ВТОРНИК, 25 ФЕВРАЛЯ 1986 ГОДА
12
Во вторник многие не спали уже в самые ранние часы. Для Маркоса день «икс» (день Страшного суда) начался с полуночного фейерверка, потому что настойчивые слухи о его падении и бегстве побудили многих отпраздновать это событие ракетами и шутихами.
Юный Джоби Провидо все еще не покинул свой пост на улице Сантолан, хотя его так и не сменяли с восьми вечера.
— Часы от полуночи до рассвета были решающими: самое время для лоялистов напасть на нас. Чтобы поберечь силы, мы отдыхали с восьми до двенадцати. Кто дремал, кто играл в карты, но все мы были начеку. В полночь студенты университета затеяли хоровое пение — чтобы не уснуть. В три часа мы. все помолились перед статуэткой Пресвятой Девы — ее принесла моя мама.
Никаких признаков нападения, но где-то поблизости происходит непонятное движение.
— Мы с тревогой узнаём, что «люди в штатском» развертываются в микрорайоне Хорсшу и у дома Джолли Бенитес. Радиостанция подтверждает это сообщение. До Хорсшу от нас метров сто, однако дом мистера Бенитес совсем рядом. Может, эти «люди в штатском» — громилы, доставленные из Тарлака мистером Кохуанко?
Если даже то и были громилы, ничего опасного они не предпринимали — возможно потому, что увидели, как много народу начеку вокруг Краме; тем не менее Джоби Провидо и его друзья были настороже.
— Потом мы увидели поодаль огни фар. Что за машина, разобрать не могли, но, судя по шуму мотора, это был грузовик. Он приблизился, и мы уже различали на фоне темно-синего неба трехосный тягач с людьми в кузове. «Kapit bisig!» — раздалась команда. «Сплетай руки!» Мы бегом на боевые позиции. Все-таки подошли войска противника? Мы ждали нападения, и тут выяснилось, что тревога ложная — в грузовике были наши, объезжали позиции.
Оставшаяся часть ночи тоже была щедра на встряски, но столкновений не было. Тем не менее их группа дрожала всю ночь.
— Спустя часа три, после еще двух ложных тревог, наконец-то начало рассветать. Мы уже все намеревались разойтись по домам, к мягким постелям, однако радио обратилось с призывом остаться до прибытия замены. Все еще циркулировали сообщения о неминуемом нападении, так что мы остались на местах, чтобы завершить начатое.
Бессонную ночь провел и человек, которого история отправляла на свалку. Все еще не веря, что друг Рейган оставил его, шестидесятивосьмилетний Фердинанд Эдралин Маркос ходил взад-вперед и размышлял. Наконец он позвонил в Вашингтон. Звонил сенатору Лэксалту, близкому другу Рейганов.
В Маниле был вторник, три часа ночи, в Вашингтоне — понедельник, два часа дня.
Маркос просил Лэксалта узнать у Рейгана, что именно тот имел в виду под «мирным переходом власти к новому правительству» Филиппин. Означает ли это, что он, Маркос, может остаться президентом до, скажем, 1987 года, если согласится «разделить власть» с оппозицией? Лэксалт согласился отправиться к Рейгану и получить ответ.
У Лэксалта создалось впечатление, что хотя Маркос беспокоился за личную безопасность и безопасность своей семьи, он все еще был намерен оставаться президентом. «Он был как бы в подвешенном состоянии и искал защиты. Это был отчаявшийся человек, цеплявшийся за соломинки». Лэксалт отправился в Белый дом, где встретился с президентом Рейганом и государственным секретарем Джорджем Шульцем.
В четверть пятого по вашингтонскому времени Лэксалт позвонил Маркосу, который сразу же спросил, требует ли Рейган его ухода. Видимо. Маркое мучительно раздумывал над этим.
«Президент Рейган, — ответил Лэксалт, — не вправе предъявлять такие требования».
Помолчав, Маркос спросил: «Сенатор, а вы что думаете? Надо ли мне уходить?»
Ответ Лэксалта был недвусмысленным: «Господин президент, меня дипломатический протокол не связывает. Я говорю только от своего имени. По-моему, вы должны уйти, и уйти совсем. Время пришло».
Тут, казалось, связь прервалась. Лэксалта обеспокоило долгое молчание. «Господин президент, вы у телефона?» — воскликнул он.
«Да, я здесь, — ответил Маркос севшим голосом. — Я очень, очень разочарован».
Примерно в это же время Имельда разговаривала с Нэнси Рейган. Чуть раньше она уже звонила первой леди Америки, чтобы узнать, о чем было послание Рейгана. Нэнси обещала спросить у мужа. Когда Нэнси перезвонила, ее слова были столь же неутешительны, как и ответ Лэксалта. Если Маркос не прибегнет к силе и согласится на мирную передачу власти, он получит приглашение жить в Соединенных Штатах.
Маркос и Имельда получили ответы из Вашингтона к пяти часам во вторник. Так что с рассвета они оба знали: игра кончена и скоро придется бежать. Но они все же предпочли устроить фарс с инаугурацией, снова жестоко обманув своих приспешников, а затем сокрушив их иллюзии. Впоследствии одна верная им газета в редакционной статье вопрошала, почему Маркосы предпочли бежать «аки тати в нощи» — ведь, объяви они все честно и открыто, можно было бы уйти с большим достоинством. Ответ, не исключено, состоит в том, что поступать честно они вообще уже не могли. И действительно, в то же утро мистер Маркос предпримет последнюю попытку совратить своих противников. К счастью, эта попытка выступить в роли Искусителя провалилась.
Первой победой оппозиции во вторник было отвоевание Кэмп Агинальдо без единого выстрела. Гарнизон городка попросту вышел оттуда в походном порядке и исчез. Энриле вернулся к себе в кабинет в министерстве обороны.
Живые баррикады на ЭДСА стали еще теснее, но атмосфера царила мирная, даже праздничная' — не то что вокруг Малаканьянга, где на улицах время от времени завязывались схватки. Когда Коринта Барранко вернулась на место событий, там как раз наступило затишье, но огонь и дым делали улицы Сампалока похожими на поле битвы; переходя улицу, преподавательница университета Святого Фомы почувствовала, что сражение может вспыхнуть в любую минуту.
