцать человек разрешают пройти по мосту Нагтахан. Еще один танк стоит внизу, под мостом, возле казарм Малаканьянга, там же окопались солдаты с «базуками», минометами и гранатометами, готовые отбить любое нападение co стороны реки. На другом конце моста два танка перекрывают Кирино-авеню, а подальше солдаты первой танковой роты сдерживают толпу. Все спешно покидают улицу Отиса — пронесся слух, что будет обстрел.
Внизу у реки — дворец, но никто на мосту даже не останавливается, чтобы взглянуть на него. Ирония в том, что Малаканьянгу (буквально «там власть») угрожали два слова — лозунг, который уже был у всех на устах: «Власть народу!».
11
Сумерки — настоящий Gotterdammerung[20] — уже сгущались, когда пришел приговор из Вашингтона: Рейган требовал (хотя и очень сдержанно) ухода Маркоса. Ослепительный апофеоз полнолуния.
Наша судьба решалась одновременно на улицах Большой Манилы и за столами совещаний в Вашингтоне.
Там еще было воскресное утро (в Маниле — понедельник, и толпы людей на улице Сантолан стояли против танков), когда Рейган встретился с Филиппом Хабибом, специальным посланником, только что вернувшимся из Манилы. Присутствовали министр обороны США, заместитель директора ЦРУ и заместитель государственного секретаря Майкл Армакост После обсуждения доклада Хабиба согласились по четырем пунктам: 1) Маркосу конец; 2) что бы он ни предпринял, это только ухудшит положение; 3) США должны предотвратить применение силы; 4) со свергнутым Маркосом следует обойтись лучше, чем с шахом Ирана. Последний пункт был принят по настоянию Рейгана.
На другом совещании, в Совете национальной безопасности, Хабиб снова сделал доклад о поездке на Филиппины и суммировал свои выводы без околичностей: «Эра Маркоса кончилась. Он получил по заслугам». Теперь Вашингтон был озабочен одним: как удержать Маркоса от применения военной силы.
В воскресенье вечером Майкл Армакост встретился с Бласом Опле и передал через него послание Маркосу: если Маркос не уйдет, гражданской войны на Филиппинах не избежать. Лишь утром в понедельник (по вашингтонскому времени) Опле дозвонился до своего хозяина. Маркос пришел в ярость: они со всей семьей содрогаются от ужаса во дворце, а ему отказывают в праве на оборону? «Имельда здесь, рядом со мной, она не хочет сдаваться». «Сильный человек» решил ехать на телевидение и предъявить своим противникам ультиматум.
Вряд ли стоит упрекать Маркоса за то, что он потерял голову, прочитав полный текст приговора Рейгана.
«Все попытки силой продлить жизнь нынешнему режиму, — утверждал Рейган, — тщетны. Кризис может быть разрешен только мирным переходом власти к новому правительству».
Прочитав послание Рейгана, мистер Маркос в десять минут девятого появился на экранах телевизоров со страшными угрозами. Он сам, лично, — гремел теряющий власть диктатор (и даже голос у него временами срывался на визг), — поведет свои армии и сотрет в порошок Энриле, Рамоса и их сторонников, если они будут продолжать бунт. «Кровь будущих жертв — на вашей совести!» Никакой он не больной человек, объявил Маркос, он старый боевой конь, которого только бодрит запах пороха. В конце концов, что у бунтовщиков? Крохотный пятачок Кэмп Агинальдо. «Теперь все ясно: нам надо принять меры к самообороне, что и будет сделано в течение ближайших дней. Я сражаюсь за собственную жизнь». Видимо, не без умысла он подхватил основной лозунг оппозиции (Тата па! — «Хватит!»), сказав об открытом неповиновении Энриле — Рамоса: «Вот уж действительно хватит!» Однако он по-прежнему готов вести с ними переговоры, «несмотря на раны, нанесенные мне». А когда Вер, ощетинившись, потребовал разрешения штурмовать Кэмп Краме, Маркос ответил: «Приказываю не атаковать!» И еще он оболгал Энриле, заявив, что тот хочет украсть власть сразу и у правительства, и у оппозиции.
