Глава семейства отвечал из Грузии 12 ноября 1917 года: «Жена и дети мои дорогие. Как вы поживаете в это скверное время? Читаем о невероятном варварстве одичавших людей. Как хорошо было бы, если бы вы выехали из этого проклятого города, когда я вам писал.
Я ведь предвидел все это. Теперь, конечно, очень трудно будет оставить Петроград, но если как-нибудь случилось бы, хорошо было бы. У нас ничего подобного не может произойти, потому что Тифлис и Кутаиси охраняются нашими полками. Кое-какие вещи можно оставить в Петрограде, о них можно подумать после. Здесь я вас хорошо устрою. И общество наше хочет, чтобы вы были со мною.
Я никак не мог представить, что меня так хорошо примут после столь долгого отсутствия. Теперь настало время большой работы. Одним словом, вам будет хорошо.»
Семье Баланчивадзе удалось воссоединиться в Грузии в 1918 году. Поселились в Кутаиси, где Мелитон организовал музыкальное училище, которое сегодня носит его имя. В этом же училище по классу виолончели учился его младший сын Андрей, впоследствии — известный грузинский композитор, автор четырех фортепианных концертов, четырех симфоний, трех опер и двух балетов.
Но все же самым знаменитым представителем семейства стал Георгий Баланчивадзе, для всего мира — Жорж Баланчин. В 1918 году он был единственным, кто остался в Петрограде, так как учился в театральном училище.
Вообще, поступать туда должна была сестра Тамара.
А братья — Георгий и Андрей — пошли в училище вместе с ней просто так, за компанию. Пока сестра сдавала экзамены, мальчики сидели в коридоре. Там-то их и заприметил знакомый отца, который предложил Георгию тоже пройти испытания. И, как это часто бывает в классических сюжетах, Тамаре отказали, а Георгий был принят. «Меня засунули в училище», — вспоминал Баланчин годы спустя в разговоре с писателем Соломоном Волковым.
Как потом рассказывал Андрей Баланчивадзе, ни один предсказатель не мог бы выдумать, что Жорж будет связан с балетом, так как мальчик его терпеть не мог.
Будущее Георгия все видели в кадетском корпусе, к поступлению в который его готовил дядя. А потому учеба в императорском училище стала для него поначалу полной неожиданностью, а затем и мучением. Первым делом мальчика остригли, а затем принялись за его манеры. Баланчивадзе сравнивал училище с адом.
В итоге через неделю Георгий сбежал. Но тетка, у которой он думал укрыться, сообщила обо всем родителям мальчика. И Баланчивадзе пришлось смириться и вернуться в училище.
По выходным он приходил домой, в родительскую пятикомнатную квартиру. Вместе с братом Андреем, который учился в реальном училище, они играли в четыре руки на рояле.
В императорском училище, которое после революции именовалось просто Петроградским хореографическим училищем, Георгий учился до 1921 года, а затем поступил в Мариинский театр. О его успехе в балете «Щелкунчик» Андрею Баланчивадзе годы спустя с восторгом рассказывал Дмитрий Шостакович. Выдающийся композитор вспоминал, как толпа поклонников ожидала Георгия у служебного входа. А когда он вышел, подняла его на руки. По словам Шостаковича, он сам едва успел дотронуться до ноги будущего великого хореографа.
В 1923 году в Петроград приехал Мелитон Баланчивадзе, занимавший в советской Грузии пост начальника музыкального отдела народного комиссариата просвещения. Эта встреча сына с отцом оказалась последней.
Начало двадцатых годов было голодным временем в Петрограде. Вместе с друзьями Баланчивадзе лазал по крышам, ловил голубей и готовил из них обед. Выживать удавалось благодаря выступлениям с танцевальными номерами в цирке, за которые выдавали порцию крупы и кусок сала. Самым роскошным гонораром считались несколько кусков сахара.
Через какое-то время при помощи наркома просвещения Луначарского труппа «Молодой балет», созданная Георгием Баланчивадзе, получила разрешение выехать на гастроли во Францию. Одним из десяти членов труппы была жена молодого хореографа Тамара Жевержеева, дочь богатого петроградского предпринимателя.
Судачили, что отец девушки расположился к бедному танцору после того, как Баланчивадзе сыграл ему на рояле Вагнера. После свадьбы молодые поселились в огромном доме Жевержеевых на Графской улице в Петрограде. Правда, оказавшись за границей, Тамара рассталась с Георгием и начала карьеру актрисы.
А на Баланчивадзе в Монте-Карло обратил внимание Сергей Дягилев и предложил поставить что-нибудь для его труппы. При этом, узнав, что Баланчивадзе болен туберкулезом, Дягилев дал ему деньги на лечение в швейцарском санатории. И посоветовал несколько изменить сложную для восприятия иностранцами грузинскую фамилию и стать просто Баланчиным.
Если на новую фамилию хореограф согласился немедленно (теперь даже Тамару Жевержееву на афишах заявляли, как «Жеву»), то для того, чтобы начать сотрудничество с Дягилевым, ему, уже привитому вирусом «хомо советикуса», хотелось заручиться разрешением. Георгий отправил в Москву телеграмму с просьбой продлить его заграничную командировку.