— Во вторник в девять утра я снова оказалась возле Малаканьянга, на этот раз в компании друзей и соседей. Мы должны были держать охрану возле телестанции «Четвертого канала», но нас неудержимо влекло к «университетскому поясу». Сампалок превратился в настоящую зону боевых действий. Везде дымили горящие шины. Поперек дороги сооружали преграды из камней, кирпича, толстых веток, чтобы не дать танкам и бронетранспортерам пройти из дворца к освобожденным районам. Движение на улицах было слабое, но всюду стояли люди, суровые и решительно настроенные. И даже машины проезжали возле возведенных преград с одной целью: продемонстрировать мощь народа.
На Морайте-стрит весь персонал больницы при Дальневосточном университете в полном составе дежурил на улице, готовый оказывать медицинскую помощь.
— Лица у всех были гневные и напряженные. Эту ярость ощущал всякий, попадавший в «университетский пояс». Там царило тревожное ожидание. А люди все прибывали — кто пешком, кто на машинах. Их не пугала опасность — ни реальная, ни воображаемая. Я встретила кое-кого из моих студентов на баррикадах (сделанных по большей части из рекламных щитов) на углу улицы Морайта и авеню Ректо. Они сказали, что ситуация взрывоопасная. Да я и сама чувствовала, что весь Сампалок, все эти людские толпы готовы с голыми руками штурмовать Малаканьянг, если из дворца попытаются их отбросить. Patay kung patay[21], как у нас говорят. Танки, солдаты, вся военная сила Вера не могли бы остановить их. Не знаю, чего уж там было больше — отчаяния или героизма. Но ясно было одно: долго их не удержишь. Это сквозило во всем.
Мятежный дух обуял и военно-воздушные силы. Пилоты реактивных истребителей на аэродроме Баса объявили, что если им прикажут выступить против Краме, они не взлетят, а если их все же заставят подняться в воздух, они перелетят к американцам на Кларк-филд!
Около восьми утра во вторник до Энриле дошли тревожные вести.
— Мы получили сообщение, что колонна из пятнадцати танков движется на Манилу с севера. Выслали группу боевых вертолетов для проверки, дав приказ подбить головной танк, чтобы можно было захватить остальные. Но тревога оказалась ложной. И как раз когда мы обсуждали случившееся, зазвонил телефон.
На проводе был мистер Маркос, он хотел поговорить с Энриле.
— Президент спросил меня, как бы нам уладить эту проблему. И я ответил: «Абсолютно не представляю». А он говорит: «Почему бы нам не создать временное правительство? Мне ведь надо только уйти, не теряя лица. Я отменю результаты выборов, создадим временное правительство, и я останусь всего лишь почетным президентом до восемьдесят седьмого года». И тогда я ему сказал: «Господин президент, насчет этого я не знаю, но за властью мы не гонимся». Что было истинной правдой. Мы вовсе не собирались создавать военную хунту или военное правительство.
Замысел Маркоса совершенно очевиден. Он просил Энриле оттеснить Кори и захватить власть. Но Энриле видел, куда клонит Искуситель.
— Президент, мой бывший босс, просил меня создать временное правительство, чтобы «спасти» страну. Он сказал, что хочет передать власть человеку, способному «защитить» верных ему людей.
Имелся в виду кто-нибудь вроде Энриле, если бы он пожелал содействовать видам мистера Маркоса. Но Энриле уже поднаторел в разгадывании президентских замыслов.
— Я отклонил его предложение, потому что создание военной хунты обернулось бы подлинной трагедией.
Кроме того, добавляет он, было уже поздно: и сам он, и Рамос обязались поддерживать миссис Акино.
Он сказал Маркосу: «Мы уже обязались поддерживать миссис Акино. Мы дали слово. Надеюсь, вы поймете мое положение. Полагаю, что выражу мнение всех, кто пошел за мной, если скажу, что в наши намерения не входит причинять вред вам и вашей семье. Это последнее, что могло бы прийти нам в голову. Собственно, именно об этом меня спрашивают американцы последние двадцать четыре часа, и я им отвечаю: «Он был нашим лидером двадцать лет, а это не в наших обычаях — мстить лидерам. Так что если мистер Маркос хочет уехать и мирно жить где-либо в другом месте, что же, мы позаботимся, чтобы он не пострадал». Думаю, что говорю и от имени бывших ваших людей, мистер Маркос, людей, которые служили вам долгие годы».
На дальнейшие увещевания своего бывшего шефа Энриле, у которого не было времени, ответил категорически:
«Я, господин Маркос, как человек, столько лет связанный с вами, и рад бы был пойти навстречу, мне очень больно отказывать вам. Но не я один принимаю такие решения. Мне надо посоветоваться со своими людьми. А люди здесь настроены решительно — по целому ряду причин. В течение тех дней, что мы провели в этом здании, нам грозили многими карами. Сейчас, думаю, перед нами очень трудная дилемма, поскольку мы чувствуем, президент больше не желает иметь дело с нами — так что пришлось нам примкнуть к другим людям. И такой тонкий вопрос не может быть решен наспех».
Энриле предупредил, что огромные толпы людей, собравшиеся на ЭДСА, настроены революционно: даже с его сторонниками могут «расправиться», если законного победителя на досрочных выборах не провозгласят президентом Филиппин.
«Наша единственная цель, — подчеркнул Энриле, — проследить за тем, чтобы уважалась воля народа, кто бы ни вышел победителем — вы, мистер Маркос, или миссис Акино; хотя многие считают, что на мандат имеет право миссис Акино».
Но почему бы, продолжал настаивать мистер Маркос, не обсудить с миссис Акино его предложение? И он, и Энриле отлично понимали, что обсуждение этого дьявольского предложения может привести к расхождению между Кори и Энриле, а в этом-то и заключалась главная цель Маркоса.
Скажем еще раз: большое счастье, что Энриле отказался поддаться лести Искусителя и бедный мистер Маркос убрался ни с чем, посрамленный, как сам дьявол после искушения в пустыне. Одна из причин этого в том, что Энриле очень торопился в то утро: ему надо было присутствовать на введении Кори Акино в должность президента.