Что до кардинала Хаиме Сина, которому было предложено воздержаться от «незаконных действий», то мистер Маркос сделал такое зловещее предостережение: «Им я займусь позже».
В телеинтервью принимала участие Имельда и их дети со своими супругами и отпрысками, но зато не хватало целой шеренги военных мундиров, которые неизменно маячили на заднем плане во время предыдущих телепередач с участием Маркоса. Иными словами, как раз когда Маркос отказывался следовать указке Вашингтона и грозил применением военной силы, армия, на которую он рассчитывал опереться, демонстрировала безразличие, хоть он и «сражался за собственную жизнь».
Столь же ярким свидетельством краха явилось всеобщее безразличие к объявлению комендантского часа «с шести до шести» — этим воспользовались исключительно как еще одним поводом продемонстрировать «гражданское неповиновение». Толпы людей бродили по всему центру Манилы, а в увеселительных заведениях «туристского пояса» гуляющей публики было не меньше, чем обеспокоенных граждан на улицах Сантолан и Ортигас, не говоря уже о столь же воинственно настроенных районах Сан Рафаэль и Мендиола, Легарда и Санта Ана.
Роландо А. Доминго, менеджер, дорисовывает картину понедельника, когда первая луна года Тигра достигла полноты:
— Утром без четверти восемь атмосфера царила праздничная. Люди фланировали по ЭДСА от Краме до Ортигас и обратно. В 10.00 состоялось что-то вроде парада. Когда на ЭДСА вдоль тротуаров стали парковаться машины, служащие из деловых контор начали собираться в группы. Три грузовика электрокомпании «Мералько» возглавили колонну машин коммунальной службы. Тут я услышал, как рабочий компании «Мералько» в фирменном комбинезоне сказал: «То, что идет за нами, еще похлеще будет». А за ними шла колонна машин Филиппинской телефонной компании: двадцать желтых фургонов обгоняли колонну «Мералько», и люди орали лозунги в поддержку Кори, рукой показывая «А».
Однако Роландо Доминго больше интересовало происходившее в мятежных военных городках.
— Вертолеты все время курсировали над обоими городками, и их приветствовали взрывами энтузиазма. В самом Краме было уже четыре вертолета. Я вскарабкался на стену и увидел их на плацу. Люди перелезали через стену и бежали к воздушным машинам — я сделал то же самое. Подбежал к огромным железным птицам и с замиранием сердца стал трогать их рукой. Я чувствовал себя как мальчишка, да и — все мы вели себя по-ребячески; я даже слышал, как один парень весело спрашивал: «Эй, а оружие они тут раздают?» Потом, часа в четыре дня, через мегафон объявили, что в городок проникают шпионы, и публику попросили очистить территорию. Мы повиновались.
Наблюдатель в Малаканьянге отметил, что атмосфера стала менее напряженной с приближением ночи. К одиннадцати часам, утверждал Ирвин Вер (сын генерала), президент нашел верное решение. Если на ЭДСА власть перешла в руки народа, то и в Малаканьянге можно установить то же самое. Президент призвал своих собраться с оружием в Малаканьянге и показать противнику, что и Маркос пользуется поддержкой народа. Увы, по сравнению с многолюдными толпами на ЭДСА ему удалось собрать ничтожно мало. Хотя по меньшей мере на одного человека — адъютанта Имельды — сборище лоялистов произвело впечатление достаточно сильное для того, чтобы он предпочел остаться во дворце, потому тут было «самое безопасное место». К ночи сам мистер Маркос, скорее всего, так уже не думал.
Всходила яркая луна — ей предстояло достичь полноты перед полуночью. Суеверному мистеру Маркосу следовало опасаться полной луны больше обычного. А вот Кори, смеясь, могла утверждать, что ей она предвещала удачу.