— Ответом из России стала телеграмма: «Приезжайте нести ответственность», — рассказывал племянник Баланчина Джарджи. — И Георгий, поняв, что это означает, решил не возвращаться. Хотя подобное решение далось нелегко — он же оставил здесь всю семью. Первое время какая-то переписка между родными еще сохранялась, бабушка всегда интересовалась через кого можно, как там сын. А сам Джордж присылал ей открытки с просьбой благословить на очередную женитьбу. Но потом все общение прекратилось.
Победы у Баланчина начались далеко не сразу. Несмотря на явный успех балета «Блудный сын» на музыку Прокофьева, Париж его не принимал. Этот город любил людей с именем. Дягилев хорошо относился к Георгию, но у него были свои любимцы — Сергей Лифарь, Борис Кохно. Их он приглашал в кафе, а Баланчина отправлял в музей смотреть картины Боттичелли. Потом они встречались — сытый Дягилев выходил из кафе, а голодный Баланчин из музея. «Ну как, ты понял что-то?» — спрашивал Дягилев. «Ничего я не понял, не понравилось мне», — отвечал Баланчин.
А потом он встретился с Кирстейном, который предложил ему ехать в Америку. Встреча состоялась благодаря Брониславе Нижинской, хореографу и сестре великого танцовщика Вацлава Нижинского. Бронислава предупредила Кирстейна, что Баланчин болен и ему осталось жить максимум три года. В 1933-м американец сделал все, чтобы Баланчин уехал в США.
— Там к нему пришел безусловный успех. Он очень много трудился, делал ставку только на работу. Не отказывался ни от каких предложений, ставил даже танцы для слонихи в цирке. (Музыку для этого номера по просьбе хореографа сочинил Игорь Стравинский. — И. О.) О Баланчине все больше и больше говорили. Первое время после Второй мировой войны в Тбилиси приходили американские журналы, в которых мы видели упоминания Баланчина.
Отец мировой славы сына, увы, не застал. Мелитона не стало в 1937 году. Незадолго перед смертью он был награжден одним из главных советских орденов — орденом Трудового Красного Знамени.
К тому времени композитор уже был признанным советским мастером. В 1934 году в Грузии состоялось грандиозное чествование 50-летия композиторской деятельности Мелитона Антоновича. Была даже создана специальная юбилейная комиссия, почетным председателем которой стал ближайший помощник Лаврентия Берия — Эрик Бедия.
29 апреля 1934 года в Тифлисском государственном оперном театре состоялся большой торжественный вечер, на котором была исполнена опера «Тамар Цбиери». В городской типографии были отпечатаны 300 юбилейных буклетов, в которых на двух языках — грузинском и русском — описывался творческий путь Баланчивадзе. Автором статьи был ректор Государственной консерватории Давид Аракишвили.
Среди прочего, он писал:
«... Справляя юбилей, правительство и советская общественность отмечают выдающиеся заслуги композитора Мелитона Баланчивадзе на музыкальном фронте. Мелитону Баланчивадзе выпало на долю редкое счастье: положить первые камни в фундамент груз. худ. музыки и затем с гордостью наблюдать, как на протяжении 50 лет здание росло и развивалось».
Грузинский композитор почти два десятка лет прожил при новой власти. И, казалось бы, сумел привыкнуть к новым порядкам и требованиям. В архиве Государственного музея музыки, театра и кино Грузии хранятся его письма, написанные в стиле советских документов — сухим, казенным языком.
Строки из его письма в Совнарком Грузии:
«Художественно-научное значение грузинского музыкального народного творчества неоспоримо, оно признано во всем СССР: являясь продуктом коллективного творчества, сопутствующим трудовым процессам, грузинские народные песни, кроме вышесказанного, весьма важны для художественного просвещения трудящихся масс, в особенности городского пролетариата, до сих пор питающегося суррогатами музыки.
Мной текущим летом организуется специальная комиссия в составе меня и двух ленинградских молодых спецов для собирания образцов грузинского музыкального народного творчества по Гурии, Аджаристану и Абхазии.
Докладывая о вышеизложенном, прошу распоряжения об ассигновании 1200 рублей».
И это после изысканной переписки с Музыкальным обществом Петербурга и писем к друзьям, сопровождавшимся неизменными «милостивый государь» и «прошу принять уверения в моем искреннем почтении».
Теперь и он получал совсем другие письма. В том же архиве хранится письмо-поздравление по случаю награждения Баланчивадзе советским орденом.
«Детское Село 18.1.37
Дорогой Мелитон Антонович!
Я не могу не выразить свою радость и восхищение по поводу получения Вами высокой награды Ордена Трудового красного знамени от нашего Рабоче-Крестьянского правительства.
Тридцать лет прошло с тех пор, как Вы знали семью садовника Архипа Семеновича. Я его старший сын Сергей — сейчас майор артиллерии РККА.
Когда появилась Ваша фотография и имя на страницах нашей печати, меня, патриота дорогой, необъятной родины охватило такое теплое чувство, будто не Вы, а я сам получил эту высокую награду, эту высокую честь. Только на нашей родине так чтимы таланты, только в Сталинских условиях они растут и развиваются не имея предела своей красоты.