13
Домохозяйка, которую Маркос называл не иначе как «эта женщина», прибыла на собственную инаугурацию опять без украшений, косметики и побрякушек, за что Имельда Маркос всегда потешалась над нею. Она была в строгом желтом платье, в очках в желтой оправе, но сияла тем блеском, который исходит не от драгоценностей.
За плечами у Кори был изматывающий уик-энд. Они с Доем Лаурелем вели в Себу кампанию гражданского неповиновения, когда в воскресенье вечером до них дошло известие, что Энриле и Рамос порвали с Маркосом. В некоторых кругах утверждают, что Кори намеренно удалили из Манилы на конец недели (в субботу она должна была быть на Себу, в воскресенье — на Минданао), потому что решено было преподнести мистеру Маркосу пренеприятный сюрприз, но доказательства заговора с целью осуществить государственный переворот еще надо предъявить.
Как бы то ни было, кто-то из ее окружения узнал о событиях в Маниле еще до митинга в Себу, но счел за лучшее ничего не говорить ей до окончания митинга. В ее свиту входила Беа Собель, жена Хаиме Собеля, сопровождавшая Кори в поездках по провинциям и оказавшаяся незаменимой, когда надо было вызвать положительную реакцию толпы. Беа Собель любит потолкаться в толпе, почувствовать чем она дышит, а заодно и присматривает за безопасностью Кори. (Как-то раз, в Пампанге, она долго преследовала какого-то человека с черным ящичком, пока не увидела, что тот остановился передохнуть, зажав ящичек между ног; тогда она прекратила преследование, ибо столь легкий предмет не мог представлять опасность!) В Себу Беа Собель с удовольствием отметила, как люди всячески стремились надеть что-нибудь желтое — особенно группка дам преклонного возраста, чьи очень-очень выцветшие желтые платья свидетельствовали, сколь долго им пришлось покоиться в сундуках, прежде чем их извлекли оттуда в честь Кори. Беа Собель сама была в желтой безрукавке, на голове — желтый козырек от солнца с надписью «Кори — Дой». Вечером, часов в семь, она принимала душ, когда ей сообщили, что Энриле и Рамос окопались в Краме и Агинальдо. Через две минуты она уже была одета и бросилась к Кори.
У Кори в тот час сидели Акилино Пименталь, Мончинг Митра и ее брат, Пепинг Кохуанко. Она, как обычно, была спокойна и сосредоточена.
— Новости ее несколько встревожили, — вспоминает Митра, — но она еще не сознавала вероятных последствий. А означало это, что будут репрессии, и что она, может, следующая на очереди.
Митра слышал, что и он сам, и Пепинг Кохуанко тоже внесены в черные списки.
— Кори и ее команда должны были обедать в доме одного из лидеров оппозиции в Себу, но о роскошном обеде просто забыли за отчаянными попытками дозвониться до Манилы и получить дополнительную информацию. Циркулировали зловещие слухи: к примеру, что Кристина Понсе Энриле выла как зверь, когда ее мужа волокли люди Маркоса.
— Все ждали чего-то недоброго, — вспоминает помощница Кори. — Мы никак не могли связаться с Манилой и думали, что линия перерезана.
Но вот наконец Кори разговаривает с Энриле, сидящим в Кэмп Краме. Разговор был коротким — оба знали, что их телефонные разговоры прослушиваются. Он предупредил, что ее жизнь в опасности: «Они, видимо, придут за вами. Примите необходимые меры предосторожности». Она ответила: «И вы поберегите себя; а мы будем тут молиться за вас».
Позднее американский консул в Себу, Блен Портер, заглянул осведомиться, как идут дела у Кори. «Я спросил, может ли он дать дельный совет», — говорит Митра. Консул Портер ответил, что запросит Манилу.
Консул отправил Стефану Босворту, американскому послу, шифрованное послание, запрашивая инструкции. Ответ Босворта: военный корабль США, стоявший на рейде в бухте Себу, готов взять на борт Кори и доставить ее в Манилу, если она попросит об этом. Ответ был тут же передан Кори и ее советникам.
Она однако решила укрыться на ночь в монастыре кармелиток. Ее заверили, что там она будет в полной безопасности, поскольку монахини скорее умрут, чем допустят до нее кого бы то ни было. Но до монастыря она добралась только к полуночи. Она не хотела ехать без Крис, ее дочери, а та отправилась за покупками в центр города. Пронесся слух, что военные блокируют все улицы, чтобы схватить Акино и ее свиту, но, несмотря на это, она отказывалась двинуться с места, пока не разыщут дочь. А на это ушло сорок тревожных минут. И только часов в одиннадцать Пепинг Кохуанко отвез мать вместе с дочерью к кармелиткам. Остальные отправились в здание американской миссии, где консул Портер предоставил в их распоряжение канал связи с Манилой.
На следующее утро, в воскресенье, Пименталь и Сонни Осменья пытались пробиться к Кори в монастырь, но их не пускали. «Пресса просто визжала, требуя заявления, — говорит Митра, — так что нам пришлось вновь повторить заявление Кори, призы-павшее Маркоса уйти во избежание кровопролития».
Но пресса требовала встречи с Кори.
Была предпринята еще одна попытка связаться с Кори у кармелиток. На этот раз ворота монастыря отворились, ее советников впустили, и она села с ними завтракать. «Она вела себя непринужденно, — говорит Митра, — хотя мы и знали, что уже, может быть, подписан ордер на ее арест».
Прибыли дружественно настроенные военные, чтобы обеспечить ее безопасность, и она вернулась в отель «Магеллан». Решено было немедленно возвратиться в Манилу, но не на военном корабле США, предложенном американским послом. Прибытие избранного президента в Манилу на военном корабле янки выглядело бы не очень красиво. «Кроме того, — добавляет Митра, — мы не хотели создавать впечатление, будто не в состоянии постоять за себя».
Однако мест на коммерческий рейс добыть не удалось, и в результате, чтобы доставить ее домой, затребовали личный самолет Кори.
— Идея была не из лучших, — говорит помощница. — Правительство знало этот самолет, так что она оказалась бы легкой добычей.
Сразу после обеда Кори направилась в аэропорт, где ее провожала вся свита, в том числе и Беа Собель, которая только скрещивала пальцы, чтобы принести удачу подруге.
— Кори снова была великолепна. Она всегда находит нужную тональность, всегда собрана, всегда говорит то, что надо.
Беа Собель сама толком не знала, как доберется до дому, пока ее муж Хаиме не прислал за ней самолет. Так через каких-то двадцать минут после проводов Кори Беа тоже улетела в Манилу, прихватив с собой Пепинга Кохуанко и Мончинга Митру. Оба полета проходили в напряжении, но все кончилось благополучно. Перехватчики с небес не свалились, никто не препятствовал посадке в Маниле, в ангарах солдат не было!
Беа Собель так комментирует события того бурного уик-энда:
— Человек всегда раскрывается в критический момент. Кори в такие минуты ведет себя великолепно. Это очень важно, особенно для президента.
Ну и конечно, вернувшись в Манилу, Беа Собель вместе с мужем и сыном Фернандо немедленно отправились на ЭДСА — крепить народную мощь перед Кэмп Краме.
С прилетом в Манилу перед Кори Акино встал вопрос, отправиться ли тут же к Энриле и Рамосу в осажденные военные городки. Однако уже по пути из аэропорта одного вида войск и танков, с ревом несущихся туда, оказалось достаточно, чтобы ее советники решили не делать этого. Собственно, они даже высказались против того, чтобы она отправилась к себе домой на Таймз-стрит. Вместо этого она поехала к старшей сестре Хосефине — та жила в хорошо охранявшемся районе Вак-Вак в Мандалуйонге, поблизости от столь же хорошо защищенного района Гринхилз в Сан-Хуане, места сборища националистов, называемого Филиппинский клуб.
И именно из Вак-Вака Кори проехала несколько кварталов в Гринхилз, где в Филиппинском клубе во вторник 25 февраля, примерно в 10.46 утра, была провозглашена президентом Филиппин.
Первоначально инаугурация намечалась на восемь, но была отложена на два часа: к народу обратились с призывом окружить место проведения церемонии на случай, если мистер Маркос вздумает сорвать ее. К десяти часам толпа вокруг Филиппинского клуба в торговом районе Гринхилз стояла так плотно, что и сам мистер Маркос не сумел бы проскользнуть — живым, во всяком случае. К счастью, как раз в это время он клевал носом после долгой бессонной ночи.
Менеджер Роландо Доминго рассказывает:
— Из Краме я отправился в Филиппинский клуб, где должна была состояться инаугурация. Солдаты — сторонники реформ — помогали регулировать движение, направляя машины от Филиппинского клуба к стоянкам. Часам к девяти люди стояли по всему периметру территории. Приятели непринужденно болтали, фотокамеры щелкали, толпа приветствовала криками знаменитостей, идущих по подъездной дороге к клубу. Потом с жизнерадостным маршем прошел духовой оркестр. Все взрывом восторга приветствовали любимые мелодии — «Страна моя», «Повяжи желтую ленту». Оркестр даже сыграл дикси, чтобы привлечь внимание американской группы, снимавшей на видеопленку. Солдаты-реформисты прибывали в грузовиках и на вертолетах. Их тут же окружали толпы люден, восхищенно разглядывавших оружие. Каком то солдатик высоко поднял свой «узи» — показать, что к стволу привязана желтая ленточка.
К десяти часам все места для парковки возле универсама были забиты до отказа. Роландо А. Доминго решил пешком двинуться назад, к Краме, где увидел охранявших ворота солдат, только что прибывших из Батангаса. Он слушал церемонию инаугурации по радио.
Филиппинский клуб, в котором Кори принесла присягу, был создан как революционный клуб в начале века и, несмотря на то что в него были вхожи представители высшего общества, сохранил свой националистический дух, проявившийся и в антильском стиле массивного каменного здания, и в мебели, отвечавшей вкусам наших колониальных господ. Над плавательным бассейном — большая веранда, похожая на асотею прежних времен. Во время церемонии территория здания была окружена толпами, пришедшими защитить свою Кори.
Амандо Доронила, обозреватель «Манила таймз», комментирует:
Представителей народа — а именно ему и его творческому духу революция обязана успехом — в здании клуба не было. Они стояли снаружи, силой мышц и числом защищая революцию.
От внимания мистера Доронила ускользнуло, что, хотя люди внутри здания клуба представляли «чопорный средний и высший класс», толпа снаружи тоже была не особенно пролетарской: там тоже было немало из чопорного среднего и высшего класса, и все они стояли терпеливо — о да, смиренно! — на солнцепеке и ждали. А их лимузины перегораживали дорогу на улице Ортигас.
То было время, когда слово «народ» означало филиппинское общество, а не какой-то отдельный класс — будь то высший или низший, которому «революция обязана успехом».
В самом большом зале клуба, в Зале сампагиты[22], где проходила церемония инаугурации, народу было столько, что Беа Собель, чтобы хоть что-нибудь увидеть, пришлось скинуть туфли и влезть на кресло.
Энриле и Рамос прибыли на вертолете. Когда они входили в клуб, какой-то американский корреспондент бросил: «Вчера иные предатели, сегодня иные герои!» Энриле был в розовой рубашке в белую полоску. Рамос — в мундире с трехцветным флажком на левом плече. Когда Кори в ответ на их приветствие отдала им честь, все, наблюдавшие за ней, пробормотали умильно: «Господи, ее еще надо научить отдавать честь!»
Возникли препирательства: как к ней обращаться? Мадам президент? Но это неприятно напоминало блистательную Имельду, которой говорили «мадам». Сама Кори пожелала, чтобы к ней обращались «миссис президент». Конечно, если бы феминистка Эгги Апостол настояла на своем, то к первой женщине — президенту Филиппин обращались бы Ms., произнося это как «миз»: не «миссис» и не «мисс».
После молитвы, вознесенной епископом Теодоро Бакани, Верховный судья Висенте Абад Сантос привел к присяге вице-президента Сальвадора Лауреля. Дой был в белой филиппинской рубашке и принес присягу на Библии, которую держала его жена Селия — тоже в белом.
В краткой речи Дой сказал:
— Я призываю наш народ к единению и поддержке новой администрации, которую он сам создает в этот славный час, неустанно демонстрируя величайшую смелость, боевой дух и решимость избавиться от прогнившего режима. В качестве вице-президента я, в свою очередь, обязуюсь работать вместе с президентом, как никогда не работал раньше.
В 10.46 наша Кори перед судьей Клаудио Тиханки принесла присягу на красной Библии, которую держала мать Ниноя[23], донья Аурора Акино. Потом, обращаясь к филиппинскому народу как к «возлюбленным братьям и сестрам», она сказала:
— Показательно и символично, что права и свободы, отнятые в полночь четырнадцать лет назад, эти потерянные права и свободы возвращаются народу при ярком свете дня… Для появления столь прочного единения, для появления феномена народной власти понадобилась трагическая смерть Ниноя. Мы стали изгнанниками в нашей собственной стране — мы, филиппинцы, которые чувствуют себя как дома только в условиях свободы, — когда Маркос уничтожил республику четырнадцать лет назад. Народовластие вновь вернуло нас домой. И теперь я хотела бы обратиться ко всем вам с призывом работать для национального примирения, ради которого Ниной вернулся домой. Молитесь! Молите Господа о помощи, так нужной нам в эти трудные дни.
После этого президент объявила, что она не выдвинет обвинений против Маркоса: «Победив, я могу быть великодушной» — и что она с семьей не переедет в Малаканьянг, «поскольку не подобает в эти трудные дни жить в роскоши».
14
Полдень — час государственных похорон, час, когда в вестернах действие достигает кульминации, — был выбран мистером Маркосом для своей инаугурации, происходившей за закрытыми дверями в зале церемоний, а не снаружи, не на территории дворца. По оценкам, публика составила две-три тысячи человек — совсем уже не те многочисленные толпы наемных крикунов дней минувших. И премьер-министр Маркоса, мистер Сесар Вирата, и вице-президент Маркоса, мистер Артуро Толентино, решили не затруднять себя слушанием прощальной речи. Отсутствовали и другие видные фашисты режима: Кокой, Тантоко, Эдуардо Кохуанко, множество генералов и адмиралов, связка министров, а также избранные из общества нуворишей и из шоу-бизнеса. Только у Джозефа Эстрады хватило духу появиться на этом обреченном на провал спектакле Маркосов.
Мистер Маркос принес присягу как глава исполнительной власти члену Верховного суда Рамону Акино в присутствии всего своего семейства. Он был в парадной тагальской рубашке. Его супруга Имельда и дочь Айми были в одинаковых белых платьях, а другая дочь, Ирена, в белом костюме. (Во время предвыборной кампании женщины семейства Маркосов питали пристрастие к красному цвету.) Сын, Бонгбонг, был в военной форме. Зятья Маркосов держались на заднем плане.
Как только некогда грозный правитель поднял правую руку для принесения торжественной присяги, прямая передача из дворца была прервана. «О Иисус! О пет! Это уж слишком!» — стонал помощник президента Хуан Тувера. Телестанция девятого канала, ведшая передачу, была захвачена мятежниками. Удачный выстрел, произведенный по приказу полковника Онесто Ислеты, вывел из строя сразу вторую, девятую и тринадцатую программы.
Принеся присягу, мистер Маркос обратился к толпе с краткой речью. Неулыбающийся, с опущенными плечами, он выглядел старым и немощным. То и дело у пего сдавал голос. Жестоко, конечно, но стоит напомнить, как во время кампании он твердил, что (гране нужен настоящий мужчина, а не слабая невежественная женщина вроде Кори. В тот полдень мистер Маркос совсем не выглядел настоящим мужчиной: его дряхлость резко контрастировала со словесной бравадой.
«Мы выдержим это испытание, — сказал он, — мы одолеем. И мы двинемся вперед, к такому будущему, и котором наш народ обретет свободу и достаток».
Соединенные Штаты довели до его сведения, что единственный способ решения проблемы — уход в отставку. «Я уважаю политику Соединенных Штатов, но моя отставка невозможна!»
Он обращался к народу, допущенному на территорию дворца, с балкона, а рядом группа солдат на уступе здания держала толпу под прицелом. Потом они с Имельдой спели дуэтом, и на глазах Имельды выступили слезы, когда толпа скандировала: «Маркос! Маркос! Marcos kami!»[24] Юную Герберту Баутисту, восходящую кинозвезду и марионеточного руководителя Кабатаанг Барангай (молодежный корпус Айми), видели плачущей в окружении фашистских безрукавок. А чуть поодаль стояли девять танков и бронетранспортеров с приглушенно работавшими моторами и сотни солдат с винтовками М-16 в руках.
Для избранных в зале церемоний был устроен обед, заказанный у Виа Маре: рыбное филе, говядина, китайская лапша (лапша — знак долголетнего пребывания в должности). Маркосы восседали на скамьях, затянутых красным бархатом. Было слышно, как Имельда сказала, глядя на своих внуков, носившихся среди гостей: «Бедные дети, они даже не знают, что их могут убить в любой момент».
Кстати, за четыре дня кризиса Малаканьянг заказал у лучших поставщиков в общей сложности десять тысяч пакетов с провизией. Говорят, этот заказ, предназначавшийся для защитников дворца, так и остался неоплаченным из-за бегства Маркосов, а счет достигал миллионов песо.
Около четырех в день инаугурации мистер Маркос позвонил Энриле, чему тот очень удивился.
«Не будете ли вы столь любезны, — попросил Маркос, — приказать своим людям прекратить обстреливать дворец?»
Энриле отвечал: «Мистер Маркос, мои люди не ведут огонь по дворцу. Может быть, провокаторы?»
Тогда Маркос спросил, не могут ли Энриле и Рамос послать своих солдат остановить провокаторов. Энриле понял: это признание неспособности контролировать положение в окрестностях дворца.
Когда Энриле пообещал сделать все возможное, Маркос обратился с новой просьбой:
«Не будете ли вы столь любезны связаться с послом Босвортом и спросить его, не может ли он поручить генералу Тедди Аллену и его людям выделить нам охрану?»
Это, понял Энриле, еще одно признание. Если Маркос просит дать ему охрану, значит, он готовится покинуть Малаканьянг, хотя примерно в это же время он клялся, что никогда и ни за что не уйдет в отставку, никогда и ни за что не покинет дворец.
Энриле и на этот раз пообещал сделать все возможное.
Не исключено, что, прежде чем положить трубку, Маркос снова спросил, нет ли все же еще какого-то способа договориться с Энриле. Энриле отказывается об этом говорить, признавая только одно: «Последние слова Маркоса навеки останутся у меня в памяти».
Поскольку Энриле ответил: «Мистер Маркос, у вас нет выбора», можно представить, что это были за последние слова.
Непонятно, почему Маркос бежал только в восемь часов вечера, если уже в четыре дня он был готов удрать. Одно из объяснений: Имельда отказывалась двинуться с места, пока ее заместитель, Джолли Бенитес, не будет доставлен из Пангасинана. Другое: генералу Тедди Аллену и его людям нужно было время, чтобы обеспечить охрану и переброску но воздуху Маркосов и их огромной свиты. Конечно же, американские дипломатические учреждения ранят полное молчание по этому поводу. Они не говорят даже, как бежал Маркос — в туфлях или шлепанцах.
Сейчас все чаще утверждают, будто мистер Маркос даже не знал, что спасается бегством (якобы полагая, что его просто перевозят в Илокандию); но, чтобы опровергнуть это утверждение, достаточно заявления самого мистера Маркоса о том, что он не хотел «проливать филиппинскую кровь». А кровь наверняка пролилась бы, если бы его перебросили в Илокандию. И тем не менее нам снова и снова твердят, что мистер Маркос никак не хотел покидать родные берега и что его против воли перевезли туда, где он быть никак не желал. Протесты мистера Маркоса слишком вымученны.
Да, он вне всякого сомнения хотел потянуть время, не уступая Кори и Дою, Энриле, Рамосу и Рейгану, а также мировому сообществу, но в конце концов ему пришлось признать здравый смысл, заключавшийся в словах, которые Энриле хотел довести до его сознания: «Мистер Маркос, у вас нет выбора».
15
В семь часов вечера посол США Босворт дозвонился до Кори — она все еще находилась в доме своей сестры в Вак-Ваке. Он сообщил, что Маркос определенно покидает страну — с помощью американцев. Босворт сказал, что отлет назначен на вечер, но просил Кори пока никому не сообщать эту новость.
— Она уведомила об этом своих людей, — вспоминает Мончинг Митра. — Нас обуял восторг, мы обнимались. Сама Кори была поспокойнее, но тоже улыбалась во весь рот.
Таким образом, президент и ее люди знали об отлете Маркоса еще тогда, когда тиран находился во дворце. А Малаканьянг был в осаде.
Репортер «Мидуик» описывает:
Три ряда колючей проволоки отделяют войска Маркоса от тысяч людей, настроенных чрезвычайно решительно. Здесь очень мало монахинь, цвет флагов и лозунгов преимущественно красный. Мы помогаем группе студентов сооружать баррикаду на углу авеню Ректо и улицы Морайта. Узнав, что на мосту Нагтахан назревает столкновение, решаем отправиться туда на машине.
Раньше, еще днем, на мосту Нагтахан уже была стычка — толпа забрасывала морских пехотинцев камнями и бутылками.
Тысячи людей запрудили ротонду в Санта-Меса и выплескиваются на улицу Лауреля, которая ведет к Малаканьянгу. Сотни людей забили наземный переход, другие глазеют из окон. Танк и бронетранспортер перекрывают подход к мосту Нагтахан, толпа стоит метрах в пятнадцати от солдат, а между ними ряд колючей проволоки. Три человека с едой и водой приближаются к солдатам, те встречают их аплодисментами. Полагая, что солдаты уже на их стороне, они подходят ближе к заграждению, но откатываются назад, когда из толпы их призывают держаться подальше от колючей проволоки. Через несколько минут мы видим восемь грузовиков с морской пехотой — они движутся от Малаканьянга по улице Лауреля к мосту Нагтахан.
Режиссер Лино Брока был свидетелем последнего уличного боя у Малаканьянга:
— У Малаканьянга мы то наступали, то отступали. Лоялисты Маркоса, оказавшиеся на территории дворца, швыряли камни — они не знали, что президент уже бросил их. Стыдно говорить об этом, но филиппинцы не могут без позерства. Сколь бы ожесточенным ни было сражение, сколь бы паническим ни было бегство — как только включались огни съемки, все замирали, передние опускались на колени, чтобы не загораживать задних, все принимались улыбаться в объективы, показывая знак «L». «Снимают!» А потом — снова град камней, проломленные головы, кровь, бунт в разгаре! Филиппинец храбр — с оружием и без него.
В 9.05 спасающихся бегством Маркосов и их приближенных доставили по воздуху на авиабазу Кларкфилд на предоставленных американским посольством четырех вертолетах. По некоторым сведениям, беглецы переправились на лодках через Пасиг и сели в вертолеты в парке Малаканьянга. На мистере Маркосе была шляпа и рубашка с длинными рукавами. Поначалу он запросил тридцать мест, окончательный список составил восемьдесят девять человек. В Кларке сотни жителей Анхелес-Сити встретили его криками «Ко-ри! Ко-ри!», а колонна из пятидесяти машин устроила двадцатиминутный «шумовой вал» вдоль ограды базы.
Весть о том, что тиран наконец-то бежал, распространилась по Маниле с быстротой молнии. Она прокатилась по столице, как раскаты грома.
Коринта Барранко была в машине на пути к телестанции «Четвертого канала», когда услыхала об этом по радио.
— Мы не могли поверить. Новость казалась слишком прекрасной, чтобы быть правдой, а нам хотелось знать наверняка] У телестанции было полно народу. Потом появились добровольные глашатаи и режиссеры, подтвердившие благую весть, — они дирижировали пением, возглавили молитву и вообще все торжество. Конечно, нам тут же захотелось в Малаканьянг. Но проехать туда было нелегко — улицы забиты ликующими толпами. Как будто все новогодние празднества двадцати лет диктатуры объединились в этом истеричном излиянии восторга по случаю освобождения народа. Невозможно описать безудержное ликование людей, которые носились на автомашинах всех мастей, вопя и размахивая флагами, приветствуя друг друга знаком «L» — «против». Везде национальные филиппинские флаги. Маркосово Движение за новое общество присвоило этот флаг как символ, теперь же народ возвращал то, что принадлежало ему по праву. Какие-то люди раздавали еду и напитки — их припасли заранее, готовясь к длительной осаде. Несмотря на безудержное ликование, буйства не было. В тот вечер на улицах Манилы было абсолютно безопасно!
Юный Джоби Провидо заготавливал сэндвичи для еще одной ночи бдений у Краме, когда услышал новость по радио.
— Казалось, весь мир взорвался криком. Мы бросились бегом к Краме. Толпы людей просто сошли с ума от радости. Они прыгали, танцевали, кричали, обнимались, целовались и все выкрикивали имя Кори. На Мендиоле лоялисты во дворце и толпы перед оградой бросали друг в друга камни. Потом толпа прорвалась через колючую проволоку, и началась рукопашная. Пролилась кровь. Толпа избивала лоялиста, пока кто-то не воскликнул: «Прекратите! Он тоже филиппинец!» И та же толпа отнесла свою жертву к машине скорой помощи. Это была ночь славы. Ниной Акино указал нам путь, кардинал Син сплотил нас, а Кори привела к победе. Это была первая революция, победившая молитвами, цветами, любовью. Ответом на «улыбающееся чрезвычайное положение» Маркоса было массовое действо, которое кардинал Син называл «революцией улыбок».
Репортер «Мидуик» нашел улицу Эспанья забитой ликующей толпой, все показывали знак «А», а водители машин непрерывно сигналили.
Бенгальские огни и ракеты освещали ночь, дорога была усыпана конфетти. В районе улицы Тимог горели шины — проехать там было невозможно. Сотни тысяч людей, высыпав на улицы, приветствовали с тротуаров проезжавшие машины. На авеню Бохоль, напротив здания телестанции «Четвертого канала», измученные стражи революции спали на картонных коробках, не обращая внимания на ликование. На улице Томас Морато — обычная деловая активность, пьют пиво, кричат: «День независимости!» и «Счастливого Нового года!» У молодежи появляются кассетники, они врубают рок-музыку и принимаются танцевать на улицах.
Слух о том, что лоялисты и войска, запертые в. Малаканьянге, грабят дворец, заставляет всех броситься туда.
Роландо Доминго с трудом пробирается на территорию дворца — многочисленные толпы стремятся туда же.
— Мое первое впечатление — спектакль. Две девицы пляшут на крыше автомобиля. Внутри все будто отделано перламутром. В комнатах — разорение. Давка, толкотня — и грабеж! Наконец я просто решил не ходить дальше; я остановился и начал вбирать в себя все, на что падал взгляд. Какие-то два человека тащат дорогую раму — сам портрет выдран. Человек в сандалиях высоко над головой держит коробку с овощами. Какая-то группа торопливо увязывает в узел не то одежду, не то занавеси. Мужчина сует под пиджак обоймы с патронами от М-16. Солдаты там были, но они даже не пытались остановить. грабителей. Просто слонялись с изумленным видом. Я ушел рано. Из моих бдений вот это, в Малаканьянге, было самым коротким — и самым ужасным.
Коринта Барранко говорит, что она попала во дворец «с, так сказать, второй волной нападающих».
— Ворота были отворены, но люди лезли и через ограду — так им не терпелось попасть вовнутрь. На деревьях вдоль ограды обламывались сучья — их забирали как сувениры. Каждому хотелось обзавестись хоть каким-нибудь сувениром на память о посещении Малаканьянга. К счастью, к этому времени во дворце уже поставили охрану из людей генерала Рамоса, и грабеж прекратился. За окном я увидела знаменитые люстры — все зажжены, словно прежние хозяева все еще на месте. На балконе, с которого Маркос в полдень обращался к подкупленной толпе, красовался плакат с изображением Кори и Доя. Кругом сновали люди, топча подстриженные газоны. Я подумала: увидь это Имельда, она бы лишилась чувств! Группа мальчишек влезла на два танка — сфотографироваться. Там все фотографировали. На щите для киноафиши, водруженном над воротами, теперь красовалась надпись: «Marcos, isusumpa то ang araw nang isilang ka!»[25] Снаружи, на улице Мендиола, перед колледжем Сан-Беда толпа возносила благодарственную молитву Деве Марии.
Только около двух часов ночи Кори, уже президент, пожелала спокойной ночи последнему из бесконечного потока посетителей в доме сестры в Вак-Ваке. Среди них были Энриле и Рамос, которые пришли часов в девять выразить свое почтение. Когда был выпровожен последний из поздравляющих, Кори заметила, что только теперь начинается ее первый день как бесспорного президента Филиппин. Потом она отправилась спать под родную крышу на Таймз-Сёркл.
16
Наверняка совсем не спал в ту ночь на авиабазе Кларк беглец, мистер Фердинанд Маркос, которого в пять утра должны были отправить вместе с его приближенными на Гуам. Ему было о чем поразмышлять, к примеру о том, что осталось в Малаканьянге. Он приказал заминировать территорию дворца на — случай, если туда ворвутся толпы («Я не хотел проливать филиппинскую кровь»), но минами и для него, и для семьи оказалось множество вещей, забытых в суматохе бегства. Скажем, вся эта икра и бифштексы в семейных холодильниках — они предельно дискредитировали человека, чьи псы лаяли на «командос от бифштексов», окопавшихся в Соединенных Штатах (так называли эмигрантов). Каким скандалом обернулось известие, что и мистер Маркос, и его родня сами жили на бифштексах, импортированных из Штатов, да на икре, импортированной у «этих коммунистов», которые, как утверждала миссис Маркос, приводили ее в ужас, хотя раньше она очень любила у них погостить.
Маркосы бежали из дворца столь поспешно, что оставили стенные шкафы открытыми, а ящики комодов выдвинутыми, и часть их содержимого была разбросана по полу. Однако мистеру Маркосу хватило осмотрительности запереть свои апартаменты — а это мера, которая не только уберегла их от грабежа, последовавшего той же ночью, но и сохранила нетронутыми для истории свидетельства того, как он провел последние часы в обители Малаканьянга. И вряд ли они говорят о величии духа.
Судя по всему, под конец все Маркосы сгрудились в комнате мистера Маркоса — дети и их семьи спали на полу на матрасах. Один из дворцовых лакеев сказал, что в последний день в Малаканьянге Маркосы почти не выходили из спальни хозяина, только Ирена обедала в столовой: «Когда я подошел, она сказала, привет». Выглядела она печальной и измотанной». И добавил, что в большом зале, где давались банкеты и где всегда было полно гостей, теперь было пусто. Только плакали несколько слуг.
Многие слуги говорили, что, по их мнению, мистер Маркос хотел держаться во дворце до последнего, но вынужден был покинуть его под давлением семьи. «Я проработал здесь шестнадцать лет, — сказал один лакей, — но впервые видел президента беспомощным. Напряжение было ужасное. Над дворцом опустилась туча отчаяния, снаружи неслись крики разъяренной толпы». Лоялисты у ворот осыпали толпу на улице камнями, бутылками — всем, что попадет под руку.
В девять часов вечера Маркосы спустились по лестнице. Адъютанты несли вещи. Мистер Маркос, прежде чем выйти с женой и детьми в ночь, кивнул слугам, собравшимся в холле. Только они одни и провожали семью, при отъездах и прибытиях которой обычно присутствовали ликующие придворные.
Чуть позже удалилась дворцовая охрана, и лоялистов у ворот смяла многотысячная толпа, которая с воплями ворвалась за ограду и пошла на штурм дворца. Часы показывали 11.30.
Одним из первых обошел дворец после изгнания Маркосов корреспондент газеты «Малайя» Бутч Фернандес, которого служитель провел в тайную «минибольницу» Малаканьянга. Бутч Фернандес с удивлением узнал, что этот лазарет именовался лупус-рум — «волчья комната».
Сложнейшие приспособления и всевозможнейшее медицинское оборудование заполняли эту мини-клинику. Справа в комнате стоял шкаф с разнообразными медикаментами и витаминами. В центре — огромный очиститель воздуха и какая-то непонятная большая штука, похожая на сканирующее устройство; в углу — установка для диализа. Еще одно приспособление с велосипедным рулем — от него тянулась цепь к застеленной койке.
Позднее в подвальном помещении дворца обнаружили еще две больничных палаты; одна из них, очевидно, операционная.
В зале для церемоний Бутч Фернандес увидел усыпавшие пол квитанции казино «Манила Бэй» — «дойной коровы» мистера Маркоса.
За подиумом стояла бутылка с жидкостью цвета мочи, которая, по словам другого «гостя дворца», скорее всего, принадлежала смещенному диктатору; он, говорят, давно страдал почками. Клочок бумаги с обожженными краями оказался письмом художника-портретиста Ральфа Вольфа Коуэна, адресованным мистеру и миссис Маркосам, с требованием о вознаграждении за картину в размере четырнадцати тысяч пятисот долларов. Вспомним, что журнал «Уи, Форум» однажды поместил репродукцию портрета мистера Маркоса работы Коуэна — картины, принесшей художнику несколько тысяч долларов, как раз когда страна отчаянно нуждалась в иностранной валюте.
В ту же ночь по дворцу бродил иностранный корреспондент Марк Файнеман, потрясенный расточительством Маркосов.
Зеркальная туалетная комната бывшей первой леди, Имельды Маркос, все еще была набита сотнями дорогих шелковых платьев и огромными плетеными корзинами, полными душистого мыла со всего мира. Десятки бутылей емкостью до галлона с дорогими французскими духами наполняли комнату ароматом и через два часа после того, как их владелица вместе с мужем и семьей бежала от народа, который двадцать лет терпел их правление. Бегство было настолько поспешным, что они оставили множество семейных реликвий, включая шестифутовый портрет полуобнаженного Маркоса. На серебряной посуде — недоеденные остатки, в комнатах — полдюжины телевизоров с широким экраном, дорогие стереосистемы, двойной холодильник, набитый бифштексами из Америки; встроенный шкаф высотой в три метра, набитый ночными рубашками бывшей первой леди. У кровати миссис Маркос шириной в двенадцать футов — недоеденный банан.
Она захватила свои самые лучшие драгоценности, но бросила что похуже. Под ее ложем нашли связку — несколько тысяч! — золотых ожерелий и счет на два миллиона долларов от ювелиров Ван Клифа и Арпельса. Журналист Марк Файнеман отметил, что-в личных апартаментах Маркоса полы везде были покрыты роскошными коврами — афганскими, китайскими, персидскими и индийскими.
В спальне Маркоса стояли два широкоэкранных телевизора, хитроумные приспособления для физических упражнений и даже пятифутовый игрушечный автомобиль с дистанционным управлением. В личной ванной комнате миссис Маркос — заглубленная ванна в 15 квадратных футов, зеркальные потолки, галлонные бутылки с изготовленными на заказ духами под названием «Первая леди», а также не менее пяти итальянских купальных халатов.
Подсчеты покажут, что Имельда оставила три тысячи трусиков, три тысячи пар обуви, сотни черных; лифчиков и пять шуб, включая норковые.
Марк Файнеман отметил также, что рядом с огромной кроватью мистера Маркоса стояла специально оборудованная больничная койка, соединенная с кислородным аппаратом.
Маркос был явно помешан на своем здоровье. К подвальном этаже он оборудовал самую совершенную на Филиппинах реанимационную палату.
На столике возле кровати — три книги, которые он читал; одна из них, как ни странно, по разведению коз. А на оставшейся разобранной постели, между подушками, самый грустный из всех брошенных сувениров — военная каска времен второй мировой войны.
Однако не все представители средств массовой информации, в ту полночь бродившие по дворцу, видели самое выразительное свидетельство обуявшего мистера Маркоса страха в его hora de verdad[26]. В ванной комнате были найдены черные военные ботинки, брюки и множество одноразовых полотенец. 11 ботинки, и брюки, и полотенца были вымазаны декрементами. Испугавшись или запаниковав, Маркос замарал штаны. А то, что он не в состоянии контролировать свой мочевой пузырь, выяснилось еще но время выборной кампании — он путешествовал с урильником. Теперь, похоже, он потерял — или начал терять — контроль над кишечником, что объясняет, почему у Маркосов оказалось так много коробок с одноразовыми полотенцами.
Как бы то ни было, представляется символичным, что под конец Маркос еще и обгадил дворец.